Политический обозреватель РИА "Новости" Анатолий Королев
В российской культуре произошло событие, которое пока что никто всерьез не заметил: исчезновение одного из самых известных в самой стране и в мире писателей, Владимира Сорокина. Причем исчез он в двух смыслах – скрылся с глаз публики и… превратился в совсем нового литератора, неожиданного для читателя.
Почему-то мало кто поинтересовался, где находился писатель в те дни, когда разворачивался скандал вокруг оперы «Дети Розенталя» в Большом театре, автором либретто которой был именно Сорокин. А он в это время сначала был во Франции, в том числе на приеме в Елисейском дворце у президента Жака Ширака. Что понятно – Сорокин сейчас входит как минимум в пятерку самых известных за рубежом русских писателей. Затем, по неподтвержденным сообщениям, скрылся от надоевшей прессы в любимой им Германии, где готовятся очередные издания его прежних работ. Или же, как говорят другие люди, заперся на дачке вдали от Москвы, адрес которой знают только самые близкие ему люди. Он пишет там новый роман.
Что касается второго его исчезновения, то об этом м говорили с Сорокиным в Париже. Выяснилось, что, смакуя шумные скандалы вокруг писателя, ни наша пресса, ни наша литературная критика не заметили, что Сорокин решительно порвал с собственным творчеством. Прежнего писателя уже нет, о чем он безуспешно пытается объявить. Но его никто не слышит.
«Из метафизика-гегельянца, я превратился в метафизика-неоплатоника», говорит писатель. Что стоит за этим определением?
Мало кто помнит, что Владимир Сорокин (1955) начинал свой творческий путь как художник-график, как вполне умеренный иллюстратор советских книг, и в нем трудно было разглядеть черты будущего новатора. Его дебютом в литературе была вовсе не проза, а стихи, которые Сорокин опубликовал в 1972 году в многотиражной газете «За кадры нефтяников». Вот такое унылое начало.
Только примкнув третьим к группе «ЕПС» - Ерофеев, Пригов, Сорокин – он вдруг сменил амплуа традиционного художника на образ литературного чудовища. И эта смена была отягощена еще одним обстоятельством, о котором мало кто помнит – в ту пору Владимир сильно заикался и физически не мог на публике читать свои тексты. В те годы рассказы Сорокина читал Дмитрий Пригов.
Но то, что писал Сорокин, было настолько экстраординарным на фоне тогдашней литературы, что его имя быстро обрело ореол исключительности. Первое время его тексты распространялись по Москве как самиздат: поклонники Сорокина просто перепечатывали их на машинке. Первые публикации состоялись за границей. Только перестройка Горбачева сделала возможным издание первого сборника рассказов Сорокина в 1992 году.
Сегодня, спустя 13 лет после выхода той тоненькой книжечки, можно с уверенностью сказать, что «Сборник рассказов» Владимира Сорокина уничтожил феномен советской литературы, и эффект этой бомбы можно сравнить чуть ли не с залпом «Авроры». Писатель навел чудовищную лупу на молекулы советского бытия, из которых строился идеологический каркас СССР, и препарировал диетический пафос партийной литературы в череду даже не пародий, а экзистенциальных кошмаров.
Со временем выявилась еще одна особенность сорокинской прозы: перечитывать его произведения практически нельзя, в этом смысле перед нами не проза, а серия интеллектуальных опытов; ее цель не сюжет, а вивисекция рассудка читателя. Сорокин наносит раны этическим первоосновам человеческого бытия, его цель – вызвать такие аварии подсознания, исправить которые невозможно. Понятно, что не вызвать скандалов такая литература просто не могла – подсознание сопротивляется вивисекции.
На этом страшном пути размонтирования всех идеалов Сорокин создал череду беспощадных произведений: «Очередь», «Норма», «Роман», «Сердца четырех» и других, после прочтения которых не хочется жить, и в которых истина дошла до последней черты существования.
Вот в каком смысле надо понимать его увлечение Гегелем, который ставил схожие задачи перед своей философией – подвести черту под дальнейшим развитием мысли, решить самому все основные вопросы и тем самым отменить познание.
И вдруг все переменилось по мановению волшебной палочки!
В двух последних романах - «Лед» и «Путь Бро», а также в либретто к опере «Дети Розенталя» Сорокин порвал со своим прежним художеством и заявил о том, что его новое творчество просит прощения за прежний максимализм отрицания.
Я стал неоплатоником, говорил Сорокин в Париже на только что прошедшем там книжном Салоне - и в частных разговорах, и на встречах с читателями. (А философ Платон боготворил человека.)
Нападки на оперу «Дети Розенталя» скоро прекратятся, считает Сорокин, потому что "мы с Леонидом Десятниковым сделали хорошую вещь, достойную Большого и других театров, я уверен, что нормальные люди будут получать от оперы удовольствие." Прежде таких слов Сорокин не употреблял.
Не было для него более скомпрометированного понятия, чем «нормальное», которое он анатомировал в страшном романе «Норма». Но это – вчера. Я стал иным, настаивает Сорокин. Но массмедиа не хотят расставаться с любимой игрушкой, нового писателя не слышат, не хотят замечать, что из его текстов исчезла матерщина, некрофилия, культ испражнений. Напрасно защитники нравственности заранее, еще не слыша, обвинили оперу Большого театра в порнографии, нет там никакого порно. Перед нами трепетное и нежное повествование о судьбах детей-клонов, потерявших отца. Совсем другой Сорокин.
Удастся ли ему органично сменить в массовом сознании амплуа хулителя на реноме святого, покажет время. Против него все. Репутация. Написанные книги, рассказы и пьесы. Наконец, имя. Сорока - символ смерти в мифологии европейского космоса. Распахнув траурные крылья над зимним пейзажем, она парит над смертными как знак тщетности жизни. Ей свыше не дано стать весенним жаворонком.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
