Политика "гласности" и открытости, объявленная в 1986 году, закономерно привела к тому, что на смену советским медиастандартам, служившим делу пропаганды и борьбы с капитализмом и буржуазной идеологией, пришли медиастандарты западные, до конца 1980-х годов воплощавшиеся для советской аудитории преимущественно в русскоязычных передачах зарубежного радио – Би-Би-Си, Голоса Америки и других. Радио "Эхо Москвы", которое в 1990 году создали выходцы с Иновещания Сергей Корзун и Сергей Бунтман, прекрасно осведомленные о международной эфирной практике, стало первой негосударственной общественно-политической радиостанцией в СССР, основанной на новых для советских СМИ принципах объективности.
Сергей Корзун (1956, Москва) – журналист, радио- и телеведущий, медиаменеджер, писатель. В 1978 году окончил факультет французского языка МГПИИЯ имени Мориса Тореза. В 1978-1990 годах – диктор и ведущий французской службы государственного радиовещания на зарубежные страны Гостелерадио СССР. В 1998 году – главный редактор информационной Службы новостей телекомпании REN-TV. В 1999 году – вице-президент ОАО "ТВ Центр" по информационному и общественно-политическому вещанию. В 2002-2003 годах – главный редактор радиостанции "Новости он-лайн". В 2004-2005 годах – шеф-корреспондент московского бюро Радио Свобода. В 2007-2009 годах – генеральный продюсер радиостанции Business FM. В 2009-2010 годах – главный редактор вещания на Европу и Латинскую Америку "Голоса России". В 2010 году – генеральный продюсер УК "Объединенные медиа". В настоящее время – главный редактор ЗАО "Сетевизор Медиа". Живет в Москве.
В 1990-1996 годах – главный редактор радиостанции "Эхо Москвы". В 1996-1998 годах – председатель редакционного совета "Эха Москвы", консультант по программам, автор и ведущий. В 1999 году генеральный продюсер "Эха Москвы". В 2001-2002 годах – член Совета директоров ЗАО "Радиостанция "Эхо Москвы".
Автор: Екатерина Кронгауз
– Вы радийщик с огромным, еще советским, стажем. Когда вы пришли в систему Гостелерадио?
– В 1978 году я закончил институт Мориса Тореза, выпустился преподавателем иностранных языков. Сразу пошел работать на Гостелерадио, год стажировался, а потом 12 лет оттрубил там с перерывом на армейскую службу.
– Диктором?
– Диктором-практикантом, диктором и на выходе уже ведущим программ.
– Как вам пришла в голову идея сделать свое радио?
– Если вы снимаете квартиру, у вас всегда возникает идея купить свою. А не купить ли квартирку, чтобы не менять хозяев? Если ты работаешь где-то, где тебе нравится, но не очень, мягко говоря, всегда думаешь о новой площадке. Поскольку других площадок не было, надо было создавать свою площадку. Идея эта была в воздухе, ветры перемен дули, я искал такую возможность. Обращался к разным людям по поводу финансирования, в том числе и к Святославу Федорову, посылал письма, звонил. Потом мы вместе со Святославом вспоминали эту историю, он говорил: "Что ж ты лично ко мне не обратился?!" Да кто я такой был и кто был он?
Но мне повезло – я не один этого хотел и поэтому паззл сложился. Одновременно в 1990 году накануне майских праздников открылась "Европа Плюс Москва" и "Ностальжи Москва". "Ностальжи Москва" открывал наш знакомый по французской редакции Иновещания Сергей Мешков, и первые программы радио "Ностальжи", новости и какие-то материальчики делала наша французская редакция, в том числе и я. Я вел первый эфир радио "Ностальжи Москва", это было 30 апреля, что ли, 1990-го года.
И в какой-то момент Сережа Мешков сказал, что мной интересуются, голос мой понравился и вообще. Оказалось, что связисты хотят создать свое радио. Это действительно была группа связистов, тех, кто обеспечивал выход всех в эфир, ассоциация "Радио", вышедшая из Министерства связи, полугосударственная, факультет журналистики МГУ, редакция журнала "Огонек" коротичевская.
– В тот момент эта группа имела готовую концепцию радио и позвала вас или вы также принимали участие в разработке концепции?
– Нет, они меня позвали, а потом я все перетянул на себя. Не все, но многое. Они меня позвали, говорят, есть задачка делать свое радио. Я говорю: отлично, только вас и искал. Они говорят, как будет называться радио? Я говорю: Радио-М. Они говорят: Почему? Ну, говорю, в голове крутилось. Они говорят: нет, надо чтоб называлось как-нибудь типа "Столица". Я говорю: нет, не будет, слишком пафосно, имперски. В общем, все было доброжелательно, и мы начали делать радио.
– А название в итоге как появилось?
– Да в конце там уже было "хоть горшком назови", с любым названием можно было запускаться, но хоть как-то оно должно было отражать то, что мы делаем. И в какой-то момент [Александр] Щербаков из "Огонька" крутил, писал все названия, творческий процесс у него был. И он разложил "Радио М" на "Э" и "М", тут и родилось "Эхо Москвы". И все.
– А какие еще были варианты?
– Было "Радио Сталкер", вроде как в неизведанное вступаем. Были какие-то совершенно левые названия, предлагали "Радио СТ", типа "Столица".
– Вас сразу сделали главным редактором?
– Да, да. Ну, это был предмет договоренности – то, что я возглавлю. Тогда ни о каких там директорах, гендиректорах, президентах никакой речи не было: есть средство массовой информации, его можно зарегистрировать, его руководитель – главный редактор. Все. Мы договорились, что я буду главным редактором, соответственно я обратился к ребятам, с которыми рядом работал, и, собственно, на первых порах вся команда французской редакции и иновещания помогали, кто чем мог.
– Как вы тогда определяли для себя то, что вы делаете?
– Ну это должно было быть радио общего типа, generalist, то есть все для всех. Когда ничего не было в магазинах, тогда были магазины "Все для всех" – туда свозили что ни попадя. Можно было и сгущенное молоко купить, и обрез охотничьего ружья. Идея была – не сказал бы поддержка демократизации, но некая общая либерально-демократическая идея.
Основной каркас был – новости (я же все-таки профессионал и много программ делал), обзор печати, поскольку пресса тогда была гораздо более популярна, чем сейчас, гости, музыка – та, которая нам нравилась.
– Со скольких часов эфира вы начинали?
– С двух. Это называлось пробный канал, потому что мы успели утрясти не все юридические вопросы. Даже объявляли: "Эхо Москвы – пробный канал".
– Вы рекламировали себя как-нибудь?
– Мы не рекламировали себя никогда нигде. Сначала мы были слишком маленькие и бедные, потом нашей главной рекламой стал путч, а после этого нужда отпала. Но на следующий день после выхода "Московская правда" про нас написала: "Вчера вышла в эфир первая независимая радиостанция".
– Как вы начали делать новости?
– Подписались на агентства Интерфакс, Постфактум, Франс-Пресс, отправили пару корреспондентов в город и сделали классическую трехчастевку, внутренние новости, международные и московские.
У нас была замечательная библиотека на Иновещании, был спецотдел этой библиотеки, там были западные издания, все, что угодно. Девчонки ходили Paris Match листать, читать, смотреть картинки; мы ходили там тоже кое-что почитывать: кто Monde, кто Figaro, кто чего. Поэтому мы имели представление. Я более того скажу: по общим канонам делались и новости, которые уже были – и радио "Маяк", и Первая радиопрограмма. В общем, источники-то были, каноны – они как бы одни для всех. Только одни их соблюдают, другие не соблюдают. Одни уходят в пропаганду, одни умалчивают, скажем так, а другие не умалчивают. Другие пытаются понять слушательские интересы. Мы были вот эти вторые.
– А обратную связь от слушателей вы получали во время телефонных звонков?
– Как только открылись, сразу получили обратную связь. До открытия даже. Это история анекдотичная. Я как человек – ну, как бы это сказать, аккуратный в работе – решил проверить свой первый выход в эфир – в общем, за пять минут до эфира я уже готовый, с листочками, со всем. Включаю и громким голосом – я знаю, что вроде передатчик еще не должен быть включен – произношу текст, в том числе что-то про то, что кто первый дозвонится, будет первым слушателем, почетное звание получит и все такое. Вижу, мигает лампочка телефонная. Я снимаю трубку, думаю, что кто-то из наших – знают ведь все, сволочи, что эфир уже и звонить нельзя! – Здрасти! Это я! – Кто "я"?! – Я ваш первый слушатель! Я уж не помню сейчас, как его звали – потом мы как-то находили друг друга и опять теряли. В общем, пока запустили прогреваться передатчик, вот это мое движение рубильника вывело нас в эфир до эфира. Так что два начала эфира было, и первого слушателя мы получили именно так.
– Что он в тот момент делал на этой волне?
– Ну, вообще радиолюбителей было довольно много.
– А что происходило на вашей волне?
– А ничего не было. Шум там, шум обычный этот, технический шум…
– То есть он просто случайно?..
– Да, а потом включился передатчик и пошел другой специфический шум. Думаю, пара десятков человек слушала первый эфир. По знакомым же объявляли, что будет эфир.
– Пара десятков?
– Ну да. А может, и больше. По легендам – уже многие потом, впоследствии, говорили: А-а, я слушал ваш первый эфир! Непонятно там, первый или пятнадцатый, да, в общем, разницы большой нет, да? И кстати, телефон заклинило в первый мой эфир, поэтому к нам, кроме вот этого первого слушателя, никто не дозвонился. Во второй день уже подправили что-то связисты, и поэтому звонки были. Сережа Станкевич был, из Моссовета как раз – зампред или кем он там был в то время. Он и был первым гостем в эфире.
– Первые гости – это были ваши знакомые?
– Станкевич – относительно знакомый. У [Алексея] Венедиктова вот было задание к 1-му сентября привести [председателя Московского городского комитета по народному образованию Мосгорисполкома] Любовь Кезину, он как школьный учитель должен был ее знать. Привел.
– А вы помните момент, когда вы поняли, что "Эхо Москвы" состоялось как медиа, так сказать, вошло в историю?
– Это 13 января 1991-го года, вильнюсские события. Мы вещали тогда не 2 уже, а, наверное, 4 часа. Утреннего вещания еще не было, сил было побольше, но недостаточно, чтобы запустить все вещание. И здесь важно то, что передатчик мог быть включен в любое время.
– По вашему звонку?
– Ну вот, случилось по моему звонку. Ночью [Сергею] Бунтману позвонили друзья из Вильнюса, сказали: что-то здесь происходит. Мы рано утром собрались втроем, с ним и с Венедиктовым, посмотрели: никто ничего не говорит, радио не говорит об этом вообще, а там взятие вильнюсской телебашни и прочие дела. Интерфакс, по несчастью, переселяли тогда из здания Иновещания с Пятницкой в другое место, и он не работал несколько дней, так что сообщений особо нет, но есть телефонная связь и друзья там. Подумали, пораскинули мозгами. Будем выходить? – Ну, конечно, будем! Естественно. Венедиктова отправили куда-то за гостями, в Моссовет, кажется; я отправился тоже куда-то искать – уж не помню, типа в Думу – в общем, искать людей, чтобы эфир обеспечить, и Бунтмана оставили на хозяйстве готовиться. Я позвонил директору, первый директор был Миша Розенблат, сказал: Миша, включай! Он сказал: Надо? Я сказал: Очень надо! – Ты уверен в этом? – Уверен! – Хорошо, говорит.
Я считал, что так легко все произошло, пока мне Бунтман пару лет назад не признался: Знал бы ты, пока я там сидел, как он мне всю плешь проел: включать – не включать? Включили. Отработали. Телефонная связь была, был корреспондент – ну, один из сотрудничавших с нами, кто был в Вильнюсе.
Интервью Сергея Бунтмана – о том, как "Эхо Москвы" развивалось в 90-е >>
– Сколько часов?
– Не помню, несколько часов отработали. По-моему, не до вечера. А может, даже и до вечера. Музыку же могли давать в любой момент, естественно. Поэтому между какими-то фрагментами включения была музыка. А потом, на следующий день, сразу две публикации: "Советская Россия", абсолютно прокоммунистическая, и, кажется, "Пульс Тушино", такая черносотенная газета была, московская. Вот они отметились публикациями. Первые наши, можно сказать, награды – за деятельность. О том, что на волне, рядом с Кремлем, вещает вражеский голос, как это может быть, и так далее, и тому подобное.
Но самое главное, что в этот день нас слышали другие люди и стали подтягиваться. То есть из уст в уста передавалось: включите, послушайте, что там происходит. Так пришел Андрей Черкизов. Буквально ногами. Через свою знакомую, которую мы записывали. Он спросил: "Что это? Кто такое вещает? Хочу к ним!" Она отправила его к нам.
Я его посадил сначала делать интервью, он как интервьюер нулевой, даже минусовой. А мы брали все же не всех любителей, но тех, кто был готов работать. Не всех сразу я и в эфир пускал. Попробовать – ради Бога! Попробовали интервью – плохо. Я ему предлагаю: давай монологом лучше делай. Он сделал первый монолог минут на 15. Я говорю: никуда не пойдет, три минуты тебе. Я сказал, чтобы отвязаться от него. Это был его первый опыт в жанре радиореплики. Политической реплики, трехминутной, ежедневной – безумная работа, когда он бывал в отпуске или болел, мы делали за него эту работу, зная, что это совершенное безумие – каждый день тему высасывать из пальца и еще чтобы это как-то звучало. В общем, интеллигенция потянулась, мы стали известны. Надо было соответствовать.
– А второй ключевой момент – был путч 1991 года?
– Да, путч – это уже универсальная известность.
– И после этого вы перешли на круглосуточное вещание?
– Да, во время путча, то есть через год после начала, у нас был блок утреннего и блок вечернего вещания, днем у нас еще ничего не было. Ну это же не прайм тайм, рекламы не было и силы экономили. А вскоре после путча, точно год не скажу – постепенно заполнили [эфир]. Матвей Ганапольский сел ночное вещание делать, потом дневное само собой появилось. Как-то так круг замкнули.
– А музыкой кто занимался?
– Музыкой занимались все понемножку. Звали друзей, которые делали музыкальные программы, тот же Ренат Валиулин, который до сих пор работает на "Эхе", муж Ксении Лариной, он делал замечательную программу, одну из лучших, он тоже иновещанческий с португальским языком, вел программу "Что старенького", то есть старый рок.
– А где пленки брали?
– Из собственных фонотек в основном.
– Никаких проблем с авторским правом тогда не было?
– Тогда было роскошное время, что по телеку, что на радио – какие там авторские права, о чем вы говорите?!
– То есть у кого что было, то и ставили?
– Указывали автора, за свое не выдавали, естественно.
– То есть ваш музыкальный формат – все, что было у сотрудников в домашних коллекциях?
– Я следил немножко, я же начальник. У меня даже изобретение есть – квадрат перехода от песни к песне. Это, условно говоря, квадрат, в вершинах там – суперхит, неизвестная вещь и два просто хита. Как надо было переходить от хитов к неизвестным вещам. Это потом стали просчитывать, кто чего знает, а тогда я рисовал. И, кажется, одно из правил было, что после черной лошадки должен идти суперхит. Так же было по языкам исполнения – был алгоритм.
– Пугачева могла у вас появиться?
– Могла и появлялась, запросто.
– А что не могло?
– Блатняк откровенный не мог, рэп никто из нас не любил. А все остальное в принципе могло.
– А Михаил Круг?
– Неа. Как гость программы появлялся, в авторских программах могло быть все, что угодно. Тогда ударом появилось "Русское радио" – все же говорили, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Никто не верил, что на российской эстраде можно найти столько музыки, чтобы обеспечить круглосуточное вещание. Ее действительно было мало, но ребята рискнули – из Иновещания ведь выросли все, [создатель "Русского радио"] Сережа Архипов тоже из Иновещания. Я уж не говорю про другие радиостанции.
– А с кем вы конкурировали?
– "Европа-плюс" была на тот момент недосягаема, потому что с самого начала хорошей профессиональной командой ставилась. Они очень быстро догнали "Маяк" по аудитории. Мы конкурировали на рекламном поле. Можно сколько угодно говорить, что все разные, но все делят один рекламный пирог. Они вещают, у них хорошее качество сигнала, у них модная, хорошо поданная программа. Я до сих пор говорю, хотите научиться азам профессии, тому, как подавать новости – слушайте "Европу-плюс". Давно сам, кстати, не слушал, но до сих пор по схеме блюли все необходимые вещи. А то приходит человек, талантище – воооо, а ремесла – никакого. И получается фигня полная. А там ремесло вначале.
– А вы с самого начала думали о рекламе?
– Первый год мы закрыли с прибылью. Даже не год, а несколько месяцев. И все учредители "Эха Москвы" по результатам 1990 года получили доход.
– Учредители имели право голоса, они как-то участвовали в жизни "Эха"?
– Право голоса имели – я же либерал в этом смысле, я им не отказывал. А с другой стороны, у меня устав вещательной станции и устав средства массовой информации были разделены. У них была лицензия на вещание, а у "Эха Москвы" была лицензия на производство программ. Поэтому они были спокойны, что, если даже какую-нибудь фигню будем делать – они просто выключат вещание и лицензия останется у них. Да, я пускал их, они даже ходили. Нормально, мирно жили. Когда появилось законодательство об акционерных обществах – радиовещательная станция акционировалась, долю свою получили все, кто имел на это право. Моссовет не имел на это права, как государственное учреждение, журфак, кажется, имел право и остался акционером. Редакция журнала "Огонек", по-моему, имела. Все, кто работал на "Эхе Москвы" в штате, получили свою долю акций. У меня был самый крупный пакет – 44 акции, что составляло чуть более 1% всех акций. А дальше по стажу работы и по количеству – каждого обсуждали отдельно. В общем, раздали эти акции, и большая часть была у учредителей.
– Почему в 1994 году начались ваши переговоры с Владимиром Гусинским?
– Переговоры начались, потому что в бедности жить все-таки нельзя, а рекламой мы не обеспечивались.
– Но вы сказали, что окупали себя?
– В 1990-м году, дальше уже нет. Дальше мы жили, как жили, отчасти на энтузиазме. У нас же не было ни УКВ, ни FM вещания поначалу. Весь путч – это были только средние волны. Потом получили лицензию на УКВ, тогда сделали небольшую ошибку – надо было сразу в ФМ вкладываться, но большинство приемников были тогда советской сборки на УКВ. И связисты лоббировали УКВ, поэтому мы боролись за УКВ. Получили ее, а освоить не можем, потому что нужно почти миллион долларов на передатчик, оборудование и так далее. Тогда стали искать партнеров. Самыми серьезными были переговоры с американцами, в Чикаго, со связистами тоже. Споткнулись о то, что они не понимали, почему у нас нельзя заключить договор на 5 или на 10 лет аренды, а каждый квартал ставки меняются. Ситуация была простая, но мы как-то не могли им об этом сказать, потому что государство бедное, как монастырская крыса, тратило много на государственное вещание, поэтому деньги, которые тратились, – они перекладывали на тех частников, которые появились. По сути, было так. Поэтому каждый квартал – чего им не хватало, то они и просили. Этого американцы понять не могли – у них планирование жесткое на 10 лет вперед.
Ну а второй вариант был Гусинский, который уже запустил НТВ, и ребята, знакомые журналисты, которые работали с ним, говорили, что он вполне вменяемый и напрямую не вмешивается. До этого еще были переговоры с Гарри Каспаровым, он, правда, не целиком собирался нас купить. Он тогда начал свою бизнес-деятельность, решил вложиться и реально помог нам в очень тяжелый 1993 год. Но потом передумал, правда, деньги свои не забрал, стал акционером. Вмешиваться не вмешивался, занимался своими шахматами и политикой, но и денег больше не давал, поэтому мы, в общем, нищенски существовали.
В 1993-м году, во время октябрьских событий, уже появились первые сотовые телефоны, большие такие агрегаты, даже не спутниковая, а мобильная связь. У нас не было никакой возможности их купить. И связисты нам не могли их дать. И тогда я отвозил корреспондента в Останкино – у меня у единственного была машина, девятка раздолбанная, – после этого отъезжал, проверял, какие из телефонов-автоматов на улице Королева работают, потому что три четверти автоматов не работали, возвращался в Останкино сказать, чтобы корреспондент бежал к работающему автомату, давал ему запас 15-копеечных монет, возвращался в редакцию, рассказывал, что видел сам, ждал звонка корреспондента. Вот так работали журналисты в 1993 году. Это был, конечно, шок, когда есть что говорить, знаешь, как говорить, а вот средств технических для того, чтобы это обеспечить, – нет. Тогда я понял, что из полулюбительской радиостанции нам надо переводить все в совершенно профессиональный формат. И поставил себе такую задачу. Что многим сотрудникам, кстати, не нравилось. Ведь что значит профессиональное радио? Это четкое соблюдение форматов, хронометраж, сочленение частей. Вот тогда формат дальше развиваться и стал, то есть основы были, а дальше, что с чем должно сочетаться для максимально удобного восприятия – это уже была работа.
Я еще вначале понимал, даже в какой-то заявке на частоту писал об этом, что цель создания радиостанции – "создание благоприятной для человека эмоционально-звуковой среды". Я понимал, что можно сделать одну программу, но это ничего не дает. Вопрос не в том, чтобы делать программу за программой, вопрос в том, чтобы сделать эфир 24 часа в сутки таким образом, чтоб было максимально приятно, доступно и соответствовало нашей целевой аудитории.
Мы делали не нишевые программы, рассчитанные на какую-то определенную аудиторию, а мы понимали своих слушателей – мы ж с ними контактировали ежедневно в эфире по телефону – то есть старались сделать так, чтобы наша аудитория могла не выключать радио вообще. Как включила, так и слушает целый день.
– То есть то, что в итоге у вас и получилось. Люди же фоном и слушали "Эхо" целый день. Да и сейчас, наверное, слушают.
– Фактичеcки да. У "Эха Москвы" самая большая одномоментная аудитория за счет того, что среднее время прослушивания в течение суток – 2,5 часа.
– А когда вы увеличили свою радийную жилплощадь?
– Сначала на Никольской нам ассоциация "Радио" дала еще одну комнату под редакцию. А потом дали еще в соседнем здании, совершенно необорудованную. Она прославилась тем, что у нас там была записывающая студия и всех входящих встречала гигантская гора использованной пленки, снятой с бобин. А потом уже переехали на Новый Арбат, 11, когда по договоренности с Моссоветом оттуда съезжал, по-моему, [Владимир] Ресин и московский Стройкомитет. Это был 1995 год, начало. Тогда я договорился с "Мостом", получили от них кредит, отдали 49 процентов акций, для этого номинал увеличили почти в два раза. А контрольный пакет у них образовался, когда им Гарри Каспаров свой кусок продал.
Тогда был значимый момент, и мы сделали такой устав редакции, который позволяет сегодня Венедиктову избираться и плевать на то, что его могут снять. Редакционный устав, который мы мозгами своими и шкурой своей продумали, во многом уникальный, он сделан так, что главный редактор назначается руководством, но только после выборов редакционным составом. Выбирают все штатные сотрудники "Эха". Владельцы могут назначить только выбранного редакцией главного редактора. Это была защита. С самого начала мы понимали, что возможны политические судебные дела по экономическим мотивам – поэтому главный редактор от денег вообще отстранен, никакой финансовой ответственности он не несет, никакого права подписи финансовых документов. Кроме договоренностей между директором и главным редактором. Есть нужды редакции и управляет ей через подпись директора – главный редактор, то есть он может назначать зарплаты, он распоряжается. Ни на одном финансовом договоре нет подписи главного редактора. И этим уставом мы от возможного произвола учредителей его тоже защитили. Второй рубеж независимости редакции – выборы главного редактора. И это действует и работает, слава Богу, до сих пор.
– Как вы приняли решение уйти с должности главного редактора?
– Во-первых, тяжело было перейти от творческого главного редактора к техническому. Если ты отвечаешь за редакцию, то будь у тебя хоть семи пядей во лбу генеральный директор и помощники, все равно большая часть дел, связанных с хозяйственной деятельностью в широком смысле на тебе. Помню, когда никто по моему призыву не вышел на субботник, я демонстративно взял тряпку, ведро и пошел мыть запыленные веками окна.
И направление деятельности поменялось. И с эфирной работой это плохо сочеталось. Ведешь хозяйственные переговоры, а потом выходишь в эфир неподготовленным. А мне нужно довольно много времени готовиться к эфиру, вникать. Потом меня телевидение привлекало. А Матвей Ганапольский уже большую часть времени проводил на телевидении и говорил: "О, ты пойдешь туда, тебя засосет". Нет, ни фига не засосало. Прививка хорошая, радио в этом смысле гораздо лучше, чем телевидение.
Короче, потянуло на телевидение – раз. Устал быть управдомом – два. И третье – дал слово и не пожалел о нем. Я за год предупредил об этом. Уходил я в феврале 1996-го, а за год до этого всем сказал, что я все ставлю на профессиональные рельсы и ухожу, но никто не поверил. Поэтому я ушел и не оставил главного редактора. Никто не рискнул. Была новостная служба, которую Венедиктов возглавлял, и программная, которую Бунтман возглавлял. Они мне говорили – фигня, вернешься. Я два года возглавлял формальный общественный совет "Эха", работал там же ведущим и на телевидении чего-то делал. А к 1998 году было два замглавного редактора, и потом уже в очередную кампанию вспомнили об уставе и для чего-то потребовался главный редактор. И тогда только уже Венедиктов ушел из школы и стал главным редактором.
– Многих смущает наличие на "Эхе" коммерческих программ, типа "утренних обходов".
– Это зарплата сотрудников, это основа независимости. Сейчас на что-то придется менять, потому что медики теперь меньше вкладываются в рекламу, становятся менее активными.
– Негативная реакция на эти программы со стороны лояльной интеллигентской аудитории для вас несущественна?
– Веник всегда говорил "не нравится – не слушай, аптека за углом". Пожалуйста, рядом другая радиостанция, можно переключить. Мы делаем то, что интересно нам. Я в своей еженедельной программе делаю то, что интересно мне. Венедиктов делает то, что интересно ему. Новостники делают то, что интересно им, иначе они не задерживаются. И мы делаем то, что интересно нам профессионально, и это удивительным образом все больше и больше совпадает с интересом аудитории.
Если бы мы хотели суперрейтингов – мы бы делали что-то другое, в шансон ударились бы. "Эхо Москвы" одно из немногих, кто окупается и приносит доход Газпрому. У меня осталась одна акция, и я каждый год получаю доход, в этом году – 6 тысяч рублей. Один год в 2010-м не получали, но потом компенсировали.
Наша независимость – вопрос тонкого баланса, в котором не последнюю роль играют эти "утренние обходы". Если бы их не было – было бы легче схлопнуть "Эхо-Москвы".
– Вы до сих пор работаете ведущим на "Эхе Москвы". Чем стала для вас станция за все эти годы?
– "Эхо" – это единственное место, где я могу абсолютно свободно работать как журналист. Это часть культурного пейзажа современной России, это часть свободы прессы, свободы слова, которая существует в России. И, наконец, это мой ребенок.
