В подмосковной деревне, где с некоторых пор я живу постоянно, торговля идет буйная. Собственно, за три с небольшим года, что я наблюдаю местную действительность, деревня – официально она считается селом – превратилась в небольшой городок. В нем есть почти все приметы нынешнего российского города, даже салон красоты (в стекляшке типа ларька), игровой и ночной (!) клубы. А уж торговых точек, как полагалось их называть когда-то, просто не сосчитать: больше десятка разбросанных по широким пыльным улицам маленьких продуктовых магазинчиков, фирменный магазин при здешнем знаменитом мясокомбинате, рынок и ряды на центральной асфальтовой площади, двухэтажный супермаркет там же – дороже любого московского… Расположение супермаркета, соседствующего с восстановленным из почти руин за эти же три года трехсотлетним прекрасным храмом, весьма выразительно. Числятся эти сооружения по главной улице, привычно носящей имя Ленина, церковь – дом один, магазин – дом три. Собственно, вся история страны уложилась на двадцати метрах.
Торгуют в нашем селе бойко, поскольку покупатели не только местные, но и много проезжающих: вокруг истерически строятся коттеджные поселки, шоссе стало остро модным, а купить еду пока можно только у нас. Так что никто из продавцов не прогорает.
Впрочем, продавцы, если говорить прямо, ни при чем. Вся наша торговля, едва ли не вся жизнь находится, по слухам, в руках немногих людей. Они «держат» и рынок, и супермаркет; они построили – если не на свои деньги, то на… привлеченные, скажем так, новую шикарную школу с бассейном; они же присматривают и за коттеджами, и за мясокомбинатом; послушная им милиция опекает ленивых шоферов, продающих где попало стройматериалы с грузовиков, и более работящих таксистов, скапливающихся у все того же супермаркета; боюсь, что с их же благословения жертвуются и большие деньги на храм ... Ну, властвуют они неофициально, конечно, хотя понемногу легализуются.
И вот посреди такого, все еще раннего, но уже сильно монополизировавшегося капитализма очень старая – хорошо за семьдесят – женщина построила и ведет свой собственный капитализм, противостоящий бандитской монополии и вполне успешный.
Капитализм этот называется «Ветеран» и представляет собой магазинчик в подвале ее собственного жилого дома. «Ветераном» она назвала предприятие на свой страх и риск, без всякого утверждения в органах социальной защиты, но старается название оправдать: продает все дешевле, чем где бы то ни было в округе, за качеством следит неукоснительно и регулярно увольняет продавщиц, лаконично объясняя постоянным покупателям: «Обсчитывают». Купить у нее можно почти все, что есть в супермаркете, ассортимент марок поскромнее, конечно, зато цена хоть на пару рублей, но ниже. И покупатели соответствующие: не владельцы джипов, притормаживающих у супермаркета, а местный народ, знающий, что почем. Вкалывает она с утра до ночи сама, того же добивается от наемных работников. Которые почему-то от нее не уходят, а напротив, очень дорожат местами, и шофер «каблучка» не отказывается и погрузить, что надо, и двор прибрать… Дела идут явно неплохо, дом за эти годы расстроился и посолиднел, вход в магазинчик украсился, позади дома появился каменный амбар, в котором хозяйка собирается открыть еще и небольшую оптовую торговлю, а в самом доме выделить пару комнат под швейную мастерскую – уверена, что спрос на дешевейшую одежду, которую собирается производить, будет. «Деньги кое-какие прикопились, надо в оборот пускать, а то руки жгут», – таков стимул.
И болеет соответственно годам, а все крутится… Так привыкла за целую жизнь – переезжая с места на место с военным мужем, растя своих и чужих детей, «колотясь», как выражается народ, изо всех сил. «У меня деньги всегда были и будут», – говорит гордо, как и положено коммерсанту.
Естественный вопрос насчет «крыши» опережает прямым ответом: «Попробуй меня тронь, вся деревня поднимется. Я – «Ветеран»! Да и не станут они со мною связываться, я их торговле не мешаю, у нас покупатели разные…»
К слову, налоги все платит, и с налоговой находится в отношениях чисто формальных: «Мне дешевле платить, чем кормить их всех…»
А в моем кругу все талдычат про созерцательность, несклонность к бизнесу и вообще к деловой активности русского народа, про его душу, вся загадочность которой в том, что никак не научимся ни торговать честно, ни автомобили собирать, докручивая все гайки до конца, ни строить добросовестно. Любят повторять: «Никогда здесь ничего не изменится…» Утверждают это так, будто не было семидесяти с лишним лет бандитской власти, изничтожавшей даже намек на деловую инициативу; будто после этого бандитизм не пошел вглубь, сделавшись уже не только государственным, но и частным, гражданским, так сказать; будто не измываются над честными коммерсантами все, от налоговиков до пожарных, и еще неизвестно, настоящие ли рэкетиры в этой компании кровопийц самые вредные… Будто не было в лучшие времена русской истории купцов и промышленников не менее великих, чем современные им деятели всякого рода культуры, будто не бывало здесь невиданных экономических всплесков, как только переставали душить дельных людей.
Тут, конечно, мне возразят – что ж, разве любимая тобою хозяйка магазинчика и обирающие всякого энергичного человека чиновники и другие бандиты принадлежат к разным народам? Нет, все русские, и больше-то, увы, бандитов и просто бездельников… И с этим придется согласиться, но с одной только оговоркой: в каждом народе и государстве очень быстро делается больше таких людей, какими быть выгоднее. Если жизнью больше востребованы трутни, то они в конце концов и расплодятся катастрофически, если же их система истребляет, а поощряет тружеников, хозяев и настоящих предпринимателей, надежду и опору всякого жизнеспособного общества, то высокие деловые качества понемногу входят в национальный характер и даже делаются в нем главными. И нет ничего бессмысленнее, чем повторять безнадежные и, одновременно, утешительные мифы о русской иррациональности и непрактичности – дайте вы жить таким людям, как наша героиня, так они любых немцев и прочие традиционно считающиеся буржуазными народы если не переплюнут, то уж точно нагонят.
…А на торговой площади целыми днями околачиваются здоровые молодые мужики, человек пять-семь. Это изнывает от безделья, как всякая гвардия в мирное время, охрана доминирующего в нашей деревне экономического порядка. Их могут призвать, если нужно будет разобраться с чужаком на рынке, например. И ничто не мешает им находиться в таком странном статусе. Во всяком случае, не похоже, чтобы кто-нибудь из них умер с голоду – поголовье не уменьшается. Или, допустим, стал объектом строгого милицейского внимания. Ну, так чего ж они будут напрягаться, дело себе какое-нибудь придумывать? Им и так хорошо.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
