Сегодня столетие знаменитого царского Манифеста 17 октября 1905 года «Об усовершенствовании государственного порядка», который можно считать датой рождения российской демократии. Во всяком случае, Дума, легальная многопартийность, пусть и ограниченная, но свобода слова и печати, появились у нас благодаря именно этому документу. Другое дело, что все это произошло не в результате продуманной реформы, а в результате сиюминутного испуга верхов на фоне резкого обострения ситуации в стране, так что Думе изначально, по замыслу архитекторов русского парламентаризма, предназначалась лишь роль громоотвода. Так что российская демократия появилась на свет с родовой травмой. Хуже того, не все ладилось со здоровьем у нашей демократии и дальше. В ее анамнезе, кажется, все детские инфекции, что существуют. В результате отечественная демократия немало натерпелась в эпоху Временного правительства, в советский период перенесла клиническую смерть, а теперь медленно и трудно выздоравливает.
Поступиться хотя бы частью своих полномочий Николай II не желал, поскольку опасность ситуации в стране осознавал плохо, так что Манифест подписал под давлением своего премьера, умеренного реформатора Сергея Витте, так и не поняв, что документ отсрочил падение империи. На одном из совещаний в феврале 1905 года царь с раздражением заметил, обращаясь к министрам: «Можно подумать, что вы боитесь революции». На что министр внутренних дел Булыгин со вздохом возразил: «Государь, революция уже началась». За этим вздохом, вошедшим в историю, скрывался двойной подтекст: не меньше беспорядков министра тревожил недееспособный император.
К этому моменту баррикадной крови избежать было уже невозможно. На фоне нараставшего экстремизма и террора, забастовочного движения и падения авторитета власти речь для верхов шла уже не о выборе - утопить страну в крови или попытаться выпустить пар из раскаленного котла, а лишь о том, в какой пропорции использовать силу и примиряющий жест. Власть балансировала, поэтому в окружении Николая в этот период не без проблем, но уживались столь разные фигуры, как генерал Трепов и реформатор Витте. Первый вошел в историю 1905 года своим приказом: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть», а второй - как сторонник конституционной реформы. Именно эти два человека и стояли у колыбели первого русского парламента. Отсюда и изначальные противоречия российской демократии.
Сам Витте к революции подходил не без брезгливости. Оценку тогдашних событий он дал в своих мемуарах: «В то время все спятили с ума, требуя полного переустройства Российской империи на крайне демократических началах народного представительства». Учитывая это «умопомешательство», и реформатор был готов к применению силы, но параллельно со смирительной рубашкой настойчиво рекомендовал царю использовать и успокоительную таблетку. Он просил царя сделать широкий жест, который способствовал бы умиротворению общества. Манифест и стал таким транквилизатором.
Таблетка успокаивала, но не лечила. Хотя либералы с восторгом цитировали 3-ю статью Манифеста, где провозглашалось «незыблемое правило о недействительности любого закона, не одобренного Государственной Думой, и о предоставлении избранным народом представителям права контроля за законностью деятельности всех органов власти», на самом деле это была лишь декларация. Государственный совет, игравший роль верхней палаты парламента и полностью подконтрольный царю, мог отвергнуть любой законопроект, принятый Думой, ну а «право парламентариев на контроль» свелось к тому, что депутаты бомбардировали правительство запросами, которые министры хладнокровно игнорировали. Кстати, многие истинную цену царского Манифеста вычислили довольно быстро, назвав всю последующую эпоху в России вплоть до 1917 года эпохой «мнимого конституционализма».
О том, что Манифесту и будущему парламенту, по замыслу власти, отводилась лишь декоративная роль, говорит и тот факт, что Витте предлагал опубликовать столь важный документ не от имени царя, а за подписью председателя правительства. Маневр был не лишен элегантности. С одной стороны, это давало Николаю возможность спустя некоторое время, когда страсти улягутся, без ущерба для своего авторитета дезавуировать Манифест, но с другой - в этом случае стремительно возрастал авторитет самого Витте. Предложение премьера государь отклонил. Царь готов был в силу крайней необходимости до поры терпеть нелюбимого им Витте, но вовсе не желал укреплять его имидж.
Еще не выбравшись из пеленок, парламент начал отчаянно ругать своих родителей, давая пищу, как для серьезных размышлений о положении в стране, так и для пустых политических спекуляций. Дума превратилась в трибуну оппозиции, вызывая раздражение при дворе и в правительстве. Открывая заседания очередной Думы, император уже мечтал о том дне, когда ее распустит. Парламент получился к тому же не очень русским. Конечно, формально он назывался Думой, а в его работе принимали участие депутаты, избранные по всей России, но вот сама конструкция парламента, его дух оказались западными, а не национальными. Опыт отечественного народовластия, а был и он, не учитывался совершенно. Органы самоуправления, на чем настаивал еще Михаил Сперанский при Александре I, должны были выстраиваться по принципу компетентности делегатов, а не по принципу их верности той или иной партийной идеологии. Подразумевалось, что при таком подходе сначала на местном уровне, затем на районном, губернском и общенациональном в органы представительной власти в ходе выборов попадут в основном люди знающие и ответственные перед своими избирателями. Политикой «парламент Сперанского» должен был заниматься меньше всего. Можно, конечно, счесть это утопией, но богатый опыт земства доказал, что рациональное зерно в идеях реформатора имелось. Для строительства дороги, земской школы или больницы куда важнее были организаторские способности и инженерный опыт, чем идеология.
Дума выстраивалась на совершенно иных началах. Ее судьбу определила краткая командировка в Париж одного из царских чиновников. Подготовленный им проект и был без дискуссий сразу же одобрен царем. Столь индифферентное отношение к устройству парламента лишний раз доказывает, что русский парламент, по мысли Николая, не должен был прожить долго. Между тем, большинству депутатов понравилась «высокая трибуна», откуда можно было крепко высказаться на всю Россию. Телекамера за ходом дебатов еще не следила, но каждое удачное или скандальное слово ораторов тут же подхватывала пресса. Нравилось и то, что согласно закону «члены Государственной Думы пользуются полной свободой суждений и мыслей по делам, подлежащим ведению Думы, и не обязаны отчетом перед своими избирателями». Иначе говоря, Дума могла до хрипоты спорить, запутывая в один клубок важные государственные проблемы и мелкие межпартийные дрязги, ничего не могла делать на практике и освобождалась от какой-либо ответственности перед избирателями.
Не случайно будущие вожди России, как потом выяснилось, сидели не в Думе, а в марксистских кружках. Если парламент бессилен, за власть всегда начинают бороться иным способом. Так что президент не зря одновременно укрепляет вертикаль власти и наделяет законодательные собрания разных уровней новыми полномочиями. Два этих, казалось бы, разносторонних движения, на самом деле бьют в одну точку – лечат русскую демократию. Вместе с тем, не исключаю, пора подключать и более сильные препараты. Только в тот день, когда победившая на выборах партия получит право формирования правительства и реально возьмет на себя ответственность перед избирателями, можно будет утверждать, что хотя бы детские болезни нашей демократии, наконец, преодолены.
После этого все проблемы разом, естественно, не исчезнут, но это уже будут, все-таки не коклюш с ветрянкой.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
