Если суммировать большинство последних публикаций в западной прессе о России и высказывания отчаявшихся отечественных либералов, то все эти филиппики сводятся к формуле, выведенной еще Петром Чаадаевым: Россия и прогресс несовместимы. Недавно, например, прочел в одной из российских газет статью «Ловушка для Отечества», где отвергаются и петровские методы ускоренной реформы, и вариант «русского Пиночета», и «демократическая революция», поскольку реформаторов опять подвел народ. Выхода из ловушки автор публикации не видит, разве что в последний момент «спасет Церковь». Не аналитик, а просто какой-то черный ворон из Эдгара По.
Итак, Петр Чаадаев, уже как коллективный разум, с помощью медиумов, похоже, вернулся. Хорошо еще, что спириты, крутя свой столик, не ошиблись. В эпоху Екатерины II был еще один Чаадаев, майор Семеновского полка, считавший Господом Богом персидского шаха Надира. Он содержался в придворной больнице для умалишенных вместе с монахом, отрезавшим себе бритвой причинные места, и прочими столь же незаурядными личностями. Над Чаадаевым-майором - долго бились сначала врачи, а затем священники, пытаясь изгнать из него бесов. С Чаадаевым-философом - поступили примерно так же, объявив его сумасшедшим.
По своим взглядам Чаадаев для России явление уникальное. Его фигура стоит в стороне от всех основных течений. Он сам по себе течение. Или полюс, вызывающий тяжелые магнитные бури. Чаадаев делал, кажется, все возможное, чтобы соотечественники его не любили. Воспитанник европейской философии, философ-мистик, поклонник диссидентского даже для Запада революционного католицизма, Чаадаев и мыслями, и словом оскорблял многих. Если с русскими западниками он спорил еще корректно, то над славянофилами издевался изощренно, высмеивая каждую из почитаемых ими реликвий. «В Москве, - говаривал Чаадаев, - каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город…»
Знаменитые «Философические письма» Чаадаева написаны в 1828-1831 годах, но довольно долго о них знали лишь очень немногие. Бомба взорвалась в 1836 году, когда журнал «Телескоп» опубликовал первое письмо, сразу же вызвавшее в обществе всеобщее возмущение. И было отчего. «Наблюдая нас, - писал Чаадаев, - можно бы сказать, что здесь сведен на нет всеобщий закон человечества. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины». И т.д.
Такой пощечины от своего соотечественника русские никогда ранее не получали. Часто, рассуждая о письме Чаадаева, авторы лицемерили, утверждая, что оно «возмутило правителей». Это неправда. Письмо возмутило тогда практически всех образованных русских. Как пишет один из очевидцев: «Около месяца среди целой Москвы почти не было дома, в котором не говорили бы про чаадаевское письмо... Даже... круглые неучи, барыни... чиновники, потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве... полупомешанные святоши... молодые отчизнолюбцы и старые патриоты, - все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». Сочувствие к Чаадаеву и отвращение к «полупомешанным святошам» и прочим «отчизнолюбцам» здесь очевидно. Это, однако, не отменяет самого факта, что «вопль проклятия» был единодушным. Власть и подданные в данном случае «вопили» в унисон.
Николай I подвел итог скандалу: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор, ни цензор». Поскольку диагноз поставил самый главный российский психиатр, принудительное лечение гарантировалось.
В следующих своих работах Чаадаев попытался объясниться с обществом и даже частично отрекся от изложенных в первом письме взглядов: «Мне давно хотелось сказать, и я счастлив, что имею теперь случай сделать это признание: да, было преувеличение в этом обвинительном акте, предъявленном великому народу, вся вина которого в конечном итоге сводилась к тому, что он был заброшен на крайнюю грань всех цивилизаций мира... Наконец, может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина». Более того, подумав еще некоторое время, Чаадаев приходит к следующему принципиальному выводу. В письме к известному историку той поры Александру Тургеневу Чаадаев пишет: «Вы знаете, я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача – дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе». Взгляды изменились, как видим, на 180°.
Любопытно. Фразу Чаадаева о том, что он «не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами», цитировал каждый пламенный оппозиционер, а вот последняя мысль из письма Тургеневу неизвестна почти никому. Типичный пример цензуры, только не властной, а либерально-интеллигентской.
Это было извинение, но услышано оно не было. Большинство, от души обругав виновника переполоха, тут же снова погрузилось в сладкие сновидения о России. Той самой, которую (по известным словам славянофила Тютчева) «умом не понять» и в которую «можно только верить». Мысль настолько же гениальная, насколько и наркотически расслабляющая. Пусть и экстремальная попытка Чаадаева привлечь русских к объективному анализу своей истории и перспектив развития страны (то есть постараться постичь окружающую действительность не только интуитивно, но и умом), провалилась.
Конечно, как Чаадаев в прошлом, так и нынешние критики России, изрядно перегибают палку. Хотя бы уже потому, что в России всегда были люди, которые без дела не сидели, а тихо и незаметно создавали будущее.
В то время, как Чаадаев от боли и отчаяния метался у себя в кабинете, сын провинциального сельского священника граф Сперанский кропотливо трудился, создавая 45-томный свод законов российской империи, без которых была бы невозможна либеральная судейская реформа следующего царствования. Мало кому известный сегодня граф Павел Киселев готовил всю техническую базу для будущего освобождения крестьян. В те же «застойные николаевские времена» русский военный инженер Карл Шильдер провел испытания боевых ракет и разработал технологию пуска ракеты электрическим способом. Он же в 1834 году испытал на Неве первую бронированную подводную лодку, вооруженную боевыми ракетами. При этом пуск ракет происходил из-под воды. Затем другой инженер Константинов усовершенствовал конструкцию боевой ракеты, а главное - впервые в мире создал орудийную электробаллистическую установку и на ее основе сконструировал в 1847 году ракетный маятник, позволявший открыть закон изменения движущей силы ракеты во времени. Боевые ракеты Константинова русские успешно использовали уже в ходе Крымской войны. «Ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины», - писал Чаадаев в 1831 году, то есть как раз тогда, когда в России закладывали основы мирового ракетостроения!
Сперанские, Киселевы, Шильдеры и Константиновы и сегодня (конечно, уже под другими фамилиями) тихо и скромно делают свое дело. Эти люди не рассуждают по телевизору о реформах в России. Они Россию просто строят. И пока эти люди заняты своим делом, нет, и не будет никакой ловушки.
Так что, без истерик. Работайте, господа, работайте!
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
