И умнейших людей, и наивных мыслителей, способных просчитывать ситуацию максимум на шаг вперед, многие тысячелетия одинаково терзает величайший соблазн – вера в возможность полного, найденного раз и навсегда, решения хотя бы какой-нибудь из фундаментальных проблем человеческого существования. В чем смысл жизни, как примириться со смертью, на каком пути достичь справедливости, равенства, вечного мира, что определяет и разграничивает добро и зло, есть ли причины у любви и ненависти, где искать ответ на вопрос «кто я?» – попытки «закрыть» любую из этих тем предпринимались бессчетно.
Одни возлагали все надежды на интеллект, логику, проникновение в рациональную сущность мира – и неизменно терпели сокрушительные поражения, особенно катастрофические в тех случаях, когда по вроде бы логичным умозрительным рецептам создавалась общественная реальность. Другие прозревали то, что немедленно объявляли истиной, обретали веру – их дух успокаивался, жажда единственной правды удовлетворялась, но мир вокруг оставался столь же иррационально несовершенным и неуправляемым, так что вера давала надежду, любовь, иногда даже мудрость, но не способ сделать действительность «правильной» или хотя бы полностью понятной.
Науки, особенно науки об устройстве человеческого общества, подталкивают к экспериментам и ошибкам – как правило, жестоким и дорогостоящим – в социальной практике. Религии указывают пути к иной, вечной жизни, но почти ничего не меняют в этой, временной, враждебной человеку…
Но опаснейшее среди самых опасных человеческих заблуждений – уверенность в возможности окончательного решения вечных вопросов – по-прежнему владеет душами и умами. Более того: в последние примерно полтора столетия небывалое ускорение научного и технического прогресса, которому сопутствовало усиление атеистического подхода к жизни, утверждающего человека мерой всех вещей, совершенно уверили нас в том, что мы всесильны.
Все больше крови и слез проливается из-за попыток навсегда покончить с каким-нибудь конфликтом, навеки победить опасность, ответить на вызов реальности исчерпывающе, снять противоречие. Не извлекая уроков из неудач, человечество, прежде всего та его часть, которая принадлежит евро-американской цивилизации, продолжает надеяться на свое человеческое могущество и мудрость.
Пожалуй, очевиднее всего развеялась иллюзия «полной победы» в новой и новейшей истории медицины. Изобретение Рёнтгена, великий прорыв пенициллина, одоление чумы и холеры, усмирение туберкулеза и тому подобные триумфы отгремели – и инфаркты, инсульты, опухоли пошли в контратаку. Сосудистая и кардиохирургия, лучевая и химиотерапия начали отвоевывать позицию за позицией – подоспели ВИЧ и гепатиты. За трансплантологией стало брезжить едва ли не бессмертие – следует ждать ответного удара… Врачебному всесилию природа дает решительный укорот, а человек все надеется, и самые невежественные продолжают бубнить об очередных «победах над смертельными недугами», не задумываясь, на что замахиваются.
Совсем другая, но столь же серьезная сфера – международные отношения и войны. Уже более полувека, сначала глуховато, а потом все внятней гордые технократы говорят о величайшем достижении естественных наук и технологий: создание ядерного оружия сделало невозможной третью мировую войну. Вроде бы, правда – во всяком случае, дата ее начала не была зафиксирована. Однако нет нужды напоминать, что без выстрелов, взрывов, наступлений и отступлений, зверств над пленными и «случайных потерь среди мирного населения» не было ни единого дня со времени окончания Второй мировой и по сегодня.
Мировая война идет непрерывно, с временными затишьями в позиционном противостоянии и вспышками жестоких и масштабных сражений, она просто растянулась во времени, что же касается пространства, то стала действительно мировой, а не европейской по преимуществу, как две предыдущие.
Ядерный паритет, мирные инициативы раздувшихся от чиновников и бюджетов международных организаций, осуждение агрессора прогрессивной общественностью уменьшают военную активность примерно так же, как появление сверхмощной артиллерии (не от «Большой Берты» больше всего погибло народу в окопах первой мировой) и даже заповедь «не убий». Что существенно: причины войн не изменились с древнейших времен – перераспределение богатств, включая территории, иррациональная ненависть к чужаку вообще и идеологическое (вариант – религиозное) противостояние. Следовательно, никаких реальных предпосылок для прекращения перманентной мировой нет.
Примерно такая же ситуация со всеми вечными проблемами.
Стремление к равенству и справедливости неизменно приводит лишь к изменению знака неравенства и новому характеру несправедливости. Освободившиеся угнетенные немедленно становятся угнетателями, справедливость, воплощенная в соответствии с представлениями одних социальных групп, оборачивается несправедливостью по отношению к другим.
Ярчайшим примером был коммунистический советский эксперимент, однако и нынешнее торжество политически корректной демократии в западном мире очень сомнительно. Тупая диктатура мещанского большинства долго давила меньшинства, в последние годы все поменялось, и меньшинства берут свое, прихватывая, как любые реваншисты, и чужое. Раньше торжествовала общественная нетерпимость к маргиналам, теперь вместо терпимости насаждается насильственная любовь к ним.
Поиски смысла жизни, борьба добра со злом и любви с ненавистью тоже оказались подвержены влиянию человеческой самоуверенности. Отмена иерархий, ставшая главным достижением доживаемой нами эпохи постмодерна, вроде бы дала ответы на вечные вопросы: нет смысла жизни, нет сущностного различия, но лишь знаковое, между добром и злом, а потому нет и тайны в любви и ненависти.
Однако такая попытка заглянуть в ответы в конце задачника неизбежно окажется бессмысленной: ответ «смысла жизни нет» никогда не удовлетворит человека, поскольку мы так устроены, что в существование этого смысла верим без доказательств, знать же лишь хотим, в чем он именно. Постмодерн завершает разрушение культуры, начатое модерном, он предлагает людям ее обломки в качестве игрушек. Но как ребенок из любых кубиков строит домик, так и человек обязательно выстроит новое здание культуры даже из попорченных кирпичиков – чтобы снова оказаться перед неразрешимостью важнейших нравственных и эстетических вопросов.
Из общих соображений этого рода вытекают и частные выводы относительно таких вроде бы сравнительно новых, но уже заслуживших репутацию проклятых проблем, как терроризм, например. Всякий не склонный к эйфории от «всемогущества» западной цивилизации отчетливо видит, что победить терроризм нельзя.
Оккупация стран, рождающих и выкармливающих терроризм, уничтожение лидеров террористических организаций и даже перекрытие путей финансирования террористов уменьшают угрозу лишь на время, но никак не ликвидируют ее и, более того, ухудшают перспективу. «Окончательное решение вопроса» в известном смысле, который памятен по Холокосту, даже если бы оно было возможно практически, стало бы не победой, а поражением антитеррористических сил, поскольку покончило бы с либерализмом вообще, включая права человека и приоритет личности – то есть, стало бы победой той самой идеологии, на которой стоит терроризм.
…Вечное перетягивание каната между человеком и врагом человеческим, вечное сопротивление хаосу, бесконечная попытка решить задачу, не имеющую решения, и постигнуть непостижимое, непрекращающиеся усилия ради того, что никакими усилиями не достижимо – вот единственно достойный нас удел. Вопрос об окончательном решении чего бы то ни было не стоит, и его не следует ставить – не нам решать и не нам назначать сроки.
Александр Кабаков, Издательский дом «Коммерсантъ».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
