В понедельник, 1 апреля, на юбилее "Новой газеты" и сороковинах Алексея Германа зрителям показали последний фильм режиссера, над которым он работал больше 10 лет – "Историю арканарской резни".
Больше десяти – значит, что в 1999-м Герман начал съемки, а в 2006-м закончил снимать и после этого работал над монтажом и звуком. Но по сути фильм "Трудно быть богом" (так называется повесть Стругацких, взятая за основу кино, и именно такое название значилось вчера на билетах) начался намного раньше, еще в 1960-х, когда Герман примеривался к первому варианту сценария. Снять фильм с таким сюжетом не вышло: советские войска вошли в Прагу, и в сценарии нашлись опасные параллели – хоть, конечно, Герман и не имел ничего такого в виду. Прямолинейное или едва прикрытое высказывание вообще было не в его вкусе.
Отложив повесть Стругацких на три десятка лет, Герман стал снимать фильмы, деконструирующие привычные советские сюжеты: "Двадцать дней без войны" по Симонову и "Проверку на дорогах" по повести своего отца – они оба настолько далеки от официального кино, насколько это возможно.
"Мой друг Иван Лапшин" – возможно, единственный фильм Андрея Миронова, в котором сквозь его гримасы просвечивает не то смертная тоска, не то просто смерть. Постперестроечный "Хрусталев, машину!", кажется, так и остался непонятым, несмотря на общее согласие в том, что фильм гениальный. Об этом когда-то давно хорошо написал Петр Вайль: Герман в своем нежелании ничего объяснять безжалостен.
Приняв это однажды, Вайль стал "специалистом" по Герману и даже приезжал к нему в начале нулевых в чешский замок Точник, где шли съемки "Трудно быть богом". Тогда фильм назывался "Что сказал табачник с Табачной улицы" – и значение этих слов тоже осталось для всех загадкой.
6 фильмов Алексея Германа-старшего >>
Герман снимал по известным или, по крайней мере, по доступным текстам – и Симонова, и Германа-старшего, и Стругацких можно купить в магазине или прочесть онлайн. Но это никак не облегчает смущение зрителя, впервые (да и не впервые) столкнувшегося с его фильмами.
Поэтому германовский "Трудно быть богом", даже после того как он будет действительно закончен (а он все еще в работе), едва ли станет культовым среди фанов Стругацких: даже "Сталкер" Тарковского в этом смысле дает больше любителям искать сходства фильма с книгой.
Герман же вообще не пытается рассказать историю – ее можно угадать за движениями в кадре, за нелепыми поступками и невнятным бормотанием героев: фильм не до конца озвучен, и часть текста, которую нельзя было разобрать на вчерашнем показе, читала жена режиссера и сценарист Светлана Кармалита. Впрочем, эта физическая, объяснимая техникой непонятность очень органична Герману и воспринимается как прием, опробованный еще в "Хрусталеве".
Истории в фильме нет, хотя мы ее знаем и так: земляне в будущем стали светлыми и мудрыми, победили войны и злобу, а потом нашли в космосе населенную планету, застрявшую, как считается, где-то в позднем средневековье. На эту безымянную планету отправилась группа ученых-наблюдателей для изучения исторического прошлого человечества.
Главный герой, за которым мы следим все три часа "Арканарской резни" – один из этих ученых, который взял себе местное имя – дон Румата Эсторский (Леонид Ярмольник). Он пытается отнестись к царящему на планете хаосу по-научному, но, в конце концов, не выдерживает бесконечных казней и пыток, которым сильные и темные подвергают умных и мечтательных, и сам берется за меч.
У Германа в фильме это есть, но для зрителя знание сюжета в лучшем случае выполнит функцию оперного либретто – в ситуации полной неразберихи оно может сориентировать, что примерно сейчас происходит на экране.
Герман подсказывает: не теряйте из виду Ярмольника ("хороший, носатый актер, настоящее средневековое лицо" – говорит он в одном интервью), и фильм раскроется.
Потерять Румату в "Арканарской резне" сложно: хотя кадр и набивается до отказа фигурами (уродливыми, беззубыми и грязными – и прекрасными в своем брейгелевском уродстве) и предметами (какой-то сбруей, цепями, мясными тушами, чучелами кроликов) так, что от тесноты иногда становится сложно дышать, Ярмольник всегда где-то рядом.
Он смеется и кричит, злится, отвешивает оплеухи окружающим, отправляется убивать и отказывается вернуться домой. Все эти па выделываются как будто в тумане, который никак не рассеется, или во сне, который никогда не кончится.
Из тумана выплывают комья грязи и выпущенные из туловища кишки, голые чирейные задницы, гоголевские кувшинные рыла – среди всего этого красавец Румата и правда смотрится как бог, сошедший с небес.
Мы следим за ним сквозь его (или наш) сон и пытаемся понять – зачем он остается в этой грязи и среди этих рыл, где грамотных вешают, а ученых топят в дерьме. Зачем прекрасному, просветленному землянину, которого дома ждут рукотворные райские кущи, этот ад? Ради адреналина? Из надежды помочь несчастным? Или долг историка-архивиста заставляет его оставаться в нечистотах?
Герман в кино никогда не говорит прямо – даже когда он проговаривает свой замысел вслух в дружеской беседе. Идею "Трудно быть богом" мы знаем давно: в этом фильме проявилась его обеспокоенность тотальной реакцией власти на фоне всеобщего вырождения. Арканарские помои и арканарские ощерившиеся убийцы – это наши помои и наши убийцы. Но кто тогда небожитель Ярмольник?
Вряд ли кто-то конкретный – это не Михаил Ходорковский, который мог остаться за границей, но вернулся мотать срок домой, и не те сотни и тысячи безымянных эмигрантов, вернувшихся после нескольких лет в Россию за чувством постоянной опасности и интенсивностью жизни. Вряд ли это и сам Герман, который, пожалуй, мог бы стать европейским режиссером, но остался мировым – и российским.
Может быть, это – никто, а может режиссер говорит: "хочешь – будь ты". Конечно, богом быть трудно – так будь хотя бы человеком. Хотя в нашем мире это тоже огромный подвиг.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
