Политический обозреватель РИА "Новости" Борис Каймаков.
В тихом уголке старой Москвы, в неприметном здании, недалеко от Смоленской площади, находится архив Министерства иностранных дел. Здесь хранятся бесценные документы истории России. Открываешь папку, и у тебя в руках копии документов с визами Сталина, Берии, Хрущева, Молотова, Булганина, стенограммы переговоров, докладные и аналитические записки дипломатов.
Я не нашел документов о том, кто из советских ведущих политиков первый высказал мысль о необходимости восстановления дипломатических отношений с Германией, но совершенно бесспорно, что советская дипломатия реализовывала эту задачу с большой заинтересованностью. Документы готовились с огромным уважением к партнерам по будущим переговорам. Уже тогда Советский Союз совершенно откровенно устами своих лидеров заявлял, что нуждается в единой, сильной Германии, от которой не должна исходить угроза его безопасности, и с которой СССР желал иметь самые тесные экономические, культурные и государственные отношения.
И это была не только политическая линия верхушки государства, нет, она совпадала, что бывало далеко не всегда, с позицией большинства населения СССР. И такие документы хранит МИДовский архив. Вот что пишет некто С.Артемкин "членам ЦК":
"Сейчас, когда решается германский вопрос, будьте особенно бдительны. Мы, конечно, победители. Надо напомнить это Аденауэру. Договор заключить надо, но ограничить немцев в военной мощи. Не забывайте, что Германия не раз коварно нападала на нашу Родину.
Желаю успеха в Ваших переговорах.
Москва, E-I22, улица 5 Парковая, дом 15,
Общежитие.
С.Артемкин"
Москвич, живущий в общежитии, считает своим долгом поставить проблему перед высшими руководителями страны. И его позиция абсолютно совпадает с той, к которой стремился и МИД, суть которой: "Договор заключить надо, но ограничить немцев в военной мощи".
Очень уж дорогая цена была заплачена за недавнюю победу над фашизмом. И это понимали советские дипломаты той поры, когда в 1955 году, начиная новую страницу в российско-германских отношениях, формулировали тот вектор их развития, который и сегодня является неоспоримым.
АННА ХОППЕ ПИШЕТ БУЛГАНИНУ
Приглашая Аденауэра в Москву для решения вопроса об установлении дипломатических отношений, Кремль понимал, что немецкий канцлер будет настаивать на возврате немецких военнопленных. Этого требовали от него в первую очередь все - от лидеров партий, до простых граждан. Вот письмо советским лидерам из Германии:
«Его Превосходительству господину Маршалу БУЛГАНИНУ
Москва.
Ваше Превосходительство!
В надежде на Вашу доброту и понимание чувств старой матери я прошу Вас о помиловании моего сына.
Мой сын был взят в плен в 1945 г. и в 1949 г. был приговорен к 25 годам принудительных работ. Прошу Вас, выполните в мои последние дни величайшую просьбу моей жизни. Помилуйте, пожалуйста, моего сына.
Я буду постоянно благодарна Вам за Вашу большую доброту, если Вы вернете мне сына.
Преданная Вам Анна Хоппе.»
Это письмо было размножено в количестве пятнадцати экземпляров и разослано всем советским руководителям государства. Советская позиция была сформулирована однозначно. Ее смысл - у нас нет военнопленных, у нас сидят военные преступники. Даже на втором заседании переговоров 10 сентября 1955 года советская делегация не хотела обсуждать тему немецких военнопленных.
НИКТО НЕ ХОТЕЛ УСТУПАТЬ
Совершенно очевидно, что СССР видел главную цель переговоров - установление с Германией дипломатических отношений. И это понятно. Германия начинала играть в Европе все возрастающую роль, несмотря на полную подчиненность своей политики установкам из Вашингтона. Ее экономический рост впечатлял, и Москва смотрела на немецкую индустрию так же традиционно, как всегда смотрели на нее в России - мы вам сырье, вы нам промышленное оборудование. К тому же установление дипломатических отношений с Западной Германией, при уже существующей ГДР, давало и Москве, и Берлину исходную базу для дальнейшей легитимизации восточногерманского государства в глазах мирового сообщества. Военнопленные же становились страшной гирей на шее немецкого канцлера и ведущим козырем в руках Кремля.
Аденауэр находился в двойственном положении. С одной стороны он понимал, что время нового диалога с Москвой пришло, но все же старался вести себя так, чтобы не очень уж показывать США радость от намечающегося сближения с Москвой. Но военнопленные – это единственный элемент переговоров, который касался исключительно компетенции двух стран, тем более затрагивал интересы тысяч немцев. На канцлера с надеждой смотрела вся Германия, он обязан был привести в своем портфеле «Да» Москвы. И за это «Да» старый немецкий канцлер дрался как лев.
Не вызывает сомнений, что Аденауэр отлично понимал, что он участник крупных событий, что он ведет исторические переговоры, и что впоследствии, если он добьется успеха в Москве, потомки его оценят по достоинству. И все же сегодня так и осталось неясным - был ли Аденауэр великим мастером блефа, или просто упрямым до безумия человеком. Он требовал начать историю отношений с возврата военнопленных.
Кремль прекрасно понимал эту позицию Аденауера, но хотел выжать из нее максимум возможного. Не могу отделаться от мысли, что обе стороны стремились к установлению дипломатических отношений, но у каждого была своя модель прихода к ним. Над лидерами двух стран висел комплекс взаимного недоверия друг к другу. Переговоры не раз заходили в тупик.
ГОВОРЯТ, ОНИ КРИЧАЛИ ДРУГ НА ДРУГА
Хрущев и Аденауер дошли до разговора друг с другом на повышенных тонах, оба были готовы хлопнуть дверью. И все же меня не оставляет мысль, что аргумент «хлопнуть дверью» был крапленой картой у обеих сторон. Шел блеф, и как в любом блефе кто-то должен был наконец признаться, что «слышит» оппонента, что готов принять его аргументы. Это буквально сквозит в истерике Хрущева.
Аденауер оказался достаточно умным человеком, чтобы услышать в эмоциональном потоке раздражения Никиты Сергеевича то, что он хотел услышать. Никита Сергеевич вовсе не потерял контроль над собой. Он кричал, но в его словах был смысл.
Они оба, и Хрущев и Аденауер, достойны друг друга. Ну, не верят Никита и Конрад словам, не пришло еще время, когда русские и немцы начнут хлопать друг друга по плечам, париться в бане, и «друг Борис» будет рассказывать о своих посиделках с «другом Хельмутом». Однако разговор уже принимает странный характер - так бранятся соседи, хорошо знающие друг друга. Хрущев как бы указывает на дверь, Аденауер делает вид, что как бы идет к двери, но что-то его как бы останавливает:
ХРУЩЕВ:
«Я бы хотел, как и мои коллеги, завершить эти переговоры. Если нет желания устанавливать дипломатические отношения, можно, собственно говоря, не тратить времени, потому что я не вижу смысла в разговорах. Я бы хотел этот вопрос поставить».
Надо отдать должное Конраду Аденауэру, он просто одернул Никиту Сергеевича, дав понять, что другой аудитории ни у Москвы, ни у Бонна не будет.
АДЕНАУЭР
"Я бы хотел на это ответить. Это последнее приглашение подыскать себе другую аудиторию не является особенно вежливым."
ХРУЩЁВ
«Извините, я не хотел обидеть, и я с большим уважением отношусь к Вам. Мы понимаем волнение и беспокойство родственников, абсолютно нам ясное, по случаю судьбы людей, которые задерживаются в Советском Союзе».
И вот он, момент истины. Аденауэр добился своего, Хрущев заговорил нормальным языком, он прекрасно понимает политическую и личную заинтересованность канцлера в решении именно этого вопроса. А какова лексика, которая еще вчера была жесткой и бюрократической: « мы прекрасно понимаем волнения и беспокойство родственников …. по случаю судьбы людей, которые задерживаются в Советском Союзе».
Никита Сергеевич скромничает, что он не дипломат, он больше чем дипломат, он прекрасно понимает, что и когда говорить. Все, немец и русский нашли, наконец, подход друг к другу. Далее же – надо решить эту проблему так, чтобы не терять лица. Причем Никита Сергеевич уже начинает уверять Аденауера, что здесь «не в церкви, не обманут», он получит то, что хочет.
ХРУЩЕВ:
"Мы Вам даем джентльменское слово, что всех заключенных (Вы их называете военнопленными, мы их называем военными преступниками) мы освободим, или по амнистии, как мы договорились, или же предадим их вашему правительству как преступников, а ваше правительство, согласно вашей совести, согласно вашим законам, поступит с ними так, как оно найдет нужным."
Уже в середине ноября 1955 года в Германию вернулось 5863 немецких военнопленных. Россия и Германия открыли новую страницу своей истории 20-го века.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
