КОСТРОМА, 23 янв — РИА Новости, Анна Скудаева. Ежегодно накануне 27 января и 9 мая бывшая малолетняя узница фашистского лагеря смерти Майданек Нина Седова идет в школу, чтобы рассказать ученикам о своем детстве, проведенном за колючей проволокой.
«Мои ноги простужены в лагерях и плохо ходят, уже давно не могу передвигаться без палки, но я никогда не отказываю учителям, когда они просят рассказать о том, что я пережила в детстве», — рассказывает Нина Семеновна.
27 января мир отмечает один из самых трагических дней в истории. Этот день Генеральная Ассамблея ООН назвала Международным днем памяти жертв Холокоста (International Holocaust Remembrance Day). Именно 27 января 1945 года советские войска освободили узников нацистского концлагеря в Освенциме, где, по разным данным, погибли от 1,5 до 2,2 миллиона человек. Английское слово «holocaust», заимствованное из латинской Библии, означает «всесожжение, жертва всесожжения». В широком смысле холокостом называют преследование и массовое уничтожение нацистами евреев, цыган, безнадежных больных и других «негодных» для фашистов групп в эпоху Третьего Рейха.
Прерванное детство
Костромичка Нина Седова, урожденная Лопатинская, родилась накануне войны в Витебской области в Белоруссии.
«У нас была большая счастливая семья: папа, мама и семеро детей — четыре девочки и три мальчика. Я в семье была четвертой», — рассказывает она.
У Лопатинских был добротный деревенский дом и большое хозяйство: корова, лошадь, куры, овцы. Мама работала дояркой в колхозе, папа был конюхом.
«Мое самое счастливое воспоминание детства: папа приезжает домой с подарками, привозит маме новое сито, а нам, детям, — конфет. Красивых, в обертках. Такая была огромная радость!» — рассказывает Нина.
Девочке было пять лет, когда началась война. Отца забрали на фронт. В 1941-м немцы оккупировали Белоруссию. Когда пожары вплотную приблизились к деревне, мама Нины, посадив в телегу детей и погрузив нехитрый скарб, несколько дней пробиралась через леса на дальний хутор к родственникам. Когда добрались, беглецов поселили в маленькой баньке. Кроме Лопатинских здесь нашли пристанище еще две Нининых тетки с маленькими детьми — всего 13 человек. В страшной тесноте пережили зиму, но в марте 42-го фашисты окружили и хутор. Пленных женщин с детьми погнали за 40 километров в Витебск. Там заболел Нинин брат Петя. Его отняли у матери и отправили в больницу. Больше она его не видела.
Удушливый запах смерти
Потом фашисты провели новую сортировку пленных. От колонны отделили подростков, способных работать, и угнали их в рабство. Среди угнанных оказалась Нинина старшая сестра Надя, которой в тот момент было около 13 лет. Стариков и самых маленьких детей немецкие офицеры приказали оставить в Витебске. Они силой отняли у Нининой мамы самого крошечного — двухлетнего Костика.
«Крик стоял страшный, когда у матерей отбирали детей! Мама все время плакала: из семерых детей с ней остались лишь четверо: я, моя 10-летняя сестра Аня и двое малышей — Марусенька и Володя», — вспоминает Нина.
После «сортировки» пленных погрузили в товарные вагоны и в ужасных условиях повезли в Польшу. В пути вагоны несколько раз открывали и выставляли в них баки с баландой — малосъедобным варевом из картошки прямо с очистками и набросанной травой. Под проливным дождем выгрузили под Люблином на площадку под открытым небом. Это был лагерь смерти Майданек.
«На площадке не было ни единой травинки. Голая земля. Очень холодно. Народу — тьма. На ночь нас поместили в бараки, где было так тесно, что невозможно повернуться. Каждую ночь барак раздирали истошные крики матерей: здесь ежедневно умирало несколько детей», — рассказывает Нина.
Каждое утро узников концлагеря вызывали на «Appellplatz» — ежедневную поверку. Этого момента все ждали с животным страхом. Вооруженные надзиратели с собаками внимательно вглядывались в лица арестантов.
«Если какой-то ребенок казался им слишком «черным», они хватали его и с силой швыряли к остальным в машину. Когда набивался полный отсек, сверху его закрывали крышкой и везли детей заживо сжигать в крематорий, трубу которого было видно с плаца. Так погибли тысячи детей. В основном это были цыгане и евреи. Мы боялись подходить к их матерям. Они сходили с ума и рвали на себе волосы от горя. Но потом и они исчезали», — вспоминает узница.
Нина до сих пор не может забыть чувство постоянного голода, страха и холода, которые не покидали ее в концлагере. На день узникам давали кусок черного хлеба, стакан чая в красных железных кружках и кусок соли.
«Но самым страшным был запах. Когда из трубы крематория шел черный дым, по округе расползалась ужасная вонь. Это был запах горелой человеческой плоти и костей. Запах смерти. И спрятаться от него было невозможно», — это воспоминание шестилетнего ребенка память хранит до сих пор.
Жертвы лагерных «эскулапов»
Вскоре после приезда в концлагерь заболели младшие Нинины братик и сестричка. Володю с Марусей забрали в лазарет. Однажды Нину пустили их навестить.
«Мои маленькие братик и сестричка лежали вдвоем в одной кровати. Они умирали. По ним ползали мухи», — со слезами рассказывает она.
Впоследствии Нина узнала, что в некоторых лагерных «лазаретах» пленных детей использовали в качестве подопытного материала для медицинских экспериментов, в результате которых они погибали.
А потом заболела мама. Ее забрали в другой лазарет, в который детей почему-то не пускали. Однажды у входа, где Нина дежурила с сестрой Аней, какая-то женщина сказала им, что маме уже лучше и она скоро поправится. Но тут неожиданно тело мамы провезли мимо детей. «Лицо было закрыто. Но я свою маму сразу узнала по ногам! Увидев ее ноги на прикрытой рогожей каталке, которую везли в крематорий, я кричала так, что потеряла голос», — глаза узницы снова наполняются слезами…
Аня и Нина Лопатинские остались одни. Когда линия фронта начала приближаться к лагерю, детей вновь погрузили в товарные вагоны и погнали на запад, в другой лагерь под городом Лодзь. В этом гетто девочки прожили больше двух лет. Их начали учить немецкому языку и письму, готовить к работе на швейной фабрике по производству тряпичной обуви.
«В отличие от узников других гетто, нам не делали татуировок с номерами. Номера записывали тушью на белых тряпках, которые пришивали к одежде на груди. Но у моей подружки, которую привезли из другого концлагеря, на руке был номер — 62054. Это значит, что в том лагере было больше 62 тысяч детей! Большинство из них погибли», — рассказывает Нина.
В лодзинском гетто детям выдали одинаковую униформу — серые сарафаны и белые тряпичные тапки на деревянной подошве. Кормили перловкой, черным хлебом и картошкой. Страдая от постоянного голода, дети обрывали неспелые плоды каштанов, после чего мучились животами. За малейшие провинности девочек били розгами, а мальчиков ставили на колени, заставляя держать перед собой на вытянутых руках кирпич. Тех, кто не выдерживал и ронял кирпич, снова жестоко били.
«Больше всего мы боялись коменданта, который приходил в казармы со своей овчаркой и кричал: «Achtung!». Он нас не бил. Но когда его собака бегала между двухэтажными нарами и всех обнюхивала, мы просто тряслись от страха», — вспоминает Нина.
В марте 45-го в город вошли советские войска. Старшие дети рассказали Нине, что накануне прорыва их лагерь готовили к уничтожению. Сотни русских, украинских, белорусских и цыганских детей должны были погибнуть. Но командиру карательного отряда, который ехал в Лодзь, чтобы убить малолетних узников, поступила информация, что дети уже уничтожены. Говорили, что дезинформацию карателям дал один из лагерных комендантов.
Новый дом
После освобождения детям дали новую одежду, помыли и в мягких вагонах отправили в Москву.
«В дороге, впервые за многие годы, мы узнали, что такое белый хлеб. Хлеба было много! Нам его давали столько, что на остановках некоторым удавалось выменивать его на игрушки и статуэтки», — вспоминает Нина.
В Москве детей распределили по разным детдомам. Девятилетняя Нина и 14-летняя Аня в числе 29 других бывших узников концлагеря в Лодзе попали в Пронский детдом № 1 под Рязанью.
«Когда мы подъезжали к детдому, местные мальчишки бежали и кричали: «Немцы! Немцев везут!». Но когда мы приехали, встретили нас очень хорошо. Мы были в безопасности, сыты и на свободе! Здесь не было собак, колючей проволоки и автоматчиков на вышках. Мы приехали домой», — рассказывает Нина.
После окончания школы Нинина старшая сестра Аня уехала работать на текстильную фабрику в Иваново, а Нину через несколько лет вместе с другими девочками направили учиться в фабрично-заводскую школу в Кострому, по окончании которой она всю жизнь проработала на местном текстильном комбинате имени Ленина. Ей удалось разыскать угнанную на принудительные работы старшую сестру Надежду, которая выжила благодаря тому, что устроилась домработницей в хорошую семью в Литве. После войны ей также удалось отыскать двух братьев, которые не попали в фашистские лагеря. Оба — и старший, Петя, и самый младший, Костик, — остались живы, но свидеться с ними Нине так и не удалось.
Чтобы помнили
«Сейчас, к сожалению, все мои братья и сестры уже умерли. Я осталась одна. Большинство моих племянников и их дети живут в Белоруссии. Письма туда не всегда доходят. Поэтому, когда учителя костромских школ просят меня прийти, я никогда не отказываю. С палочкой, через силу, но иду. Дети должны знать об ужасах той войны», — рассказывает узница.
Слушая ее рассказы, многие современные школьники не верят в то, что менее века назад в цивилизованной Европе происходили такие зверства.
«Переговариваясь между собой, дети удивляются и говорят: «Такого не может быть!» Да что дети… Недавно я услышала, как один депутат, не желая поддерживать организацию малолетних узников фашистских лагерей, заявил: «Чем мы обязаны малолетним узникам концлагерей? Тем, что их не добили?».
В свои почти восемьдесят, опираясь на палочку, в дни памятных дат она неизменно приходит к мемориальному камню, посвященному малолетним узникам фашизма, и подолгу беседует со школьниками.
«Я хочу, чтобы, когда меня не станет, ребята помнили, что когда-то у их сверстников украли детство и семью, а у многих — и саму жизнь», — рассуждает она.
27 января Нина Седова вместе с немногими бывшими детьми, выжившими в немецких концлагерях, вновь придет к этому камню и наденет поверх пальто полосатую косынку, похожую на арестантскую робу.
