Александр Лебединцев, полковник запаса, ветеран Великой Отечественной войны – РИА «Новости»
В 22 года я носил погоны старшего лейтенанта и командовал полковой разведкой. Шел 1943-й год, мы воевали на Украине, находились в обороне у села Иваньково. Шла подготовка к наступлению, и практически каждую ночь мы ходили в разведку. Немцы очень боялись наших вылазок, и, как только садилось солнце, начинали беспрерывно стрелять трассирующими пулями, закрывая «нейтральную зону» между русской и немецкой линиями окопов. Их разделяло метров 400.
Как-то, в очередной раз, в полк прибыли новички - три «скороспелых» лейтенанта, одного из которых определили в разведку. Новичка надо было «обкатать». И вот ночью мы с Мишей (это был «фронтовой псевдоним» моего друга-казаха Таджимукана Телекова) взяли с собой одного из них. Каюсь, но имени четко не запомнил, знал его всего одну ночь. Определенно точно одно: родом он был - из Казани, татарин, интеллигентный такой человек.
Опустился ночной полог, и мы лесной тропинкой вышли на равнинную местность, по северной стороне которой пролегал передний край немцев. Дальше ползли «ужами», под летящим градом трассирующих пуль. Но вот уже стали слышны обрывки немецкой речи из окопов. Мы еще крепче прижались к земле, затаились, ожидая, когда скроется за облаком луна, чтобы приступить к делу.
Тем временем из немецких окопов послышались звуки губной гармошки, звучала известная мелодия - песенка ковбоя из оперетты «Роз Мари»: «…Цветок душистых прерий…». Лежим, слушаем. И вдруг, татарин… как запоет! А голос – сильный, красивый, ночь так и зазвенела. Я обомлел… Ну, идиот, думаю, теперь - всем крышка!
Но немцы сразу же прекратили стрельбу и усилили звук гармошки. Когда пение окончилось, они стали аплодировать и кричать: «Рус, бис…» Я мгновенно оценил обстановку и мы с Мишей стали продвигаться вдоль окопов – у нас было задание засечь расположение немецких огневых точек. Тут к гармошке прибавилась скрипка и «запилила» из Кальмана: «Частица черта в нас…». Наш татарин, уже приподнявшись, спел и это. И опять – аплодисменты, одобрительные возгласы. Мы же, тем временем, продолжали делать свое дело.
Потом немцы вошли в раж и стали «заказывать»: «Вольга-Вольга!» - кричат. Татарин затянул - «Много песен над Волгой поется…», но немцы заорали: «Найн, найн! Вольга-Вольга!» и наиграли мелодию на скрипке – «Из-за острова на стрежень…». Песня-то длинная, а потом «солист» ее повторял, на бис. Мы с Мишей, с помощью трофейного фонарика, успели начертить всю схему огня противника.
Последней песней этого неожиданного ночного концерта была «Катюша», тоже по немецкому заказу. Но вот все закончилось и мы, на полусогнутых, двинулись в свою сторону. Это может показаться невероятным, но немцы дали нам уйти, не стреляли. В них пробудилось что-то человеческое.
Вернулись мы втроем в свои окопы, живы-невредимы, передали в штаб полученные разведданные, но тут меня вызвал «особист»: «Что это вы устроили братание с немцами?». Позиции обеих сторон были недалеко, так что «концерт» слышали и в наших окопах. Я понял, что будут крупные неприятности, и особенно – у татарина. Смысл моего, как старшего по званию, объяснения сводился к тому, что «это, мол, была военная хитрость, так мы задумали». Потом «особист» допрашивал Мишу, и, хотя мы не сговаривались, он сказал то же самое. Нам было сделано предупреждение, а татарина (раз хорошо поет!) – отправили во фронтовой Ансамбль песни и пляски.
Оказалось, что до войны он был солистом Казанской филармонии.
