Переломные годы не только самые тяжкие. Новизна, что неизбежно приходит на смену старому, обогащает людей принципиально новым опытом и новыми взглядами на мир, заставляет тех, кто не согласен идти на дно, выплывать из водоворота самостоятельно. Так и рождаются новые люди. И само новое общество. Не обязательно гуманное, уютное и справедливое - просто другое. Россия подобные ломки переживала неоднократно, так что новые русские, что появились после развала СССР, естественно, далеко не первые. Первых породила, пожалуй, Смута и болезненный период выхода из тяжелейшего кризиса. То есть, примерно то, что мы переживаем сегодня. Историк Сергей Платонов назвал феномен появления тех стародавних новых русских «эмансипацией личности в московской жизни». Определение верное, однако, требует дополнения. Приблизительно одинаково «эмансипируясь», каждый новый русский затем выбирал в жизни уже свою собственную дорогу. Есть резон сравнить тех новых русских с нынешними. То, что за прошедшее время человек с лошади пересел на иномарку, ясно. Хотелось бы еще понять, стал ли человек от этого лучше? Для сравнительного анализа предлагаю четыре портрета из галереи XVII века.
Уже в период краткого правления Лжедмитриев среди русских появились первые подражатели и последователи поляков. Одним из таких ополяченных по доброй воле стал дьяк Иван Грамотин. В молодости он ездил два раза с русским посольством в Германию, а позже, выучив польский язык, стал одним из самых влиятельных членов московской администрации при первом, а затем и втором самозванцах. Сам себя в это время Грамотин называл паном и в период между 16101611 гг. был одним из тех русских, кто активно поддерживал короля Сигизмунда в его притязаниях на русский трон. По одному из отзывов иностранцев, Грамотин «похож на немецкого уроженца, умен и рассудителен во всем и многому научился у поляков и пруссаков». Сразу же после окончания Смуты Грамотин быстро сменил ориентацию, объявил себя патриотом и, как человек образованный и толковый, сделал в Москве карьеру. Он много лет был при власти и умер глубоким стариком в 1635 году. Биография по-своему типичная: таких «перелетных птиц» в те сложные времена можно насчитать немало. Грамотин не был, естественно, ни убежденным западником, ни убежденным патриотом, он был классическим оппортунистом, искавшим лишь житейского успеха и благополучия. Но этот оппортунист уже был по-новому гибок, умел сам принимать решения, не плыл по течению, как большинство, а самостоятельно выстраивал свою судьбу.
Не менее типична для того времени и судьба князя Ивана Хворостинина. Он, как и Грамотин, правда, в гораздо более юном возрасте, ему было тогда лет 18, оказался связан с первым Лжедмитрием, стал его любимцем, участвовал во всех пирушках и развлечениях самозванца. После падения Лжедмитрия юношу отправили на покаяние в монастырь. Ссылка аргументировалась так: «Впал в ересь». Впрочем, непутевого юношу княжеского рода скоро простили, и на последнем этапе Смутного времени он уже осаждает засевший в Московском Кремле отряд поляков.
В первые годы царствования Михаила Романова Хворостинин получает различные должности и храбро воюет, за что неоднократно награждается царем. А в свободное время много думает, причем, эти мысли вызывают все большие сомнения у власти. В ходе обысков, дважды проведенных у Хворостинина, у него обнаружены латинские книги и иконы. Свидетели показывают, что князь агитировал окружающих перейти в католичество. На первый раз его простили, но Хворостинин не может посадить на цепь свои мысли. В Москве Хворостинину стало скучно, именно тогда он много пишет прозы и стихов, где резко критикует власть и русские обычаи. Князь утверждает, что московские люди «сеют землю рожью, а живут все ложью», и даже думает уехать в Литву. Не получилось. В 1623 году беспокойного князя вновь отправляют в ссылку на перевоспитание в Кириллов монастырь. По требованию патриарха, Хворостинин обязан строго соблюдать весь распорядок монастырской жизни и церковных служб. Очень скоро опять приходит раскаяние, официальное прощение и милостивое разрешение вернуться в Москву. А там снова сомнения. И так далее. Вся его жизнь и написанные им книги полны внутреннего противоречия, удивительной смеси самоуверенности и растерянности. В отличие от Грамотина, который ни в чем не сомневался, твердо знал свою цель и искал исключительно благ земных, Иван Хворостинин начал сомневаться во всем. К карьере не стремился, а пытался разобраться в потемках собственной души. Именно поэтому и он типичный новый русский XVII века. Точно так же, как Хворостинин, многие русские того времени метались между стариной и западными идеями, отвергали дедовские традиции, а затем в этом раскаивались. Чтобы снова все вокруг подвергнуть сомнению.
Если Грамотин и Хворостинин решали свои личные задачи, первый материальные, а второй духовные, то следующий персонаж галереи – один из друзей царя Алексея Михайловича Федор Ртищев прославился как раз обратным: вся его деятельность была направлена на помощь другим. Причем, совершая сугубо частные поступки и даже не будучи по должности государственным человеком (он был советником царя, как теперь сказали бы, на общественных началах), Ртищев, тем не менее, стал одним из тех, кто оказал огромное влияние на жизнь Московского государства. Отличаясь добротой и скромностью, без шума и суеты, везде приобретая только друзей (его одинаково ценили как западники, так и консерваторы), Ртищев обогатил русскую общественную жизнь многими достоинствами. С его именем связано начало благотворительности в России. На свои личные средства и средства друзей Ртищев организовал ряд больниц и приютов, тратил большие деньги на выкуп русских пленных, помогал голодающим и т.д. Предвосхищая появление Красного Креста, Ртищев оказывал помощь даже вражеским воинам, вынося не только своих, но и чужих раненых с поля боя, а затем поддерживал иностранных пленных, оказавшихся в России. Недаром сразу же после смерти Федора Ртищева появилась его биография в форме жития святого.
Немало сделал Ртищев и для русского образования. В 1649 году организовал под Москвой Андреевский монастырь, куда вызвал 30 ученых монахов, которые переводили иностранные книги на русский язык и обучали желающих греческой, латинской и славянской грамматике, риторике и философии. Сам Ртищев стал студентом этой частной школы и проводил там целые ночи в беседах с учеными. Немалое число московских служилых людей, то есть чиновников, прошло обучение в этом учебном центре.
Трудно сказать, задумывался ли этот человек о важности личного примера и гражданского поступка, без которых не может возникнуть и существовать нормальное общество. Или действовал по наитию, в силу природных черт характера и своих религиозных убеждений. Как бы то ни было, Федор Ртищев, намного опередив время, стал одним из первых граждан России, почувствовавших личную ответственность за все, что происходит в стране.
Наконец, одной из самых ярких фигур того времени был и первый русский канцлер Афанасий Ордин-Нащокин.
Карьерного успеха он добился благодаря своим талантам, а не происхождению. Среди дальних предков дипломата были и бояре, быстро, впрочем, обедневшие и скатившиеся по иерархической лестнице вниз. Так что, будущий канцлер происходил уже из среды провинциальных дворян, а потому начал свою дипломатическую службу с низших постов. Стержнем доктрины канцлера стала идея добиться для Москвы выхода к Балтийскому морю. Ради этой цели он считал необходимым совершить во внешней политике крутой поворот. По его мнению, Малороссия не стоила тех усилий, что затрачивала на ее освобождение Россия. С другой стороны, выход к Балтике сулил не только огромную экономическую выгоду, но и открывал возможности всестороннего сближения с Западной Европой. Во имя достижения этой цели Ордин-Нащокин, практически предвосхитив Петра Великого, выступал за союз с давним противником русских – Польшей, поскольку знал, что и поляков гегемония шведов на Балтике изрядно раздражала.
Ордин-Нащокин стал и первым государственным человеком в России, попытавшимся всерьез бороться с взяточничеством, кумовством и местничеством на службе. Сохранилось несколько записок, поданных им государю. «Не научились, писал канцлер царю, посольские дьяки при договорах на съездах государственные дела в высокой чести иметь, а на Москве живучи, бесстрашно мешают посольские дела в прибылях с четвертными и с кабацкими откупами». Или еще одно любопытное замечание, высказанное канцлером: «У нас любят дело или ненавидят его, смотря не по делу, а по человеку, который его делает». Не правда ли, звучит вполне современно?
Способность проявлять личную инициативу и деловую хватку Ордин-Нащокин называл «промыслом». «Лучше всякой силы промысл, писал он, дело в промысле, а не в том, что людей много. И много людей, да промышленника нет, так ничего не выйдет. Вот швед всех соседних государей безлюднее, а промыслом над всеми верх берет; у него никто не смеет отнять воли у промышленника. Половину рати продать, да промышленника купить – и то будет выгоднее». И мысль, и стиль Петра Великого. Но вот сказано это задолго до него.
До тех пор пока ему удавалось склонять на свою сторону царя, Ордин-Нащокин оставался у власти. Как только позиция государя под влиянием других политических сил изменилась, канцлер тут же подал в отставку. И здесь он оказался первым, проявив характер подлинно свободного человека, уважающего себя и свое дело.
Отыскать десять различий между прежними и нынешними новыми русскими предлагаю самому читателю.
Я их уже нашел, вот только, боюсь, нынешним новым русским они не понравятся.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
