Внешне его жизнь почти пуста на события, поэт предпочитал жить напряжением духа. Пожалуй, только три события потрясли существование поэта против его воли. Сначала арест и заключение в психушку, где его поначалу пытали ледяной ванной, а затем в 1964 году по решению городского суда Ленинграда, приговорили "за тунеядство" к пяти годам ссылки на север, в глухомань, в деревушку Норенскую Архангельской области. В 1972 году была вынужденная эмиграция в США. И, наконец, вручение Нобелевской премии в 1987 году.
Ему было всего 23 года, когда он угодил под суд, и всего 47, когда получил Нобелевскую премию. То есть он всегда был на самом деле старше собственного возраста.
Выступая перед членами Нобелевского комитета, шведским монархом и шведской академией в Стокгольме 9 декабря, Иосиф Бродский бесстрашно затронул несколько отчаянных вопросов, среди которых был легендарный тезис философа Теодора Адорно о том, "что после Освенцима никакая музыка или поэзия уже невозможны".
Тезис Адорно поразил принципом круговой поруки самое сердце творческого существования человека. По сути, он сказал, что любое новое творчество возможно только, если закрыть глаза на печи Освенцима, а эта тьма отвращенного взгляда неуклонно сообщит порочность духа музыке, стихам, придаст изъян любому творческому акту.
Возражая Адорно, Бродский говорит в своей нобелевской речи: "Как можно сочинять музыку после Освенцима, спрашивает Адорно... Поколение, к которому я принадлежу, во всяком случае, оказалось способным сочинить эту музыку. Это поколение, родившееся именно тогда, когда крематорий Освенцима работал на полную мощность".
"Оглядываясь назад, - говорит Бродский о себе и своем поколении, - я могу сказать, что мы начинали на пустом - точней, - на пугающем своей опустошенностью - месте и скорее интуитивно, чем сознательно, мы стремились к воссозданию эффекта непрерывности культуры".
Но так ли верны слова о пустоте, ведь первой гений "рыжего юноши", оценила великая Анна Ахматова, которая дружила с молодыми поэтами, и это она назвала его стихи "волшебными", подчеркивая, что уровень духовного существования поэта так высок, что его душа обречена на одиночество.
В своей речи в Стокгольме Бродский сам не раз называет Ахматову, Мандельштама, Цветаеву и Пастернака, чем невольно противоречит своим же словам о пустоте начала.
В целом его нобелевская речь блистательна. Его афоризмы утолят любую жажду: "Я не призываю заменить государство библиотекой, хотя эта мысль неоднократно меня посещала". "Если искусство чему-то учит, и художника в первую голову, это именно частности человеческого существования".
Принципиальная уединенность духа помогла ему сравнительно легко перенести ссылку - вместо пяти лет она длилась полтора года - в деревенской глуши, где его принимали за ссыльного сектанта, а затем уединенность помогла пережить и сутолоку США, где никто не узнавал лауреата в лицо, даже бармен в кафе, где он всегда обедал. Бармен узнал о том, что его завсегдатай Нобелевская знаменитость только лишь после смерти поэта.
Последние годы Бродский провел в поездках, но ни разу не смог заставить себя посетить Ленинград, боялся увидеть могилы матери и отца. Поэт настолько привык к скитаниям, что даже свой прах отправил в прекрасную ссылку, завещав похоронить себя в любимой Венеции, где мог бы вполне жить, но боялся этой близости с любимым городом как заразной болезни. Если бы мог, он бы, наверное, попросил в Венеции эстетического убежища, но, увы, такой вид помощи пока не предусмотрен.
Размышляя о поэзии в нобелевской речи, Бродский вторит Хайдеггеру, утверждая, что не поэт хозяин стихов, а язык. Именно он владеет пером поэта /у Хайдеггера: "не человек обладает свободой, а свобода владеет человеком"/ и творит свое продолжение в речи и памяти, и что "стихотворение само по себе равно пустоте, будущее языка вмешивается в его настоящее".
Бродский - поэт для любителей симфонической музыки, он труден для чтения на публике и легок для восхищения знатока.
Свою нобелевскую речь он заключил так: "Стихосложение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказываться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков и алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом".
