Человечество воевало столько, что в памяти остались далеко не все войны. О Крымской (или Восточной) войне помнят и сегодня – ровно 150 лет спустя после ее окончания и подписания тяжкого для России Парижского мира.
Впервые Россия воевала против объединенной Европы. Русским противостояла мощная коалиция, куда входили Англия, Франция, Турция, Сардиния, Австрия и Пруссия. Именно эта война доказала, что Россия, несмотря на свою огромную территорию и богатейшие ресурсы, тем не менее, не всемогуща, а потому не может позволить себе жить отшельником, в изоляции от остального мира: изоляция неизбежно ведет к отставанию страны во многих областях, в том числе и военной. Этот старый крымский урок – урок на все времена. Так что и нынешним российским политикам, особенно из числа «патриотов-экстремалов», было бы не грех повторять его, как «Отче наш», утром и вечером. Хотя бы для того, чтобы не подставить своих сограждан вновь.
Свое внешнеполитическое кредо Николай I сформулировал в 1830 году в подготовленной им собственноручно записке, озаглавленной «Моя исповедь». Во многом появление записки было продиктовано обидой на старых союзников, которые, по мнению царя, бесчестно игнорировали свои обязательства. Оскорбленный император, перечислив все грехи бывших партнеров, заключал: «Географическое положение России столь счастливо, что оно делает ее почти независимой, когда речь заходит о ее интересах, от происходящего в Европе; ей нечего опасаться… Моя исповедь ставит нас в новое и изолированное, но осмелюсь сказать, почтенное и достойное положение. Кто осмелится нас атаковать?»
Уже в этой «исповеди» можно обнаружить те логические провалы, что и предопределили конечный крах внешнеполитического курса Николая I. Достаточно обратить внимание на упорную, но безнадежную в условиях череды европейских буржуазных революций, попытку России реанимировать, уже давно скончавшийся, Священный союз. Разницы скоростей, с которыми тогда двигалась Западная Европа и Россия, Николай не ощущал. Он искренне возмущался, почему, если русские отвергли декабризм, французы и бельгийцы не сделали того же со своими революционерами.
В этом он, кстати, ничем не отличался от тогдашних русских интеллектуалов-славянофилов. Поэт Федор Тютчев писал: «Давно уже в Европе существует только две действительные силы – Революция и Россия. Между ними никакие переговоры невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! Русский народ – христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он – христианин в силу той способности к самоотвержению, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция – враг христианства! Антихристианское настроение есть душа Революции!»
Стоит, кстати, заметить, что Тютчев был не только большим поэтом, но и крупным дипломатом. Между тем «поэтизированная политика» – вещь на самом деле далеко не безобидная, поскольку мешает мыслить трезво. Именно поэтому такие выражения, как «задушевность» и «благодать христианского самоотвержения» в дипломатический словарь не входят. Но именно так рассуждала в те годы российская власть. Не утруждая себя просчетом вариантов, она готова была выступить одна против всего белого света. На записке историка Погодина в том месте, где автор вопрошал: «Кто же наши союзники в Европе?», Николай Павлович сделал характерную пометку: «Никто, и нам их не надо, если уповаешь на Бога».
При такой разности взглядов на процессы, происходящие тогда в Европе, столкновение России с бывшими партнерами становилось неизбежным. Феномен чем-то напоминал историю с вавилонской башней. И там, и тут Господь покарал за гордыню. Если в эпоху Александра Павловича Россия, садясь за стол переговоров с англичанами или французами, еще понимала язык партнера, то к концу царствования Николая Павловича западноевропейский политический язык, применяясь к новым обстоятельствам, изменился уже настолько, что договариваться стало практически невозможно. Высокий, но архаичный церковно-славянский слог никак не сочетался с приземленным, зато практичным буржуазным стилем. Притормозившая самодержавная Россия и рванувший вперед буржуазный Запад говорили уже на разных языках, а потому шли к войне даже не без удовольствия, стараясь отстоять свой взгляд на мир.
Формальным поводом к войне послужил спор о святых местах в Иерусалиме, а если точнее, спор о том, кому (православным или католикам) должны принадлежать ключи от Вифлеемского храма. Как раздраженно пишет один из русских историков: «В 1853 году турецкое правительство нарушило права православной церкви в Палестине. Из-за происков французских дипломатов ключи были переданы католикам». Тем не менее, с современной точки зрения повод для войны представляется надуманным. Тем более, что ключи от храма турки отдали все-таки в руки христиан, а не идолопоклонников. Но в те времена история с ключом обидела русских всерьез.
Предварительный дипломатический этап, предшествовавший военному столкновению, все «заинтересованные стороны» прошли быстро. Сначала Россия, пытаясь заставить вернуть ей ключи от храма, ввела свои войска в Молдавию и Валахию «в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливым требованиям». Затем в ответ Англия, Франция, Австрия и Пруссия на специальной конференции разработали ноту протеста, с которой (к глубокому разочарованию Запада) Россия неожиданно согласилась. Поскольку целью ноты являлся вовсе не мир, а, наоборот, война, английский посол в Константинополе Стратфорд-Редклиф тут же порекомендовал внести в уже согласованный документ ряд неприемлемых для русских условий. Как он и рассчитывал, на этот раз Россия на уступки не пошла. Таким образом, Крымской войне предшествовали как минимум три провокации. Французская (вся история с ключами была инспирирована Парижем), русская (ввод войск в Молдавию и Валахию) и, наконец, английская.
Практически вся Европа и все идейные течения Запада единодушно выступили тогда против России. Польские эмигранты вставали под турецкие знамена, как когда-то под знамена Наполеона. Венгерские революционеры объединились с ненавистным еще вчера австрийским императором. Маркс и Энгельс заговорили тем же языком, что Наполеон III и английское правительство. В обстановке полного обожания западными европейцами турок (по-прежнему самозабвенно вырезавших греков и сербов) в сентябре 1853 года султан объявил России войну.
В манифесте Николая I о начале войны среди прочего говорилось: «Россия ополчилась не за мирские выгоды; она сражается за Веру Христианскую и защиту единоверных своих братьев, терзаемых неистовыми врагами». Как показали дальнейшие события, веры у русских действительно хватало с избытком. Не было пороха и современных ружей. К моменту решающего столкновения с западной коалицией русская пехота, вооруженная по-прежнему гладкоствольными ружьями, не могла успешно противостоять нарезному оружию французов и англичан. По уровню боевой подготовки, благодаря усилиям блестящих русских адмиралов Лазарева, Нахимова и Корнилова Черноморский флот значительно превосходил противников, но практически не имел паровых судов и ни одного винтового корабля, что ставило их в невыгодное положение.
Боевые действия в ходе военных кампаний 1854 – 1856 годов разворачивались на огромной территории: на Дунае, в Закавказье, Азии, на Балтийском и Белом морях, даже на Дальнем Востоке, где союзники безуспешно пытались захватить Петропавловск. Однако решающие битвы шли в Крыму на Черноморском побережье, где западные державы высадили свой десант. Несмотря на героическую оборону Севастополя и ряд успешно проведенных операций на суше и на море, русские войну проиграли, а мир в 1856 году был подписан на унизительных для России условиях.
Как замечают иностранные военные историки, у русских были хорошие артиллеристы и плохие пушки, а у англичан хорошие пушки, но плохие артиллеристы. Возможно, это шаткое равновесие и помогло бы русским выкрутиться из беды, но у Запада имелось еще одно преимущество. Запад был способен исправлять свои ошибки по ходу дела. Самодержавная Россия – нет. Приведу лишь один пример. Немалые потери англичане несли потому, что не могли справиться с холерой, буквально косившей их ряды. Военный корреспондент газеты «Таймс» Уильям Рассел, передававший на родину мрачные репортажи о бездарности английского командования и безобразной работе лазаретов, настолько восстановил против правительства общественное мнение, что кабинету министров пришлось уйти в отставку. Положение на фронте тут же улучшилось. Командование Лондон укрепил, а в Крым с группой добровольцев прибыла ставшая позже знаменитой медсестра Флоренс Найтингейл. В николаевской России не было и не могло быть газеты «Таймс», поэтому русские, в отличие от англичан, правду о том, что реально происходило в Крыму, узнали лишь после своего поражения. Иначе говоря, о том, кто был прав в той войне, можно еще спорить. А вот то, что Крымскую войну Россия проиграла закономерно, бесспорно.
Русскому кораблю, покинувшему общеевропейскую эскадру, чтобы на 30 лет уйти в автономное плавание в поисках особой земли обетованной для русских, пришлось вернуться в исходную точку, потерпев неудачу. Навстречу устаревшему паруснику устремились бронированные европейские линкоры. Приказав кораблю занять положенное ему место в европейской кильватерной колонне, новый капитан начал срочно ремонтировать и модернизировать судно. По масштабам преобразований царствование Александра II сопоставимо с эпохой Петра Великого, причем точно так же, как и Петр, новый реформатор не постеснялся воспользоваться европейским опытом. Другого выхода и не было.
Зато уже в 1870 году, полностью восстановив силы, модернизировав армию и флот, укрепив экономику и создав современную промышленность, обновленная Россия, не спрашивая о том разрешении Европы, решительно порвала все те статьи Парижского договора, которые ей навязали после поражения в Крымской войне.
Урок оказался горьким, но полезным.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
