22 июня по инициативе писательницы Людмилы Улицкой в интернете стартовал конкурс рассказов о послевоенном детстве, который завершится выходом к 9 мая 2013 года сборника лучших историй. Прочитать самые интересные из них можно будет на сайте издательства АСТ и агентства РИА Новости.
Коммунальная история национального вопроса, или "Я тоже еврей? Тогда почему..."
В сорок первом, к началу войны, мне пошел седьмой год, а родной брат Петя был в два раза старше и казался мне совсем взрослым.
Отца забрали в армию, а когда фронт откатился к нашему городу, мама спешно собрала кое-какие пожитки, погрузила меня с Петькой в нанятую телегу, и в ранее утро мы покинули родной Николаев. Только через полтора месяца добрались до Урала. Мама сразу же устроилась работать на завод, Петька поступил в ремесленное училище. А меня одного на целый день оставляли в полупустой комнате. Первый год уральской жизни в детской памяти навсегда остался связанным с пронизывающим чувством непрерывного голода. Чтобы хоть как-то набить ноющий пустой желудок я вместе с соседскими мальчишками стал ходить по опустевшим к осени огородам. Мы выкапывали корни капусты, оставшиеся в земле после срезанных кочанов, дома их очищали и наслаждались белой хрустящей под зубами сердцевиной.
Барак и по конструкции и по составу жильцов чем-то напоминал пароход. В тупике его коридора - одна кухня на всех жильцов. Именно там, на кухне я впервые столкнулся с удивительным винегретом наций и языков громадной страны. Окающий говорок волжан здесь часто перемешивался с московским аканьем, растянутостью украинской и шипящей белоруской речью.
Меня, как самого маленького и любопытного жильца, охотно впускали в любую дверь. Вскоре после вселения я перезнакомился почти со всеми обитателями барака. А, благодаря детской любознательности, быстро узнал многое из жизни людей, согнанных сюда войной. Первой в гости меня позвала тетя Вера, приехавшая на Урал из Ленинграда. Услыхав мое имя, она предложила:
- Илюшенька, милый, заходи ко мне, - и погладила рукой по моим белым завитушкам волос. - Да не робей, мы же с тобой станем друзьями...
На стене ее комнаты весела большая фотография. На ней - молодой мужчина на лыжах, в белом маскировочном халате с винтовкой за спиной. В левом углу снимок пересекала черная лента. На мои вопросы кто это, она пояснила, что муж, а почему с черной полоской, - что погиб на войне с белофиннами...
С противоположной стороны с нами соседствовал одноногий дядя Митя. Он жил со своей старенькой мамой, ходил на костылях, похожих на перевернутые буквы "А". Кожа на лице у него после фронта была какой-то серой, вся пробитая дырочками, словно дуршлаг.
Когда я поинтересовался у Петьки, зачем тетя Вера повесила на стенку фотографию убитого мужа, брат коротко ответил:
- Значит любит...
- Тогда почему у нее ночует дядя Митя? - возник у меня резонный вопрос.
- Почему, почему, - передразнил меня Петька,- потому, что кончается на "У"...
К тому времени я уже начал соображать, что когда брат не мог толком ответить на мое очередное "Почему?", то он просто отделывался какой-нибудь глупой пословицей.
Тетя Вера работала на том же заводе где и мама старшим лаборантом. Что кроется за такой профессией и должностью я тогда, конечно же, не знал, зато до сих пор помню удивительный запах каких-то химикатов, которыми была пропитана кофточка этой женщины. Когда я заходил к ней в гости она частенько доставала припасенный где-то кусочек сахара или другую вкусность, прижимала мою голову к себе, гладила мои вихры и, пока я уплетал угощение, тихонько приговаривала:
- Илюшенька... Илюшенька...
Это она первой обратила внимание на мою странную походку и сказала об этом маме. Вечером женщины заставили меня снять валенки, штаны со всеми натянутыми на них носками и стали рассматривать мои ноги. Ступни и пальцы у меня почему-то расширились, посинели. Увидев их, Петька выпалил:
- Во, ты стал, как гусь лапчатый...
Тетя Вера сказала, что это от хронического недоедания и нужно показать меня врачу. Мама начала плакать и причитать...
- Мира Израйлевна, - успокаивала ее тетя Вера, - сейчас каждый второй ходит с опухшими ногами... Ничего страшного... Сводите Илюшеньку в поликлинику...
Старый врач, внимательно осмотревший меня, сказал, что ребенок нуждается в усиленном питании, хорошо бы животные жиры, и выписал какие-то микстуры.
В первый же воскресный день мама достала из-под кровати единственный чемодан, который мы привезли с собой. Вынула из него меховую черную шубку. Покрутила ее перед собой в разные стороны, тяжело вздохнула и, посмотрев на меня, произнесла непонятную фразу:
- Давайте скажем еще раз большое спасибо нашему папе... Пусть Бог бережет его там от пули, бомб и болячек...
На пригородном автобусе Петька, мама и я поехали в ближайшую деревню менять у местных жителей вещи на продукты.
Так я впервые увидел сельскую глубинку сибирских мест. И еще одним открытием запомнилась мне та поездка.
Когда мама постучала в очередную плотно закрытую калитку, выглянула пожилая хозяйка. Выслушав маму, попросила показать шубку. И потом, отвернувшись во двор, прокричала:
- Доця, тут евреи шубу на картошку и живность меняют...
На улицу выскочила девушка чуть старше Петьки. Ловко натянула на себя мамину шубку.
- Ой, мадам, вам так к лицу эта вещь, - начала уговаривать ее мама. Мы с братом хмуро прислушивались к их торгу. А меня больше всего ошарашила первая фраза хозяйки.
Поэтому я отвел Петьку в сторонку и зашептал ему на ухо:
- А я что - тоже еврей?
Я уже слышал кое-что о евреях от своих друзей по бараку. Да и в семье, когда родители хотели что-то скрыть от нас, они начинали говорить на непонятном мне языке. Но тогда детский ум никак не мог понять, какое я имею отношение к евреям.
Торги закончились успешно, и вскоре вся наша тройка отправилась восвояси. Из мешка с картошкой выглядывала длинная шея гуся, с внимательной гордостью посматривавшего по сторонам.
В тот вечер я впервые за последние месяцы наелся картошки вдоволь. А банку топленого жира, с застывшими в ней темными шкварками, мама как лекарство держала только для меня, растянув ее до самого лета.
Но, говорят, что беда в одиночку не ходит. За неделю до конца месяца Петька посеял где-то хлебные карточки на всю семью. Когда он сообщил об этом маме, она побледнела и вдруг истерически завыла...
На крик прибежала тетя Вера. Разобравшись в чем дело, она, молча, вышла из комнаты. Через минуту вернулась, держа в руках, целую буханку хлеба. Обычно из магазина Петька и мама приносили хлеб, порезанный на кусочки в соответствии с нормой, предусмотренной карточкой. А целой буханки я после начала войны и не видел.
- Мира Израйлевна, не убивайтесь... Сегодня на заводе стахановцам фронтовых бригад доппаек хлебом отоваривали...Возьмите, я обойдусь...
Перед сном, когда мама немного успокоилась, и мы легли с братом в постель, я спросил у него, почему тетя Вера отдала нам свою буханку? Мы ведь не русские, а евреи?
- Почему, почему, - засопел Петька... - Может быть, потому, что ее мужа тоже звали Илюша. Спи давай, гусь лапчатый... У нас завтра занятия на заводе в первую смену...
Текст рассказа предоставлен издательством АСТ
Прием работ закончен. Промежуточные итоги конкурса будут подведены в декабре в рамках книжной ярмарки Non/fiction-2012.
