По идее и традиции, сегодня интернет должен быть завален ностальгическими воспоминаниями о пионерском прошлом. Это нормально: 22 апреля принято говорить гадости про дедушку Ленина, а 19 мая - прелести о красных галстуках.
Галстук - это действительно очень мило. Когда его повязывали тебе в первый раз, объясняя что-то про цвет крови, пролитой за твоё счастливое детство, никаких сомнений не возникало: кровь – она же и правда красная. Позже ум начинал разламываться в попытке разобраться, какого цвета кровь внутри пионера, родившегося в ГДР. Голубые галстуки тельмановцев какое-то время не давали покоя, но потом это проходило: у них – Эрик Хонекер, у нас – Леонид Брежнев; у них – голубые галстуки, у нас – красные. Скрутив красный галстук в колбасу, знакомые советские пионеры, конспиративно собираясь в подъезде между четвёртым и пятым этажами, затягивали его на шеях друг друга, алкая пограничного опыта между жизнью и смертью. Не так продвинуто, как "Коматозники", но тоже ничего: главное, не слишком долго сдавливать "сонную артерию", а то вон одного пацана из 35-й школы так и не откачали, вчера похороны были, ух ты, нифяг се, ага.
Перед тем, как галстук пережмёт аорту, надо было сделать несколько очень глубоких и очень быстрых вдохов-выдохов. Кажется, ровно шесть, но я могу ошибаться: давно было. К концу последнего выдоха в ушах уже и без галстука прекрасно шумело увертюрой к обморочному оркестру (у многих пионеров, впрочем, в ушах пел церковный хор; правда, идентифицированный как церковный много позже). Колени удавленника-испытателя подгибались, и надёжные руки товарищей по пионерской дружине подхватывали тело, не позволяя ему грохнуться на цементные ступени. Дежурный по галстуку должен был быть очень внимательным: алую колбасу на шее отъехавшего следовало ослабить именно в тот момент, когда его глаза закатывались под лоб. Считалось, что слушать хор можно не более пятнадцати секунд, а то вон пацана из 35-й... Да знаем, блин, давай уже, будить его будем. И счастливого в своём путешествии пионера начинали трясти за плечи и буцкать по щекам. Возвращались обычно все. Не считая, конечно, того пацана из 35-й, но про него могло быть наврано из соображений романтизации порочной практики удавления. Бедное пионерское детство моих ровесников: красный галстук заместо клея "Момент". «Момента» тогда еще не изобрели, а нюхать «БФ» было как-то не принято.
И еще эти пионерские дружины, кошмарный кошмар школьного прошлого. Когда вызывали на педсовет, было не так ужасно. Совсем не так, когда твои же ровесники плюс еще Ирка из 6-го "Б", председатель Совета, задавали вопросы в стиле "ну и как ты дальше собираешься жить", а ты стоял перед красногалстучным трибуналом и думал, что, наверное, и правда ничего хорошего в твоей жизни уже не будет, раз оно всё вот так наперекосяк и две "параши" в четверти; но вроде пронесло, с тебя просто взяли честное пионерское, что ты сегодня же смоешь с портфеля красивую надпись «Dschingis Khan», которую весь вчерашний вечер любовно вырисовывал всеми четырьмя цветами толстой, похожей на ракету, шариковой ручкой. Сам виноват: а то ты прям не знал, что Чингиз Хан поёт против Советского Союза и хочет, чтоб у нас Олимпиады не было.
Быть председателем Совета пионерской дружины считалось хлопотно, но очень престижно и выгодно. Но лучше всего там было «работать» барабанщиком, типа соло на ударных - поца, гля: тыц-тыц, тыц-тыц-тыц, тыц-тыц-тыц-тыц, тыц-тыц. Ништяк. Ну или горнистом, как Армстронг.
Особенно, если всё это дело не в школе, а в пионерском лагере: всех загоняют спать в тихий час, как чмарей, а ты идёшь в пионерскую комнату репетировать на барабане. Потому что время дорого и скоро твой концерт: торжественная линейка в честь чего-то там, и тебе можно не спать днём, а элитарно заниматься элитарными делами в элитарном помещении лагеря. Тыц-тыц, тыц-тыц-тыц. И красный галстук, повязанный на белую, ледяную шею мраморного Ильича: Ленин умер, это не вопрос, но дело его живёт. Комната запирается изнутри на ключ, а галстук перевязывается во всех мыслимых вариантах: сперва треугольником на грудь вождя - "это чтоб не обслюнявился, когда какао дадут", потом полоской через один глаз - "это белогвардейцы ему глаз выбили? - дурак, ты еще скажи фашисты, меньшевики это ему так!", - потом оба глаза завязать, Ленин под такой повязкой делался безмятежным, как Фемида, и кто-то уже орал: "поца, считай до 30, кто не спрятался, я не виноват, Ленин идёт искать!".
За такое глумление над мраморным бюстом (и галстуком заодно) могли запросто исключить не только из лагеря (это еще полбеды), но и из партии юных пионеров. А исключенных из партии пионеров никогда не принимали в партию комсомольцев, а это страшная перспектива, потому что если ты не комсомолец, то тебя ни в какой институт не возьмут, только в духовную семинарию, а какой болван мечтает стать попом, смешно даже.
Потом, конечно, все в конце смены на твоём галстуке расписываются, и стукач Клименко, который про прятки с Лениным рассказал вожатухе, тоже хотел расписаться, но кто б ему позволил. Вожатуха тогда тоже не рада была - лето на дворе, свобода, физрук, все дела, а тут эти дураки. Она собрала нас в лесу, на могиле с безымянной пирамидкой (жуткое место эта одинокая могила неподалёку от лагеря, никто даже и предположить не мог, как она туда попала) и сказала: «Дайте честное пионерское, что про Ленина никто не узнает». И, проникнувшись серьёзностью момента, мы тихими, хрипловатыми от волнения голосами даём вожатой эту сверхъестественную клятву, сопроводив её ритуальным вздыманием руки в пионерском салюте.
Самое интересное, что к клятве мы все тогда отнеслись удивительно ответственно: ни одна живая душа в лагере так и не прознала, каким образом бюстик Ильича однажды ночью оказался в оградке одинокой безымянной могилы, увенчав собой конический столбик, и чьей именно рукой, сжимающей гвоздь, было на пирамидке нацарапано: «Сдесь похоронен В.И. Ленин». Графическая экспертиза в кабинете директрисы лагеря тоже ничего не дала, потому что половина пионеров написала слово «здесь» через «с».
А потом, конечно, нам исполнилось по 14, потому что всем рано или поздно исполняется 14, хотя сильно хочется, чтоб сразу 16, но тут уж от тебя ничего не зависит, и приходится смириться, что твои родители не встретились на пару лет раньше. Главное, тебя наконец приняли в комсомол, а это значит, что можно уже, выбегая из школы, не сдёргивать с шеи и не комкать в карман красный галстук, этот символ половой незрелости, а спокойно и достойно не носить его совершенно легальным образом. А то, что тебе всего 14, а не 16, на тебе не написано. Уже будучи начинающими комсомольцами, но оставаясь всё такими же наивными детьми, я и мои ровесники сильно опасались ядерной войны по случаю кончины другого Ильича: Леонида. Но обошлось.
И вот еще что примечательно. Уже столько лет прошло с последней неуплаты, по причине Перестройки, комсомольских взносов, а многие бывшие пионеры нормально спились, или отсидели в тюрьме, или сделали какую-нибудь другую выдающуюся карьеру, а память, когда-то вцепившись в слова «Я, юный пионер Советского Союза», до сих пор удерживает весь текст целиком, разбуди среди ночи – выдаст без запинки. И пальцы, повязывающие дорогущую, ручной росписи шёлковую косыночку, тупо, механически, против твоего желания пытаются закрепить её на шее тем самым - ненавистным, ностальгически-квадратным пионерским узлом.
Прямо мистика какая-то.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
