Надоело курить. Последняя сигарета – и хватит на сегодня. Никотин требует текста, а кириллица пляшет перед глазами угрожающий танец новостей. Хороших мало. Оставшиеся пугают полным отсутствием безопасности.
Тишина обманчива. Просто закрыты окна, и поэтому, наверное, не слышно, как на улице кого-то опять убивают. Интересно, из наших или нет? Гей, славяне! Сколько раз мы думали (про себя, не вслух), читая новостные сводки: «как хорошо, что я не еврей, не хачик и не чурка азиатская"? На нас с вами ведь прямо написано, что наше происхождение, как охранная грамота, даёт нам возможность перемещаться по улицам нашей страны, не переходя на бег. Но в темноте все люди серы. Как жаль, что в моей стране темно даже днём. Мне страшно быть человеком в моей стране. Она такая большая - 240 тысяч квадратных километров площади, в любом уголке которой меня могут убить.
У меня шикарный выбор места и причин быть отправленной на тот свет. Но я бы хотела еще немного подзадержаться на этом, и с наступлением сумерек сижу дома. Не иначе как фашисты ввели в моей стране комендантский час.
Мой Владивосток провинциален отдаленностью от Токио и Пекина, а не Москвы – исторический факт. Тут не спрашивают паспорт и не смотрят на изгиб бровей, губ и носа. Владивосток потрясающе политкорректен в отношении человека убиваемого. Здесь, если бьют, то не за цвет кожи, а за то, что идешь по тёмной улице, не переходя на бег. Особенно когда ты один, а их – несколько. Может быть, у тебя есть деньги, плейер и сотовый телефон. Всё поделить: не фиг. Но дело не в деньгах и не в плейере, а в том, что в тебе есть тёплое живое, и оно притягивает здесь точно так же, как притягивает в Москве.
С тех пор, как появились сотовые телефоны, мы стали звонить домой, сообщая свои координаты: «я буду примерно через полчаса, сейчас еду в автобусе». Если через сорок минут меня нет дома, есть некоторая вероятность того, что меня уже вообще нету: возможно, не перешла на бег.
Дома относительно безопасно. Мою сейфовую входную дверь можно выломать только вместе с несущей стеной. Но я помню, на каком этаже жил генерал Гамов, которому кинули в окно квартиры бутылку с зажигательной смесью. Нет, я не имею дела с рыбной мафией: я просто опасаюсь, что мои окна привлекательны своей доступностью. Может быть, кому-то просто не нравится моя собака. А, поскольку я не генерал Гамов, никто и никогда не станет искать тех, кто сочтёт мои окна доступными для упражнений в меткости.
Как они там живут в своих Европах? Стеклянная входная дверь – это так несерьёзно. Окна от земли, живая изгородь, освещенная подъездная дорожка при открытых воротах – мама дорогая, у меня шок и страннейший, с точки зрения моих милых ирландских учителей, вопрос: «как вы оставляете животных без присмотра, рядом с открытыми воротами?!». Ирландские учителя – хозяева приюта для раненых и больных тюленей – смотрят на меня почти с сакральным ужасом: так смотрят на психов. А я лезу за сигаретой – мне надоело курить, но мой текст требует сигареты, я хочу выиграть время и выкрутиться так, чтоб не макнуть мою Родину мордой в навоз. «Ну вдруг кто-нибудь зайдёт с улицы и накормит – нельзя же ведь любой рыбой, а люди могут не знать» - и вторая сигарета выкуривается вслед за первой: нет-нет, вот же, написано - «пожалуйста, не кормите животных!»; я киваю головой, я улыбаюсь (о, не заметила табличку!), я представляю себе открытые ворота нашего будущего реабилитационного центра для морских млекопитающих, юридическим оформлением которого сейчас занимаюсь – и у меня не сходится ни дебет, не кредит. Я не вижу способов защитить зверей от посягательств любителей шкурок, потому что не вижу способов защитить себя. Я представляю забор до неба, но чувствую, что если моих тюленей (и меня вместе с ними) что-то и защитит, то только не забор.
Ведь даже и не в шкурках дело. Просто в животном, как и в человеке, есть тёплое живоё, и оно притягивает. В прошлом году из Владивостокского дельфинария сбежала белуха, симпатичный ручной дельфин, обалдевший от внезапной свободы: шторм сломал загородку подводного вольера. Белуха проплыла вдоль побережья и вышла к людям на Севере Приморья, где её тут же зарубили топорами сбежавшиеся со всей деревни местные жители. Среди которых, надо заметить, не было ни одного фашиста.
Никому не приходило в голову посчитать, сколько жертв тяжких преступлений носило очки? А вдруг мы не видим свежей тенденции – избирательного истребления очкариков?
Нет, я ни в коем случае не отрицаю наличия адептов фашистских идей – они есть, и этот факт омерзителен; но лично для меня убийство дельфина и массовые избиения людей на улицах - факты одного порядка хотя бы потому, что в обоих случаях не имеют под собой никакой другой идеологии, кроме тупой жажды крови.
Подвести под жажду крови идеологическую составляющую настолько легко и просто, что аж удивительно: при плохом воображении можно отбирать жертв по цвету кожи, а при некоторой фантазии – по причёске, одежде, очкам, шляпе или по рукам с чистыми ногтями. За очки и руки без мозолей убивали не только в нашей стране, за «неправильную» причёску – да сколько угодно; так что опять ничего нового: всё то же тёплое живое, которое притягивает и которое совершенно беззащитно перед теми, кто считает себя вправе.
И мне, обывателю, абсолютно безразлично, к какой партии, организации, секте или общественному фонду принадлежат те, кто врывается в вагоны метро, режет и избивает людей на улицах или во дворах - от этого моё ощущение личной незащищенности не уменьшится. И без разницы, славянской или неславянской внешности были жертвы: они просто граждане или гости нашей страны, живые тёплые люди, которым страна не смогла обеспечить безопасность. Попытки же подстелить под проблему идеологическую циновку уводят от сути, а суть такова, что её неловко даже и озвучивать. Она банальна как плавленый сырок: это полная беззащитность населения перед преступностью. Любой.
Можно сколько угодно крутить по телевизору сериалы про героических милиционеров, а статистика роста тяжких преступлений в стране каждый год растёт от 10% до 25% - в зависимости от региона. При этом социологические опросы, проводимые самыми разными фондами, показывают уровень недоверия к милиции со стороны граждан: 93% - 98%.
Масштаб недоверия таков, что можно сказать: правоохранительных органов в стране не существует.
Я стала ужасно аполитична в последние годы, зато стала меньше курить: уйдя из большой, малой и средней журналистик, не слежу за изменениями в правительстве и тенденциями внутренней экономики. Да, я нормальный обыватель, и единственное, что меня волнует – это возможность и дальше быть обывателем. То есть, в моём случае – это возможность просто жить, любить мужа, писать рассказы (раз уж так сложилось), рисовать картины и спасать тюленей, потому что мне это нравится. А политика мне не нравится совсем, не хочу я её. Но, несмотря на это, я очень опасаюсь одной вещи: того, что буду прыгать и хлопать в ладоши в честь такой политики, которая даст мне возможность почувствовать себя в безопасности в моей стране. Я хочу жить в моей стране и дальше, несмотря на то, что она как тать в ночи: я хочу, чтобы она перестала быть татем. А уж каким образом правительство и внутренняя экономика сделают это, мне уже тоже почти что без разницы.
И вот этот факт меня пугает даже больше, чем доступность моих окон.
Безразличие перепуганных людей к способам защиты со стороны государства очень страшная вещь. Когда отсутствие безопасности достигает критической точки, человек готов торговаться с государством, отчаянно демпингуя и уступая позицию за позицией: в ход идут такие разменные монеты, как безопасность прав и свобод личности, которые на фоне перманентного страха за жизнь обесцениваются прямо на глазах. В истории нашей страны более чем достаточно примеров того, как права и свободы, какими бы фиктивными они ни были, в добровольно-принудительном порядке отымались государством в обмен на такую же фиктивную гарантию физической безопасности. Особенно, когда речь шла о какой-либо идеологии или борьбе против неё. Государство в любом случае выигрывало этот торг, монополизировав право на убийство подданных и не дав им ничего взамен - разве что право на последнюю сигарету. Ну, или на последнее слово в суде.
Когда, разумеется, дело до суда доходило.
«Мараль» (с) А. Островский)): что-то мне совсем не нравится такая мараль (как-то мрачновато про последнюю сигарету получилось).
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
