Интервью с заместителем генерального директора по научно-технической работе концерна «Росэнергоатом» Владимиром Асмоловым.
Владимир Григорьевич Асмолов в 1986 году был начальником отдела безопасности атомной энергетики Института атомной энергии им. И.В. Курчатова. Он принимал непосредственное участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
Как с современных позиций вы оцениваете то, что произошло на Чернобыльской атомной станции 26 апреля 1986 года?
Для меня, в сегодняшнем понимании, причина аварии на Чернобыльской АЭС достаточно проста - это человеческий фактор и незнание, которое вылилось в ошибки в физике и в системе управления реактором. То есть человек допустил, а реактор позволил.
В настоящий момент, если человек допустил бы все то, что он допустил тогда на ЧАЭС, никакой бы аварии не случилось. Сегодня РБМК (тип реактора на Чернобыльской АЭС) стали другие. Виню ли я операторов АЭС в чернобыльской аварии? Сегодня виню меньше, чем тогда. Ведь даже ученые, которые проектировали РБМК, только после аварии смогли понять, что не максимальная мощность является критической для этого реактора. Хотя чисто психологически максимальная мощность и представляется максимальной опасностью.
Если бы реактор ЧАЭС работал на максимальной мощности, ничего бы этого с ним произойти не могло. Реактор же (в результате проводимого на ЧАЭС 26 апреля эксперимента) вошел в режим малой мощности, приблизительно чуть меньше 10% от номинала, что оказалось для РБМК самой опасной точкой. Это подтвердили расчеты, проведенные в Курчатовском институте уже после аварии. Ошибка операторов заключалась в том, что они должны были проводить эксперимент на половинной мощности, на которой ничего бы не случилось. Можно ли винить операторов атомной станции в том, что они не знали того, чего не знали разработчики реактора?
С одной стороны операторы должны были следовать инструкциям и действовать правильно в тот сложный момент. Но я думаю, что, прежде всего ученым надо и на себя обратить внимание – не должно было быть пропусков при анализе безопасной работы энергоблока. На сегодняшний день предметом подобного анализа являются все режимы работы реактора.
В первые дни аварии проявился абсолютный героизм людей: пожарных, вертолетчиков, наших специалистов из Курчатовского института, приехавших на ЧАЭС для оценки ситуации. Люди работали уникально. Я не хочу оценивать эффективности их действий, поскольку тогда мы просто очень многого не знали. К примеру, первые работы по анализу взаимодействия расплавленного ядерного топлива с бетоном начались в Курчатовском институте 4 мая, хотя их надо было провести раньше. В тот момент мы постоянно проводили оценку ситуации, в частности по состоянию ядерного топлива – где оно находится? Какую опасность для людей может нести: ядерную опасность, радиационную опасность?
Постоянно шло измерение тепловых потоков, внедрение измерительной системы «Шатер», все это позволяло специалистам понимать - где находится топливо. Сегодня я, как один из соавторов доклада в МАГАТЭ по ЧАЭС в 1986 году, могу сказать, что мы не ошиблись, говоря о состоянии 180 тонн ядерного топлива и четвертого реактора ЧАЭС. Наружу, за пределы атомной станции, вышло 50 миллионов кюри (с погрешностью 50%), что составляет от 3% до 5% от общего объема топлива четвертого энергоблока. Мы не говорили тогда, что топливо находится в реакторе, мы говорили, что топливо находится в пределах станции, разбросанное взрывом.
Об этом свидетельствуют измерения тепловых потоков, согласно которым значительное количество топлива было в помещениях №405 и №305, в расплавленной лаве, которая распространилась вниз: около 10-14% топлива в расплавленном песке под биозашитой реактора. А ведь есть еще топливо, которое лежит под обломками в машинном зале. Сегодня из 180 тонн ядерного топлива мы нашли около 140 тонн, и знаем, где есть еще.
После проведенного тщательного анализа ситуации мы написали доклад, в котором были даны оценки, и разослали его, в том числе и в Правительство СССР, в ЦК КПСС. Первые ответы мы получили от оборонного отдела ЦК, где было написано следующее – подготовку доклада поручить специалистам из МИДа и КГБ, а составителей данного документа привлечь к суровой партийной и государственной ответственности. Хорошо, что потом пришел ответ от Рыжкова (председатель Совета Министров СССР, председатель госкомиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС), который весь этот доклад утвердил, поскольку наш документ содержал правдивые, честные выкладки.
Сегодня на реакторе типа РБМК ничего подобного произойти не может, поскольку изменилась физика. Если говорить техническим языком то «обратные связи» сегодня вернут реактор в нормальное состояние, если только он начнет разгоняться до каких-либо критических значений. Не люди, не техника, не какие-то регуляторы, а именно физика сейчас обеспечивает безопасность РБМК. Так должно было быть и на Чернобыльской АЭС.
К сожалению, до 26 апреля 1986 года в России не проводились работы по обеспечению безопасного функционирования реакторов АЭС, подобные тем, который начались в западных странах после катастрофы на АЭС «Три-Майл-Айленд» в 1979 году в США. Мы запустили такие работы только после чернобыльской аварии, и спустя двадцать лет именно Россия диктует всему миру моду по работам в области обеспечения безопасного функционирования реакторов АЭС.
Решение о строительстве защитного сооружения – «Укрытие». Сегодня это решение видится правильным? Может быть, стоило полностью засыпать, к примеру специальным составом разрушенный энергоблок?
Ответ: Я был научным руководителем проекта «Саркофаг» («Укрытие»). Было много идей. Была идея залить все бетоном, но я был против этого. Бетонирование не позволило бы нам проводить исследования на разрушенном энергоблоке, мы бы не смогли понять, что там происходит, не смогли бы в дальнейшем контролировать ситуацию. А тогда мы понимали, что саркофаг не будет плотным и не изолирует блок. Но он закроет достаточно большую поверхность. Сегодня Украине необходимо принять решение – что нужно делать дальше, чтобы перейти на достаточно долгое хранение этого объекта. Можно вернуться к ситуации и сделать «пломбу», что предлагалось тогда. Конечно, надо оценивать финансовые и не только, вложения и получаемый результат.
Возможно ли повторение подобной трагедии в наши дни?
Ответ: Сегодня подход к обеспечению безопасного функционирования АЭС строится на принципе глубокой эшелонированной защиты. Авария реактивностного типа, что случилась на РБМК, должна быть полностью исключена, и не инженерными средствами, а с помощью физических принципов. Есть еще второй класс аварий, теплоотводные аварии, это когда кончается охлаждение реактора. Подобная авария произошла на АЭС «Три-Майл-Айленд» в США. Защита предусматривает все меры, чтобы и этот тип аварии не мог случиться. Глубокая эшелонированная защита - это четыре защитных барьера, которые отделяют людей и окружающую среду от того места, где происходит ядерная реакция. Барьеры и меры по управлению этими защитными барьерами – это как стоящие в постоянной готовности батальоны, которые готовы встретить опасность, если она придет, из-за всех рубежей.
Историческая справка:
26 апреля 1986 года на 1 час 23 минуты 49 секунд на энергоблоке №4 Чернобыльской АЭС при работе реактора типа РБМК-1000 на мощности 200 000 кВт (от 6% до 10% от номинала) произошла крупная авария, в результате которой были не только разрушены строительные конструкции реакторного блока, деаэраторной этажерки, машинного зала, но также произошел выброс в атмосферу значительного количества радиоактивных веществ.
РБМК – это аббревиатура Реактора большой мощности канального. Подобный тип реакторов, (РБКМ-1000) но уже значительно модернизированный, с повышенной системой безопасности, эксплуатируется в России на Смоленской АЭС, Курской АЭС, Ленинградская АЭС. Всего в России действуют 11 энергоблоков РБМК-1000
