Когда бываешь в Москве не ежедневно, как житель, задерганный, закрученный суетливым вихрем, а наполовину как гость, раз в два-три месяца, интересно делать замеры настроений, ритма, выражений на лицах, реплик. Два основных ощущения в этом теплом августе бросаются в глаза: состояние у кого отстраненности, у кого почти бесполезности того дела, которому они посвящают себя, напало на многих людей из разных сфер. А второе - какое-то у многих затаенное желание простой человеческой теплоты.
Это очень видно на улицах, в магазинах, просто при общении. Вот, к примеру, разные и многочисленные стражи порядка. Стоит охранник на парковке, взгляд тяжелый, задавленный. Отчего? Когда это зимой или ранней весной, хотя бы понятно - в этот сезон иное выражение лиц в Москве разве что у законченных оптимистов. Но в августе, когда солнце светит, ушла эта парниково-тропическая жара, и нет даже привычных во всякое иное время безумных пробок, - и те же глаза. С чего?
Или, вот, взять, к примеру, гаишников. Они и к машинам как-то боком подходят, с опаской, и лица у них, мягко говоря, сами знаете... Но чуть улыбнешься человеку (при условии, конечно, что ты не влил в себя за час до того бутылку водки и теперь пытаешься задобрить ГИБДД), и он будто расцветает. Он вдруг тоже отвечает тебе улыбкой. Это не просто улыбка, она - будто какая-то благодарная улыбка. Может, за то, что ты не послал, не нахамил сходу, не ответил тем же перекошенным лицом, достав из кармана очередной дивный документ, дающий тебе право посылать всех (или почти всех). Стоит этот страж двухметровый в высоту или ширину, прости Господи, мордовот мордоворотом, и улыбается, как дитя.
Придержишь двери в доме или магазине незнакомой бабульке, и она смотрит и на тебя, и на мир уже по-другому. Изумленно...
Странно, в других городах жителей порой не меньше, чем в Москве, часто даже больше, а искривленные лица только в России. Это не национальная особенность улыбаться, только когда хочешь, не экономический кризис и не антипод американской культуры, где улыбаться просто так - принято. Это привычка. Это следствие. Российский человек, особенно москвич, всегда готов к борьбе. Он ежесекундно готов к отражению атаки. Подлости. Обману. Подвоху. Поминутно готов к отражению хамства или унижения. А они в столице часто разлиты в воздухе, хотя привычные к ритму жители этого даже уже часто не замечают.
Вот, к примеру, в большой супермаркет не зайдешь с инородным пакетом. Его нужно либо сдать при входе в тщательно охраняемую камеру хранения, либо упаковать под бдительным хмурым взглядом опять какого-нибудь очередного охранника, либо выйти вон и вернуться без сумки.
Получается, магазин, его владельцы, менеджеры, охранники заранее уверены в том, что покупатель с посторонней сумкой обязательно что-нибудь слямзит. Этакий вор априори. Какой там хабеас корпус и презумпция невиновности. «Сдайте сумку!» Мелочь, но по сути-то это и есть унижение. Человека заранее отнесли к ворам.
А гаишник, останавливающий автомобиль? Он же заранее уверен, что вы выпили, что документы не в порядке и что сейчас вы затянете басню из серии: «Слышь, командир, ну, извини, давай договоримся». Что уж говорить про больницы, центры регистрации прав на что-либо (автомобили, квартиры, телефоны). Все друг на друга смотрят взглядом подозрительным, злобным и недоверчивым.
Российского туриста с вероятностью в 90 процентов можно вычислить везде. По взгляду. У него будто не привито чувство собственного достоинства и внутреннего ощущения: сначала докажите, что я вор, что я украл, выпил, кому-то что-то должен, въезжаю в страну, чтобы непременно в ней остаться навеки, и т.д., что, собственно, и делает
взгляд не просто уверенным, но, главное, спокойным. Российский человек всегда начеку.
Можно взять шире и перейти от мелочей быта к более высоким сферам.
Власть часто сама закладывает унижение в людях, заставляя их все время что-то доказывать. Так, увы, устроена вся система отношений между государством и обществом. Нужно доказывать, что пожилому человеку неправильно пересчитали пенсию (ему самому и доказывать); что больному выписали не те лекарства (доказывать тоже нужно больному); что журналист задает вопрос не потому что хочет выделиться, а потому что он выполняет свою работу; что неправительственные организации нужны для контроля власти, и далеко не все они мечтают о революции в России.
Чувство собственного достоинства у большинства российских граждан отбито. Думаете, пузатый губернатор или уверенный бизнесмен, свысока поглядывающие на окружающих, этим чувством преисполнены? Нет, это
самомнение или страх, прикрытый самомнением, или презрение, или неумная поза. Это не достоинство.
Многие психологи и философы считают: если в человеке нет достоинства, он не сможет относиться нормально и к окружающим. Потому что если он не уважает себя, то не будет и добиваться, чтобы уважали его. Уважение может быть только взаимным. Как итог - готовность быть ударенным и готовность ударить в ответ.
Тяжесть ситуации в том, что ощущение пощечины накладывается сейчас на какую-то общую замордованность. Все вроде работают и даже вкалывают, но не проходит ощущение, что это уходит куда-то в песок или растворяется в воздухе. Нет ни удовлетворения от сделанного, ни угрызений от несделанного. Как будто весь пар в свисток. Свистят, щеки надувают, дым коромыслом черпают, но - и только. Наверное, это не относится к тем, кто сажает цветы на клумбах (они все же растут), режет поросят (свиные окороки в магазинах встречаются исправно) или плавает на яхтах (тут задача понятна - не потонуть).
Но «торговцы воздухом» - вовлеченные в политико-экономические сферы, где результат нельзя сию минуту взять в руки, погладить и порадоваться - многие производят впечатление обреченных охранников. Работа как бы есть, но ее как бы и нет. Что-то вроде движется, но оказывается, телега стоит на месте. Где-то кто-кто промаршировал, доложил, заявил, а ощущение, что посмотрел блокбастер, кустарно смонтированный на компьютере. А уж кто улыбается, например, иногда диктор с телеэкрана, так думаешь, лучше бы и не улыбался, - так скверно порой у него это выходит. И подпрыгивает он как-то не от счастья, а больше от готовности выложиться за то, что его признали достойным вещать и еще не уволили, дергается, как в конвульсиях, и несет какую-то пургу, даром, что август на дворе.
Но лето уходит. Осень - сезон перемен. Листья облетают. Лица - остаются. Облетят? Переменятся? Какое время года здесь станет сезоном?..
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
