Анатолий Королев, политический обозреватель РИА "Новости", член ПЕН-Клуба, писатель
Уже в начале девяностых годов, то есть на заре российских реформ, с российской литературой произошли революционные события, внешнему миру не очень понятные. Писатель перестал быть частью политической системы. Коммунистическая партия перестала заботиться о литературе, руководить ею – поскольку сама потеряла власть.
Огромный комплекс собственности Союза писателей – санатории, больницы, дома отдыха и творчества - перешел в частные руки, теперь писатель не мог даже пообедать в любимом ресторане Дома литераторов в Москве. Стоимость одного обеда там равнялась примерно полугодовому заработку писателя средней руки. Стала частной даже писательская поликлиника, уже никто не чинил бесплатно зубы.
Эти физические параметры важны потому, что писателю существовать в рамках прежней литературной стратегии стало просто невозможно.
Пассивный паразитарный стиль жизни писателя диктовал сервильный характер прозы, которая предпочитала выглядеть "под классику". Быть эпигоном русской и советской классики было комфортно. И безопасно.
Когда новая реальность отменила практический смысл сервильности, советская литература рухнула.
В лидеры вышли другие имена. Пришли корсары литературного андеграунда.
Эта пассионарная группа имела, во-первых, приличный запас написанных "в стол" – то есть непригодных для советских издательств – романов. Корсары никак не связывали свою судьбу с официозом и были в известном смысле идеалистами. Меньше всего они рассчитывали в советское время на признание и деньги, литература была их способом существования.
Поэтому первой волной постсоветских знаменитостей оказались те, кто накопил большую сумму текстов - малоизвестные до того Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Владимир Шаров или Дмитрий Галковский, который выбросил на суд общественности огромный роман-комментарий «Бесконечный тупик».
Все эти тексты были быстро востребованы журналами и издательствами, и сумма значительных публикаций писателей андеграунда сразу выдвинула именно эту группу новых имен в лидеры читающей публики.
На идейном срезе 90-х был востребован литературный радикализм с его ценностными ориентациями протеста и эстетической фронды.
Смена группы лидеров поставила в тупик прежнюю критику. Уважаемые мэтры анализа, например, Лев Анненский или Алла Марченко, были не в состоянии адекватно оценить новую прозу. Но главное - скепсис, ирония и хула (яд, который копили в своих "столах" непризнанные авторы) не могли удовлетворить и читателя.
Читающая публика для начала желала оценки новой литературы в объективных тонах. То есть захотела появления новых критиков.
Тогда произошла решительная смена критических перьев, из тени андеграунда вышла новая радикальная критика относительно молодых людей, например, Александр Агеев, Виктория Шохина или Андрей Немзер.
Критический Олимп, однако, оказался захвачен критикой, которая поддержала литературный радикализм. Отчасти в этот же отряд вошли независимые критики прежнего разлива, например, Владимир Новиков, Сергей Чупринин и Наталья Иванова. Их осуждение радикальной эстетики было невнятным, а поддержка, наоборот, продуманна и эффективна.
Корсары захватили если не весь российский литературный корабль, то верхнюю его палубу.
Тем временем возникла новая иерархическая структура организации писательского сообщества. Прежний Союз писателей СССР только в Москве распался на 7 мелких структур, а роль главного арбитра литературного престижа в столице взяла чисто общественная правозащитная организация европейских писателей - ПЕН-клуб. Жесточайший прием (из 15 членов президиума при тайном голосовании должно быть «за» 14 голосов, только тогда желающий становится членом ПЕН-клуба) выделил из всей массы писателей наиболее авторитетную группу, примерно 100 человек, которые попытались овладеть ситуацией и отменить лидерство радикализма.
Во главе идеологии - и президиума клуба - встали известные лидеры дум бурных советских 60-х годов: Андрей Битов, Булат Окуджава, Владимир Войнович, Анатолий Курчаткин.
Ситуация с ПЕН-клубом была тем более абсурдна, что согласно европейским нормам это должна была быть абсолютно добровольная организация, достаточно только разделять идеалы ПЕН-клуба и платить скромные годовые взносы… Этот нонсенс закрытого «открытого клуба» свела сегодня роль ПЕН-клуба фактически к нулю. То же произошло со всеми прочими союзами и объединениями.
Писатель оказался брошен наедине с оскалом и рычанием рынка.
Драматичная ситуация схватки "новой волны" русской литературы с ее ветеранами скрутилась вокруг самой первой крупной престижной премии в новой литературе России. Речь о премии «Букер». Беспрецедентное решение англичан создать аналог премии «Букер» в России и огромные по тем временам деньги – 12 000 долларов премии и внушительный тираж книг победителя - существенно изменил ситуацию на рынке.
Не понимая в тонкостях ситуацию перманентной идеологической борьбы стилей, англичане вручили контроль над премией в руки Британского Совета, который создал при премии негласный комитет, где власть была отдана консервативному крылу критики. Отодвинутые было радикалами в сторону консерваторы тут же перешли в атаку реванша, и первую премию получила не живой классик радикализма Людмила Петрушевская, а малоизвестный литератор Марк Харитонов за роман «Сундучок Милашевича».
Эта ситуация консервативного реванша была затем продолжена. Поочередно премию Букера получали знаменитости прежней эпохи - Булат Окуджава, Владимир Маканин, Анатолий Гладилин - но не получили "корсары": ни Пелевин, ни Галковский, ни Сорокин, ни Мамлеев.
Разобравшись с тем, что премия «Букер» используется одной группой литераторов против другой, англичане тихо ушли из России, передав раскрученный бренд в другие руки.
Ситуация с Петрушевской решилась только в 2003 году, когда она получила другую премию - «Триумф».
Но к этому времени в литературную политику решительно вмешались издательства. Заинтересованные в прибыли, а не в качестве литературного слова, издательства сделали важнейший шаг к контролю над общественным вкусом, (а значит и мнением), сознательно нарушив европейскую традицию подачи чтива на книжный рынок. Секрет прост – книгу мягкой обложки, книгу для масскульта у нас подают и продают в престижной твердой обложке как серьезную литературу, проституируя наработанный в стране престиж классической книги.
Последовательная реализация культурного подлога уже через пару лет привела к успеху, масскульт вошел в сознание публики как нечто вполне достойное. А всего три издательства - АСТ, ЭКСМО и ОЛМА-пресс - стали контролировать около 70% книжного рынка.
И победа "корсаров" оказалась выхвачена из-под их носа. Потому что массовому читателю оказалась непонятна их блистательная желчная ненависть к окружающему миру.
Проекты детективов-сериалов под псевдонимами «Маринина» и особенно «Акунин» серьезно исказили прежнюю иерархию радикальных ценностей литературного истеблишмента. Уставший от сложной литературы читатель отвернулся от литературы серьезных тонов в сторону потребления текстов, где иллюзия бытия подменила жизнь, поданную как гарнир к событию, и историю, препарированную как приключение.
Одновременно были брошены внушительные деньги в рекламу модных имен на телевидении и радио. Замечу что в эфире нет ни одной бесплатной программы, посвященной литературе и писателю. За это нужно платить, от пяти тысяч долларов и выше.
Такие суммы под силу только книжным монополистам.
Критерием качества стала Мода и ее тень - Прибыль.
Оказалось, что деньги гораздо более жестокий регулятор, чем идеологическая цензура. Авторитет гремевших полтора столетия толстых литературных журналов, тиражи которых упали до смехотворных нескольких тысяч экземпляров (половина из которых оплачивалась Джорджем Соросом), уже не мог и не может защитить серьезную литературу и придать ей статус законодателя вкусов.
Глянцевые журналы, например, «Афиша» или «Огонек», перехватили лидерство и сформировали активную группу поддержки прибыльных имен. Практически все герои глянцевых журналов – примеры той или иной формы оплаченной скрытой рекламы.
Парадокс, но одновременно с грандиозной рекламой чтива, заработки авторов массовой литературы упали до сущих грошей. (В среднем сегодня издательство платит детективщику около 15 тысяч рублей за книжку, то есть $ 500.) Только бригады литературных рабов – чьи имена засекречены – получают хорошие деньги. И лишь в самое последнее время сформировалась группа авторов бестселлеров, которые получают реальные миллионные гонорары, это Дарья Донцова, Александра Маринина, Полина Дашкова, Борис Акунин.
Но серьезная критика не считает финансовый успех залогом качества. Как раз наоборот.
Пытаясь исправить фикции издательского пиара, литературная общественность создала целую сеть новейших литературных премий, от самых скромных типа премии Андрея Белого (бутылка белого сухого вина) до громкой премии имени Аполлона Григорьева (25 тысяч долларов), которую присуждает новообразованная академия российской словесности.
И благодаря этому отчасти ситуацию удалось выправить, среди лауреатов этой премиальной сети появился ряд серьезных писателей новой волны, например, Сергей Гандлевский и Олег Дмитриев.
То есть таланту в послесоветское время в России оказалось так же трудно пробиться к успеху, как и в советскую эпоху.
Сфабрикованная рынком реальность, как ни странно, стала в известном смысле копией прежней сфабрикованной реальности "социалистического реализма". И там и здесь читателю предлагается сфабрикованная реальность - прежде по рецептам политическим, сегодня по жестким лекалам рынка.
Так же выглядит рынок переводной прозы, где в лидеры может выйти, например, третьесортный версификатор великой латиноамериканской литературы Паоло Коэльо. Тиражи его книг достигли в России миллионов единиц. А вот книги Рабиндраната Тагора можно найти только в библиотеке.
Существовать под прессом пиара оказалось для серьезной литературы идеальных движений духа так же непросто, как в годы тотальной советской цензуры. У гениев стиля - например, такого волшебника, как питерец Николай Исаев - практически нет никаких шансов быть замеченными.
Особняком держится среди этого мельтешения великий диссидент Александр Солженицын.
Он практически прекратил публичную деятельность и живет затворником, словно по-прежнему находится в Америке, в Вермонте.
Его капитальный последний труд о судьбе евреев в России «200 лет вместе» вызвал негодование в кругах либеральной интеллигенции, его впервые обвинили в антисемитизме и даже в том, что он сотрудничал с КГБ. Неплохо для диссидента и борца с советским строем.
Куда же идет то, что было и остаетя серьезной российской литературой?
Господство рыночной литературы фиктивного бытия породило ситуацию нового литературного поиска подлинности существования.
Тема смерти, похоже, становится главной темой новой литературы (вместо темы любви, опошленной мыльными операми прозы для домохозяек).
Об этом - самые заметные серьезные книги последних лет: «Лед» Владимира Сорокина, «Священная книга оборотня» Виктора Пелевина, «Венерин волос» Михаила Шишкина, «Ренат и Дракон» Дмитрия Пригова, «Похороны кузнечика» Николая Кононова, «Радость смерти» Анатолия Курчаткина.
К проблеме смертности примыкает тема моральной одаренности автора, без которой никакой текст уже в принципе не может состояться. Возможно, что вопрос стоит даже более радикально - курс русской литературы тайно взят на нравственную гениальность писателя.
Ситуация тотальной продажности стилей диктует также новый поворот к суровому письму, как в кино, в духе европейской «Догмы», где удар по голливудскому методу пожирания культурных гамбургеров наносит съемка ручной камеры с намеренной неряшливостью кадра… Нечто подобное уже востребовано и литературой, где в права вступил не вымысел, а литература отказа от вымысла, нон-фикшн, мемуар, признание, мольба и исповедь. Героем этих распятий должен становиться сам автор.
Одним словом, Смерть снова бросила вызов Иллюзорности Моды, как это уже не раз случалось в прошлом на стыке эпох, в час очередной исторической переправы.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
