В Париже опять «черный вторник». Второй раз подряд.
Сегодня французскую столицу снова, как и 28 марта, трясет общенациональная стачка. Теперь рядом со студентами митингует больше взрослого люда. Профсоюзы, застоявшиеся в последнее время без дел, нашли, наконец, где размять мускулы – на улицах, в толпе юных бунтовщиков.
Автобусы не ходют, в такси не содют, как спел бы Высоцкий. Подъезды к Парижу закупорены стокилометровыми автомобильными пробками. В аэропорту Шарля де Голля слышно, как шуршат газеты, – большинство рейсов отменили. Окрест пахнет не столько «Шанелью №5», сколько гниющим мусором – его некому убрать.
Юная Франция снова на улицах с красным стягом и поет «Марсельезу».
Как в Великую Французскую революцию 1789 года, как во времена Парижской коммуны, как в 1848-м, когда повстанцы попросили вон из дворца Луи Филиппа. Как, наконец, - наиболее близкая историческая параллель – в дни молодежных мятежей 1968-го, закончившихся прощанием страны с де Голлем. Как, как, как...
Троцкий был бы счастлив узнать: его перманентная революция жива, здорова и живет во Франции. Пожалуй, нет другой такой страны, где человек так скор выйти на площадь, чтобы отстаивать свои права. Прекрасная, укоренившаяся в истории традиция уличного народного волеизъявления. Нашим пикетам против разбойничьих тарифов ЖКХ, нашим сердитым автомобилистам, спасшим от тюрьмы Олега Щербинского, есть на кого равняться.
Как мы знаем, на этот раз Франция пытается развязать узел, именуемый «контрактом первого найма» (СРЕ).
Его туго затянул премьер Доминик де Вильпен, который хотел сделать, как лучше. И стране, и лично себе. Стране - урезать безработицу с помощью нового закона, поощряющего мелкий бизнес нанимать молодежь до 26 лет. Себе – укрепить свои позиции на грядущих президентских выборах как кандидата, который держит слово. Сказал , что 22,2% безработных среди юных – это полное безобразие. И тут же сделал, как сказал – вот вам, ребята, СРЕ.
Закону о «контракте первого найма» аплодируют работодатели. Они боялись брать молодых как раз потому, что в случае осечки их почти невозможно уволить. Четыре из пяти таких конфликтов вели прямиком в суд. Это заканчивалось для предпринимателя выплатой диких денежных компенсаций, каких не всякий скромный бизнес выдержит. Увольняя молодых, красивых, но ленивых, мелкий хозяин порой разорял самого себя. Этакая классовая борьба путем самострела.
Теперь иначе. Теперь СРЕ позволяет указать на дверь любому недотепе в первые 2 года найма, причем без объяснения причин. Предупредил тебя шеф за неделю или за месяц в зависимости от того, как долго ты испытывал его терпение, - и иди на все четыре стороны. Рабочее место пусто не бывает.
Беда в том, что студенты идут к Сорбонне, к другим университетским городкам с булыжниками и железными прутьями в руках. СРЕ не устраивает юных французов, потому что они нутром чувствуют: закон низводит их до положения одноразового расходного материала. Вроде картонной тарелки для пикника: поел – и выбросил. При формальном сокращении молодежной безработицы желанная гарантия права на труд становится еще более иллюзорной.
Тем временем в студенческо-профсоюзные колонны затесываются по пути типы в черных вязаных масках, от кого еще несет гарью прошлогодних осенних пожарищ. Нарастают крики: «Кабинет де Вильпена – в отставку!». Социологи оживленно интересуются друг у друга: скажите откровенно, коллега, не к вооруженному ли восстанию идет дело?
Новейшая история Франции, похоже, повторяет саму себя. Бунтуют сыны и дочери бунтарей 1968-го. А с теми у меня случилась в свое время оказия вдоволь наговориться по душам.
Под Рождество 1981-го мы с женой махнули за один день на корпунктовском авто из Лондона через Ла-Манш в центр Парижа, где находилась обитель самого модного в ту пору молодежного журнала «Актюэль». У его редакции возникла идея: а ну-ка пригласим 10 журналистов со всего мира, никогда не бывавших во Франции. Пусть взглянут свежим глазом, что у нас к чему. Испанская журналистка писала о французской моде, китаец-диссидент - о гражданских правах, американец – о нашумевшем в те дни самоубийстве местного профсоюзного лидера. А этот Симонофф, экзотический русский в галстуке явно не от Кардена, – о частных радиостанциях, наводнивших тогда французский эфир.
Днем мы метались-собирали по Парижу материал, чувствуя себя как при коммунизме – у каждого был открытый счет, трать – не хочу. А к ночи порой собирались у хозяев в их загородном средневековом замке. И тут выяснилось неожиданное: редакторы этого толстого, глянцевого, гламурного «Актюэля» - бывшие вожаки мятежей 68-го.
Те самые мальчики с горящими глазами, идеалисты в коротких штанишках, кто вел студентов на баррикады, клял сытую постылость французской буржуазии и грезил тотальной революцией.
Любопытно, что тогдашнее извержение гнева вызвали схожие причины. Та же безработица среди выпускников университетов. Та же обида на общество потребления. Оно разбаловало юных своим бесстыдным процветанием в 50-х – начале 60-х: индустриальное производство тогда удвоилось, урожаи зерновых не влезали в элеваторы. И вдруг разнеженное поколение ткнули носом в то, о чем то представления не имело – в застой и лишения. Отсюда желание юнцов отправить все и вся на гильотину.
Так было. Теперь бывшие робеспьеры выбились в богатеи, заплыли жирком цинизма. На ночных трапезах в замке «Актюэля» мы чувствовали себя персонажами, сошедшими с полотна какого-то голландского живописца. Рубленые из массивных дубовых плах столы ломились от жареных туш и цельных рыб – здесь их чаще рвали руками, без ножа. Девы рубенсовских форм щедро разливали вина в тисненые металлические кубки, оставлявшие во рту пресный оловянный привкус. И этим наслаждался Портос? Весь этот искусственный образ бытия казался затянувшимся на десятилетия прощанием постаревших революционеров со своей революцией. Последней данью вольнице, которая не сбылась.
Но в их честных размышлениях о новом поколении французов, то есть о собственных детях и внуках, продолжали теплится, как огонек в церковной лампадке, остатки идеализма шестидесятых, наивная вера в возможность тотального переустройства к лучшему.
Теперь ошибка моих знакомцев из «Актюэля» у всех на виду. Различие двух молодежных революций режет глаз. Отцы добивались перемен от консервативного правительства де Голля – дети принуждают правоцентристский кабинет де Вильпена оставить все, как есть.
Заметна и несоразмерность масштабов. Вселенскому идеализму шестидесятников противостоит сегодня вроде бы мелкий прагматизм новых бунтарей. Схватка студентов и власти вокруг какого-то закона о «контракте первого найма» кажется многим в России микроцелью. Чего так волноваться? Зачем жечь машины и швырять в полицейских прутьями, выломанными из ограды Сорбонны? Премьер, президент, они ведь не прочь договориться?
Впадая в такого рода недоумение, российская пресса порой не удерживается от покровительственного тона: у нас, мол, удивлены буйству французских сверстников. Нашим, мол, студентам никогда и в голову не придет карабкаться на баррикады. Они преодолевают трудности конструктивно, инициативно, без европейской эпилепсии.
Хм! От студенческих волнений, как от сумы и тюрьмы, не зарекайся. У нас молодых людей, обделенных рабочими местами, куда больше, чем во Франции - около половины всех зарегистрированных безработных. У нас тоже выскочила поросль падких на скорую прибыль предпринимателей, кто не прочь заманить молодого человека на работу в контору, на стройку – но, извините, только на 11 месяцев. Тот не щадит себя, выкладывается до седьмого пота, воображая, будто проходит испытательный срок. А ему первым числом 12-го месяца подписывают увольнительную. В этом случае фирма не платит за работника никаких налогов. Выплаты за медицинское страхование, за отпуска по беременности, прочие чужие рубли остаются у хозяина-ловкача в кармане.
Так что некая параллель просматривается. Правда, беды нашей молодежи пока не окрашивают, как во Франции, президентскую избирательную кампанию. Но еще не вечер. На стенах философского факультета в Питере уже малюют красной краской: «Чем спать на лекциях, лучше дремать на баррикадах».
Но вернемся в Париж. В своей речи в прошлую пятницу президент Жак Ширак попытался пройти канатоходцем между студенческим гневом и шансами Доминика де Вильпена на кресло в Елисейском дворце. Де Вильпен Шираку, как любят выражаться французы, «политический сын». Президент назначал его на все государственные посты, какие он когда-либо занимал, но, увы, не может назначить своим преемником, как бы того ни хотелось.
Сегодня рейтинг де Вильпена – жалкие 29 процентов. На столь сером фоне Ширак не мог позволить себе отозвать закон о «контракте первого найма» и тем самым поставить крест на президентских амбициях протеже. Не мог Ширак и повернуться к конфликту спиной в надежде, что тот рассосется сам собой. Президент вынес компромиссный вердикт: закон о СРЕ подпишу, но с двумя ключевыми поправками. Испытательный срок будет сокращен с двух лет до года, а работодателю придется объяснять причину увольнения.
Эта попытка Жака Ширака ублажить всех не устроила никого. Студенческий Париж, собравшийся у уличных плазменных экранов, долго свистел и улюлюкал. Кабинет де Вильпена выглядит теперь слабым и нерешительным, чего сам премьер больше всего опасался. Его сопернику на роль кандидата в президентской гонке, министру внутренних дел Николя Саркози остается лишь удовлетворенно потирать руки.
Молодежный бунт, похоже, перерастает в политический кризис.
К счастью для правительства Франции, апрель – это месяц студенческих каникул. Ноги сами ведут в дискотеку, а не на баррикады.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
