По семейным праздникам за нашим бакинским застольем всегда звучали тосты. «За любимую тещу – Варвару Константиновну!», «За сестер Юзбашьян!», «За детей, пусть растут умными, здоровыми, послушными и хорошо учатся!» и обязательно этот, его обычно произносил мой отец, «За пленных и нас – военных!».
Я долго не мог понять: с чего бы это? Воевали в нашей большой семье, где из трех замужних сестер-армянок двое мужей были русскими, все наши отцы. Как, впрочем, практически все взрослые мужчины нашего двора. В плену никто не был. Пить за военных – понятно. Но за пленных –то зачем?
Много лет спустя, повзрослев, я вспомнил, как отец рассказывал: когда в сорок четвертом его торпедоносец сбили над Баренцевым морем, они - четыре члена экипажа, обожженные и мокрые, - болтались на холодных волнах в резиновой лодке и молча ждали своей очевидной участи – утонуть или замерзнуть. Из воды вдруг показался перископ подводной лодки. Летчики схватились за пистолеты, не зная, чья это лодка – наша или немецкая. Но были полны решимости без боя не сдаваться. Только один из них, охваченный отчаянием, не выдержал последнего испытания - пытки неизвестностью. Увидев наведенный на лодку перископ, выпрыгнул с криком за борт и камнем пошел вниз.
Плен в годы Великой Отечественной был равносилен предательству. Приказ №270 от 16 августа 1941 года, пописанный Сталиным, так и называл всех советских военнопленных «дезертирами и предателями». Даже, если ты попадал в плен раненым, контуженным или без сознания. Война есть война, там от плена, как и от смерти, никто не застрахован. Но в 1942 году были созданы спецлагеря, куда СМЕРШ направлял всех солдат и офицеров, сбежавших из немецкого плена. Многих из них приговаривали к расстрелу «за измену Родине». Тех, кого оправдывали, а иногда и восстанавливали в звании, отправляли на фронт. Других, выживших после жестокостей нацистского заточения, по возвращении на родину направляли в трудовые лагеря, где режим содержания был не намного лучше и напоминал ГУЛАГ. Семьи сдавшихся в плен красноармейцев, по 270 приказу, лишались государственного пособия и помощи. Члены семей «изменников Родины» подвергались административному аресту и ссылке. Пятьдесят лет после войны советское правительство не признавало военнопленных ветеранами Великой Отечественной. Лишь 24 января 1994 года был издан указ, который восстановил законные права российских граждан – бывших военнопленных и гражданских лиц, репатриированных в период Великой Отечественной войны и в послевоенный период.
В сорок четвертом моему отцу и остальным двум его товарищам повезло, - подлодка оказалась советской.
Не повезло более чем четырем миллионам 559 тысячам советских воинов, кто по тем или иным причинам, часто никак не зависящим от них лично, оказался в фашистском плену. В котле под Белостоком, Гродно и Минском, под Оршей, Могилевом, Киевом, Смоленском, Брянском и Вязьмой, а затем в Дахау, Освенциме, Треблинке, Майданеке или Заксенхаузене - в другом концлагере, которых на территории нацистской Германии и в оккупированных ею странах было около 22 тысяч. Немногие из наших военнопленных вернулись домой – всего миллион 836 562 человека. Это данные Центрального архива министерства обороны, которые составлены Управлением уполномоченного Совнаркома СССР по делам репатриации, возглавляемого генерал-полковником Филиппом Голиковым. Из этих данных следует, что около миллиона бывших военнопленных были направлены для прохождения дальнейшей службы в Красную Армию, 600 тысяч – на работу в промышленность в составе рабочих батальонов и 339 тысяч (из которых 233,4 тысяч бывшие воины) – в лагеря НКВД, как «скомпрометировавшие себя во вражеских застенках». Еще 180 тысяч наших солдат и офицеров эмигрировали в другие страны.
Знаю, некоторые специалисты-историки не согласятся с приведенными здесь цифрами. Но вот данные Управления по делам военнопленных верховного главнокомандования Вермахта: к 1 мая 1944 года общее число истребленных советских военнопленных достигло 3 291157 человек. Из них умерло в лагерях 1 981 000 человек, расстреляно и убито при попытках к бегству 1 030 157 человек, погибло в «пути» 280 тысяч человек. Только на территории Польши, по сведениям установленным польскими органами власти, захоронено 883 485 советских военнопленных, расстрелянных и замученных в фашистских лагерях.
Вспомнил я об этих людях потому, что без них тоже не было бы нашей Великой Победы. Абсолютное большинство из плененных врагом солдат и офицеров, да и генералов тоже, оказались в столь бедственном положении вопреки своей воле. Но и в застенках пересыльного пункта, концлагеря или рабочего лагеря сохранили свою честь и достоинство, продолжали сопротивление и при первой же возможности убегали из неволи, пробивались к местным партизанам, продолжали сражаться с фашистами, шаг за шагом, день за днем, приближая 9 мая. Знаю таких людей, горжусь, что встречался с ними по работе, сумел о некоторых рассказать. Но не для этого завел я разговор о военнопленных минувшей войны. Меня немного насторожило, что, кроме российского президента, добавившего к ежемесячной пенсии «узникам фашизма, прошедшим концлагеря, гетто и тюрьмы» по 500-1000 рублей, о них в эти юбилейные дни никто из официальных лиц почему-то и не вспомнил.
А, если мы действительно собираемся превратить День Победы еще и в День согласия и примирения с бывшими противниками, как об этом опять же на официальном уровне заявлено в Москве, то надо говорить обо всех военнопленных. И о тех, кто пришел на нашу землю с оружием в руках и оказался потом в советских лагерях, безусловно, тоже. Их было у нас (для военнопленных насчитывалось более двух с половиной тысяч лагерей) тоже немало: на 18 июля 1945 года - 2 688 275 человек. Только венгров – 425 319. А еще румыны, итальянцы, австрийцы, французы, голландцы, словаки, представители других народов Европы, вынужденных (подчеркнем это слово) воевать в составе Вермахта на стороне гитлеровской Германии.
Им повезло больше, чем советским военнопленным. Несмотря на то, что наши спецлагеря были плохо обустроены, не хватало продовольствия, зимней одежды и медикаментов, охранники из НКВД, естественно, не испытывали перед ними никакого пиетета, более того, были крайне придирчивы, домой после войны все же вернулось больше половины вражеских солдат и офицеров. Точнее, почти 80 процентов. Первая партия отправилась из СССР уже в июне сорок пятого – 225 тысяч. В августе – 387 тысяч. 622 тысячи признаны нетрудоспособными по болезни и инвалидности и тоже убыли домой. Остальные трудились над восстановлением разрушенного гитлеровцами народного хозяйства страны.
Если кто-то помнит, фашисты разрушили и сожгли 1710 наших городов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень. Домой с фронта не вернулись 8 668 400 погибших солдат и офицеров. Убито было 7 420 тысяч мирных жителей. Угнано в Германию на работу для Рейха более пяти миллионов, из которых вернулось только 2,6 миллиона. И каждая пара рабочих рук была на учете, тем более та, что стреляла в наших людей. Им пришлось очень много поработать, чтобы хоть чуточку искупить свою страшную вину. Но в начале пятидесятых почти все они, кроме умерших в плену и осужденных за преступления, вернулись к себе на родину.
…Лейтенантом в начале семидесятых я служил в Венгрии, жил почти в центре Будапешта и ездил городским транспортом на работу в редакцию Группы войск, как и положено, в офицерской форме. Не раз замечал: смотрят на советского офицера неласково. Даже друзья-мадьяры не раз подначивали за рюмкой палинки и кружкой пива: не слишком ли долго вы, освободители, задерживаетесь у нас в гостях. А однажды в трамвае один старик встал и уступил мне место, сказав на ломанном русском: «садитесь, товарищ!»
Я чуть не взорвался от негодования. «Ну, - думаю, - гад. Вчера ты стрелял в наших людей, а сегодня издеваешься надо мной. Мало тебе тогда досталось?!» Но сдержал себя. Сегодня, повзрослев, понимаю: тот старик был такой же жертвой войны, как и миллионы других подневольных солдат фашистской Германии. Просто ему так «повезло». И в душе моей уже не злость, а только сочувствие и сострадание. Я тоже, как и отец, иногда поднимаю тот самый тост: «За пленных и нас – военных!»
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
