Видеохудожник Виктор Алимпиев, чья работа "Слабый Рот Фронт" попала в этом году на Венецианский фестиваль, в программу "Горизонты", объяснил РИА Новости, чем видеоарт отличается от кино и чем он похож на русский народный танец, а также почему современное искусство доложно быть малопонятным. Беседовала Ирина Саминская.
- Что вы подумали, когда узнали, что "Слабый Рот Фронт" попал на кинофестиваль?
Иногда нужно освежать кровь, это взаимополезный процесс. Искусство в принципе взяло на себя функцию думать и печалиться обо всем на свете, и о кино в том числе. Но при этом кино совсем другой жанр: оно как архитектура, у него есть более четкие законы - не может же дом стать бумажным?
Разница между фильмом и видеоартом основана на вульгарном способе обладания тем и другим. Кинофильм нельзя купить, но можно купить право им пользоваться – билет или диск, поэтому кино организует отрезок нашего времени. Можно потом вспоминать об этом отрезке и оценивать его как приключение. А произведение искусства может быть присвоено со всеми потрохами человеком или институцией, и это не "какое приключение у меня было", а "вот какая вещь у меня есть". Время смотрения на произведение искусства ничем не ограничено: мы его увидели, и оно уже живет в нашем сознании. И это другой мир.
- К фильмам всегда бывают краткие аннотации, объясняющие, о чем там речь. Из чего может состоять аннотация к "Слабому Рот Фронту"?
- Трудно сказать конкретно, о чем моя работа. Можно попробовать описать детали.
Основным событием, происходящим в этой работе, является появление загибания пальцев, незавершенного, слабого кулака. В целом нет ничего очевидного, что позволяло бы выделять одно событие из других - как например, в детективе, где убийство отличается от простого разговора. В моем случае все, что делается, имеет равную ценность и одинаковую скорость протекания времени. Это не сюжетная история, как в кино, а скорее наблюдение за чем-то неподвижным. Мы смотрим на поле, а там трудятся люди - некое состояние, которое и есть ценность. Можно провести аналогию со скульптурой: в ней всегда присутствует некое мышечное напряжение, причем если слово "мышечное" поставить в кавычки, оно будет относиться к любой скульптуре, в том числе и абстрактной. В скульптуре всегда есть сопротивление гравитации, которое изменяет траекторию нашего движения, когда мы обходим ее вокруг. Это соизмерение себя со скульптурой, как в русском народном танце, где девушка стоит, а кавалер ее обходит, руки в боки, и это - вызов.
В моей работе событие и является результатом. Мы смотрим на работающих китайцев: они взяли что то из одной коробочки, бросили в другую, но при этом они делают гайки. Гайки - результат, но он вне самой ситуации, вне этой красоты труда.
Кулак - пунктуация моей работы, это фабрика ротфронтовских кулаков. В индустриальном музее Оберхаузена я увидел фотографию израненных рук рабочего: они были протянуты, и можно домыслить, что это руки, которые не могут согнуться в кулак. Такая спекшаяся ладонь. Но, поймите, это все не интерпретации работы, а лишь вспомогательные образы.
- Связана ли эта работа тематически с предыдущими? Можно ли говорить о серийности в вашем творчестве?
- Есть темы, которые переходят из работы в работу. Точнее, есть путеводные образы, которые присутствуют, переходят, нуждаются в расширении. Это как риторический жест протянутой вперед руки.
- Не было ли желания снять для "Горизонтов" что-то специальное?
- Это невозможно. Есть общеизвестный факт: в середине прошлого века изобразительное искусство осознало себя как то, что делается одновременно ни для кого и для всех. Искусство, сделанное для кого-то, - это дизайн. Изобразительное искусство прекрасно тем, что позиция художника неприкасаема - это высшая истина в последней инстанции. И куратор, отбирая работу на выставку, берет частичку этой истины.
- Вас часто назвают одним из самых известных и малопонятных художников в России. Как это понимать?
- Сама эта фраза, на мой взгляд, - непрофессиональная со стороны пишущего человека. Есть ряд вещей, которые выделяются из общего ряда, потому что они непонятны. Но это надо по-другому формулировать. Красота - высокая категория, слово, у которого есть философская глубина и наглая, никому не дающаяся абсолютная ценность. А вот понятность - в этом есть холуйство. "Непонятно" - вообще бытовое слово.
