Впрочем, если вы бывали в Италии - Вероне, то могли посмотреть там на его бронзовую Джульетту, которая выиграла конкурс в Италии и установлена в городе, где случилось действие бессмертной трагедии Шекспира.
Веденеев - редкий пример художника, который побывав в Гулаге еще молодым человеком, сумел преодолеть темную силу злой памяти и, отряхнув земной прах, вернуться в мир красоты.
В просторном зале, где его скульптуры из кипевшей от сварки стали похожи на страшный лес, глыбами света смотрятся его памятник Борису Пастернаку (проект для городской набережной), фигура Юрия Любимова в миг творческого порыва, или египетский писец, чья поза и стило в вечной руке убеждает зрителя в том, что вечность важнее времени, а идеалы веры неуязвимы.
Джульетте из Вероны повезло больше, чем работам скульптора на родной земле, где уже разрушено, похищено и украдено не меньше десятка его работ. Среди них поразительный памятник "русской гильотине", машине для смерти, где лезвие гильотинных ножей заменили страшные ручные пилы лесоповала. Зубья этих пил взывают к нашей исторической памяти с силой Башни Третьего Интернационала великого Татлина. Пожалуй, в нашем искусстве нет более яркого образа репрессий и бесчеловечности, чем эта работа пермского скульптора.
И она уже стояла на законном месте в Перми, уже срывали с нее белое полотнище в час открытия, но образ прошлого был так страшен и невыносим, что за три дня комичного путча ГКЧП, когда времена явно поворачивались вспять, гильотину все же снесли.
Другой, может быть, даже более мощный проект тут же рядом, в двух шагах - мертвые души невинно замученных и убиенных, уносящиеся в небо спасения через решетки металлоконструкций советского ада. Это проект монумента памяти жертв репрессий.
И вот о чем мысль - эти работы лишены всякой провинциальности, они сделаны на уровне Бранкузи и Джакометти, они абсолютно современны и эстетически совершенны.
Зато как много провинциализма в столичных дефиле скульптуры и живописи. Их беда - буржуазная пошлость, мель души, лишенной идеальных порывов.
Вот почему Москва часто прирастает силой провинциалов, силой опрометчивой безрассудности, которая только одна и приносит победу. Деяние должно быть лишено интереса, говорит мудрость восточных даосов. В данном случае - коммерческого, политического, какого-то еще?
Со свободным самовыражением скульптора Веденеева легко рифмуется, например, дерзость театрального режиссера из Ростова-на-Дону Кирилла Серебренникова, который в каких-то два года стал одним из самых ярких и модных режиссеров столицы. Его спектакль "Пластилин", по пьесе другого провинциала Василия Сигарева, поставленный на отшибе московского "Бродвея", в центре Высоцкого на Таганке, в крохотном зале на тесной сцене, мгновенно переместился в эпицентр столичной театральной реальности. Настолько ярким было внезапное свободное безоглядное зрелище из жизни отмороженного подростка в окружении фантомов взрослого мира.
После "Пластилина" молодой режиссер пошел нарасхват, получил лестные предложения сразу в несколько театрах Москвы, где закрепил свой успех, хотя бы постановкой пьесы скандального англичанина Марка Равенхилла "Откровенные полароидные снимки" в театре имени Пушкина.
Успех прикипает к успеху, яркое имя окружает сиянием предметы своей любви: пьеса свердловчанина Василия Сигарева, открытая режиссером, становится хитом театрального сезона, получает подряд премии "Дебют" и "Антибукер", а венчает ее успех постановка в лондонском театре "Роял Корт" и уже британская премия за лучшую пьесу года и 50 тысяч фунтов стерлингов.
Великий Феллини говорил, что положение художника в искусстве должно быть положением провинциала. Возможно, он прежде всего имел в виду дистанцию чистой страсти, которая отделяла когда-то его самого от далекого Рима, куда он явился из своего Римини, с наглостью бравурного журналиста и одновременно на коленях смирения перед великим искусством литературы, живописи и кино. Он мог потерять сознание перед статуей Моисея работы Микельанджело или в душном зальчике кино на фильме Чаплина.
Вспоминается Пастернак с его юношеским культом композитора Скрябина и строками: "приближается Скрябин, о куда мне бежать от шагов моего божества".
Вспоминается покойный литератор Юрий Давыдов, говоривший однажды автору этих строк (тоже провинциалу) о том, что в мастерстве есть своя усталость, а в наивности дилетантизма своя сила и энергия натиска. "Я скучаю по своей неумелости".
Возвращаясь в стальной лес скульптур пермяка Веденеева, вижу, что с фигур его содрана кожа, потому что в нем жив тот угрюмый подросток, о котором он сам написал в своем каталоге - пермский парнишка, который страстно ждал из Сибири родного дядю с гостинцами, не понимая что дядя вышел из лагеря по акту как смертельно больной туберкулезом. Парнишка, который вспоминал, как он с ужасом смотрел на старика с подковами стальных зубов, как глядел в сияние обреченных глаз человека, знавшего что-то "такое, чем нельзя поделиться".
"Это и был тот "дядин гостинец", который спас меня от самодовольства и равнодушия", - говорит он.
Именно эта черта тотальной ранимости, возможно, делает провинциалов в Москве мотором современной культуры.
