19-го декабря 1906-го года родился Брежнев Леонид Ильич. Стало быть, сейчас ему бы пошел 100-й год. Не умри он в 1982-м.
Проживи он еще с десяток лет, ордена пришлось бы вешать ему на живот, на руки, на ноги, наконец, на спину и ниже.
99 лет – дата не круглая, но впечатляющая. Генсекствовал человек без малого 18 лет. Без него мы живем 23 года и почему-то все еще его помним. Хотя когда-то предрекали ему скорое забвение – настолько он казался нам, современникам, ничтожным как личность. Даже шутили на сей счет, что, мол, наши потомки будут вспоминать о бесчисленно орденоносном генсеке, как об историческом деятеле эпохи Аллы Пугачевой. Вышло, однако, не совсем так.
Алла Борисовна при жизни стала легендой, а Леонид Ильич при жизни был анекдотом.
Анекдотические персонажи, как выясняется, памятны, пожалуй, не менее, чем фигуры героические. Потому, Брежнев все еще не последний ньюсмейкер нашего времени. Даже, пожалуй, мог бы в этом отношении и поспорить с ныне здравствующей королевой нашего шоу-бизнеса.
Его имя нередко мелькает на страницах мемуаров политиков прошлого и видных журналистов того времени. О нем вспоминают в связи то с одним поворотом истории, то с другим. Его родственники, по прежнему, остаются предметом интереса желтых медиа. На нем все еще зарабатывают эстрадные пародисты. О нем снимаются документальные фильмы.
Наконец, про него делаются художественные сериалы. И если в «Красной площади» Леонид Ильич – эпизодический персонаж, то в «Брежневе» он - главный герой. К его столетию наверняка появится еще несколько посвященных ему произведений, как документальных, так и беллетристических.
Повышенный интерес сегодня к этой фигуре, возможно, обязан не столько ей самой, сколько тому времени. По мере отдаления от него, оно постепенно идеализируется и даже романтизируется. Разумеется, под впечатлением тех проблем, с которыми каждый из нас сталкивается сегодня.
Это пока служишь в армии, все кажется кошмаром и адом – тупость старшины, самодурство офицеров, мстительная жестокость «дедов»… А потом, спустя годы, вспоминаешь почему-то в основном хорошее и смешное. И даже то, что было совсем скверным, видишь в более благоприятном свете.
Также обстоит дело и с эпохой Брежнева. Подзабылось, что за каждой половиной батона любительской или докторской приходилось отстаивать длинные жирные очереди. Но помнятся все редкие мгновения счастья, когда, бывало, идешь по улице, заходишь в какую-нибудь «стекляшку», а там «выбросили» живого карпа, или венгерскую курицу, и ты первый у лотка… А когда расплатился, видишь, что за тобой выстроился и завивается колечками длиннющий хвост, кончик которого уже высунулся на улицу. И от этого к собственному стыду делалось почему-то на душе еще более радостно и светло.
Мы тепло вспоминаем, с каким трудом Леонид Ильич на трибуне очередного партийного съезда справлялся со словом «систематически», как мы весело «оттягивались», пересказывая политические анекдоты на кухнях, но уже запамятовали, или перестали придавать значение тому, что именно этот генсек послал танки на Прагу, что он санкционировал войну с Афганистаном, что при нем диссиденты рассовывались по психушкам и лагерям. И т.д.
Сейчас многие сетуют на неуверенность в завтрашнем дне, на неопределенность в ближайшем будущем. Социологические замеры показывают рост такого рода настроений, а статистические данные свидетельствуют о некотором улучшении материальной стороны жизни неуверенных в себе людей.
Такая нелогичность может объясняться одним: сегодня ответственность за завтрашнее благополучие почти целиком лежит на отдельном гражданине. А вчера, в эпоху Брежнева и расцвета творчества Пугачевой, она находилась в ведении государства.
Припоминая тогдашние ощущения и настроения, даешь себе отчет в том, что именно такая предсказуемость и предопределенность как-то особенно раздражали. Все представлялось вечным. В том числе и сам Брежнев. На замке были границы не только территориальные, но и временные. Мы чувствовали себя вместе со стремительно маразмирующим генсеком запертыми в нескончаемом «здесь» и «сейчас».
От того и торопливость, с которой мы рванули в неизвестное «завтра».
Для нас «Брежнев» и «система» были нерасчлененным чувством-понятием. Мы не отличали конкретного человека от того, что он символизировал. Смею предположить, что он и сам себя не отличал, не отделял от символа. В этом была сила режима. В этом же самом была его слабость.
Мифологизировать Брежнева советской пропаганде уже было не под силу, а народная молва, фольклор травестировали этот образ с той же категоричностью, что и легендарного комдива Чапаева, или пролетарского вождя Ленина. Или отважного разведчика Штирлица.
Странная штука: анекдотические двойники убивают своих прототипов, но вместе с тем продлевают память о них.
Содрать же коросту мифа и штукатурку пропаганды, а также гротескную маску с реального исторического лица способно только художническое исследование.
С этой стороны можно признать вполне удовлетворительной работу авторов сериала «Брежнев» - драматурга Валентина Черных и кинорежиссера Сергея Снежкина.
По выходе его в эфир родственники и соратники покойного генсека стали предъявлять претензии авторам, что вот то было не так, а вот того вообще не было. Они исходили из того, что авторы должны были снять фильм про их дедушку и близкого товарища. Им не было дела до принципиальной разницы между беллетристикой и документалистикой, между историческим сочинением и историографическим исследованием.
Но когда разницу не понимают профессиональные критики, то это уже и вовсе дико. Тогда и Пушкину надо поставить на вид, что он, во-первых, возвел напраслину на Бориса Годунова, повесив на его совесть убийство царевича, а, во-вторых, сильно приукрасил Емельяна Пугачева – не таким уж благородным разбойником он был в действительности. Историческая правда – штука сложная, многоуровневая.
Как я понял то, что сделали Черных Снежкин и Сергей Шакуров (исполнитель роли Брежнева)?
Жил-был удалой бровастый парень, хваткий, жизнелюбивый, но ничем другим не примечательный. Он приглянулся сначала Сталину (в качестве чудесного молдованина) потом Хрущеву как исполнительный партийный функционер. В конце концов по достоинству его оценили и Система.
Она его выдернула из естественной для него среды обитания, выпотрошила, набила требухой идеологических клише и стереотипов и вознесла эту куклу на самую вершину власти.
Система смолоду его учила отделять себя-функционера от себя-человека. Он преуспел в этом искусстве, но не до конца. И на краю жизни в нем что-то человеческое зашевелилось, и все перевернулось: сны о прошлом смотрятся как явь, а реальность похожа на сон…
Реальность для полуживого Леонида Ильича в проникновенном исполнении Сергея Шакурова – глубокая ночь, в которой мерцают едва узнаваемые образы его товарищей по Политбюро. Они тоже сильно окуклились. И тоже как неживые – Суслов, Андропов, Громыко – но металлические механизмы внутри них еще не до конца проржавели, они все еще функционально безупречны. И выпадающий из реальности Леня, им в укор.
Сериалу удалось, на мой взгляд, отделить человека от символа. Мы наблюдаем безрадостную кончину человека. Но не только. Он о кончине Системы, про которую нельзя сказать, что она была безвременной. Она пожила свое и тихо угасла. А жизнь и смерть Брежнева в этом сериале – всего лишь метафора и иносказание жизни и смерти советского режима, который по инерции еще какое-то время потянул, его даже пытались гальванизировать, но не долго музыка играла.
Что же касается ностальгии по тому времени, с которым ассоциируется покойный генсек, то нам, похоже, еще долго придется выяснять отношения.
…По телевизору как-то показали любопытный документальный фильм о том, как восточные немцы произвели подкоп под Берлинской стеной с тем, чтобы бежать на Запад. То был героико-романтический акт.
Уходили они из соцлагеря по одиночке.
Когда же стена рухнула все туда кинулись.
Теперь, говорят, многие немцы ностальгируют по несвободе. И мы вздыхаем о ней.
Видимо, только те, кто уходят на свободу в индивидуальном порядке и осознанно, могут ее оценить по достоинству.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
