Владимир ГАЛЛ, майор в отставке, ветеран Великой Отечественной войны – РИА «Новости»
Это произошло 1 мая 1945года. Уже шли к концу бои в Берлине, над рейхстагом развевалось знамя Победы. У немцев оставалось лишь несколько опорных пунктов, и одним из них была цитадель Шпандау на западной окраине Берлина. Она уже не могла сколько-нибудь серьезно помешать развитию наступления советских войск, но ее орудия держали под обстрелом мост через реку Хафель, по которому на запад шли войска. Советскому командованию стало известно, что в цитадели находятся не только военные, но и гражданское население — жители Шпандау. Чтобы избежать страшного и бессмысленного кровопролития, было принято решение — попытаться склонить гарнизон крепости к капитуляции.
Ранним утром два советских парламентера, майор Василий Гришин и я, в то время капитан, отправились с белым флагом к цитадели. Огромные крепостные ворота были забаррикадированы. Стволы автоматов смотрели из бойниц и амбразур темными зрачками, мы чувствовали взгляды сотен глаз, следящих за нами. Еще по дороге мы договорились о том, что переговоры буду вести я, так как лучше владею немецким языком.
Мертвая тишина ничем не нарушалась. Прямо в ворота я закричал обыденное «Халло!», и тогда с балкона раздалось: «Что вам нужно?». «Мы – парламентеры», - сказал я. «Говорите ваши условия», - прозвучал тот же голос. «Мы не привыкли говорить «на разных уровнях», - парировал я, и тогда с балкона солдаты бросили на землю веревочную лестницу, по которой спустились два немецких офицера. «Комендант крепости профессор полковник Юнг!», «Заместитель коменданта подполковник Кох!», представились они, вскинув правую руку в фашистском приветствии. Мы тоже назвали себя. Переговоры длились недолго. Мы передали полковнику предложение о капитуляции и изложили ее условия: сохранение жизни, медицинская помощь больным и раненым, питание. Полковник выслушал нас, затем ответил: «Лично я согласился бы капитулировать на этих условиях. Но есть приказ фюрера: если комендант осажденной крепости самовольно капитулирует, то любой офицер может и должен его расстрелять и возглавить оборону. Поэтому мое единоличное решение не принесет пользы, - он горько усмехнулся, - ни вам, ни мне...»
Неужели это конец переговоров, а дальше - штурм и кровопролитие?
Стремление предотвратить бессмысленную гибель многих сотен людей в нас было столь велико, что мы спонтанно приняли новое, не предусмотренное командованием решение: «Господин полковник! В таком случае мы сами поднимемся в крепость и поговорим с вашими офицерами». Комендант ошеломлен и растерян. Наше предложение кажется ему безумным и рискованным, он даже попросил повторить его. Пожимая плечами, полковник указал рукой на лестницу: «Ну, что ж, пожалуйста!» – и всем своим видом показал, что не может гарантировать нам безопасность.
Поднялись, взобрались на балкон, через него вошли в узкую и длинную комнату. Тусклый свет проникал только через балконную дверь. Когда глаза привыкли к темноте, мы различили группу офицеров, выстроившихся подковой. Мы обратились к ним, повторили условия капитуляции. Через несколько минут «подкова» сломалась, рассыпавшись на маленькие группки оживленно спорящих офицеров. По выражению их лиц можно понять: одни, во главе с полковником, - за капитуляцию, другие же, в большинстве молодые, с фанатичными лицами, - против.
Но вот «подкова» опять выстроилась, комендант вышел вперед: «Господа русские офицеры! Мы, немцы, умеем ценить истинное мужество и восхищаемся вашим благородным поступком: вы не побоялись подняться в цитадель, чтобы предотвратить кровопролитие. Но мы не можем капитулировать без приказа. Однако у нас есть контрпредложение. Даю вам слово чести немецкого офицера, что в эти немногие дни, оставшиеся до конца войны, цитадель не произведет ни одного выстрела по мосту. Но и ваши войска не должны ничего предпринимать против нас. Когда же верховное командование вермахта издаст приказ о всеобщей капитуляции, сдадимся и мы».
Контрпредложение звучало как разумный компромисс, но в действительности это был замаскированный отказ капитулировать. Настал наш черед говорить, и я твердо произнес: «Господа офицеры! Ваше предложение внешне выглядит разумным, но Советское командование не может его принять. Война есть война, а не детская игра. У нас нет надежных гарантий от обстрела моста вашей артиллерией. Советские войска будут вынуждены брать цитадель штурмом, и возьмут ее, можете не сомневаться! Даем вам последний срок для обдумывания окончательного решения. Если ваши парламентеры не придут к нашему переднему окопу к 15.00, мы начнем штурм. Ваш комендант говорил о долге. Советуем, господа офицеры, в оставшиеся часы подумать, в чем заключается ваш истинный долг перед родиной: в том, чтобы перед самым концом уже проигранной войны обречь на гибель себя, своих солдат и находящихся в крепости стариков, женщин и детей, или в том, чтобы сохранить все эти жизни для новой, будущей Германии».
Напряжение атмосферы достигло апогея. Достаточно было кому-то из эсэсовцев крикнуть: «Они нам еще и угрожают!», как нас тут же растерзали бы в клочья. Но в комнате воцарилась гробовая тишина. Майор Гришин и я повернулись и пошли к балкону, чувствуя взгляды, сверлящие спины. Комендант и его заместитель вышли нас проводить.
По той же веревочной лестнице мы спустились на землю и направились к чернеющей невдалеке роще, за которой пролегал наш передний край. В голове бродили тревожные мысли - любой фанатик мог послать вдогонку очередь из автомата. Нам обоим хотелось ускорить шаги, но мы медленно и спокойно (внешне!) прошли весь путь до рощи. Очень долго тянулись три часа, данные гарнизону на размышление. Мы почти не надеялись на успех. Но ровно в 15 часов, с немецкой точностью, к нашим окопам подошли два парламентера с белым флагом - все те же комендант крепости и его заместитель. Я вышел им навстречу.
«Господин капитан! Мы пришли сообщить наше решение». «Слушаю вас, господа офицеры», - сказал я. «Цитадель, - тут голос полковника дрогнул от волнения, и на мгновение он запнулся, - капитулирует…»
Радость охватила меня, но я не подал вида и невозмутимо произнес: «Поговорим о деталях сдачи». Через несколько часов мы с майором Гришиным снова вошли в цитадель, но уже через разбаррикадированные ворота. В огромном дворе строились в колонны немецкие солдаты и офицеры, а наши автоматчики уводили их на пункт для военнопленных. К нам подошли полковник и подполковник. Последний неожиданно обратился к нам... на чистом русском языке: «Мы хотели бы попрощаться с вами, господа офицеры». Заметив наше удивление, он добавил: «Я 20 лет жил в Санкт-Петербурге и немного говорю по-русски».
Во дворе цитадели столпилось много женщин с детьми, стариков. Запуганные геббельсовской пропагандой, они надеялись за могучими крепостными стенами укрыться от «нашествия русских варваров». На их лицах можно было прочитать страх и смятение: «Что же нас теперь ждет? Сибирь? Расстрел?» Через рупор отдаем приказание: «Гражданское население может покинуть крепость и отправиться по домам!». Пестрый поток устремился к воротам. В этот момент к нам подошла молодая женщина с ребенком на руках. Глаза ее были полны слез, голос дрожал: «Я знаю, что вы не побоялись подняться наверх и уговорили наших офицеров сдаться. Вы спасли жизнь нам, нашим детям. Спасибо вам!»
