В прокатившихся по стране митингах участвовала малая часть населения, но два главных социальных импульса эти протестные выступления зафиксировали точно. У одних – жажду перемен, у других – страх перед возвратом "смутных времен". Откуда берутся эти страсти и эти страхи? На этот вопрос отвечает руководитель отдела социально-политических исследований "Левада-Центра" Борис Дубин.
Массовые акции в Москве 10 декабря 2011 года>>
– О нужности гражданского общества, о пользе активной гражданской позиции сегодня не говорит только ленивый. Вот уже несколько месяцев идут разговоры о "возрождении политики". Но как это соотносится с традиционным представлением о российском избирателе как о пассивном объекте, а не субъекте политики? Оправданы ли надежды на перемены снизу? И существует ли он, средний российский "гражданин избиратель"? Ведь наше общество так разрознено, иногда в пылу спора люди говорят друг другу – "мы с вами живем в разных странах"?
– При всех различиях между разными группами, российские избиратели все-таки соотносят себя с одной страной – Россией. Конечно, есть между ними и различия, некоторые из которых были заложены еще в досоветский период российской истории. Эти различия пережили СССР и углубились в постсоветскую эпоху. Но основная матрица сегодняшнего российского избирателя сформировалась все-таки в советский период – просто потому, что советская власть очень постаралась оставить отпечаток в нашем сознании, чаще всего просто уничтожая любые чуждые ей элементы.
Так что различия есть, но тем не менее в "нулевые" годы в России сформировалось и укрепилось так называемое "путинское большинство". Оно составляет, по расчетам многих исследователей, не менее 60 процентов населения, некоторые социологи дают ему даже 70, а бывает, что и 75 процентов. Это "путинское большинство" объединено тем, что оно более или менее сходно отвечает на знаковые для российской идентичности вопросы. Вот эти объединяющие его ответы на вызовы современности: положительное отношение к идее России как великой державы; мысль о том, что России нужна крепкая личная власть главы государства или "первых лиц"; сдержанное и даже настороженное отношение к Западу; различные степени ксенофобии, при которых лозунг "Россия для русских" в той или иной степени разделяется более чем половиной опрошенных.
Это "путинское большинство", сложившееся окончательно во время второго президентского срока Путина в 2004-2008 годах, стало в последние год или полтора проявлять признаки "усталости материала". Дело в том, что из-за ограниченности собственных ресурсов эта группа населения традиционно рассчитывает на патерналистскую руку государства. А государство в последние годы все менее и менее склонно помогать большинству населения, превращая разговоры о "социальном государстве" в подобие игры – речь идет об очень маленьких суммах в пересчете на человека. Тем не менее в условиях, когда 70 процентов людей у нас считают, что без опеки государства в России прожить невозможно, власть еще долго именно в этом большинстве будет черпать свой электоральный ресурс. Пока ресурс этот достаточно велик – более 60 процентов россиян живут в деревнях и малых городах, где социальной альтернативы пусть и не эффективному, но хоть как-то дающему о себе знать государству, проявляющему точечные знаки внимания то тем, то другим, просто нет.
– Но ведь есть в конформистски настроенном большинстве и очень образованные, вполне "мегаполисные" по уровню знаний и привычкам люди. Интеллектуальный консерватор с элементами советской ностальгии – это относительно новое явление, в поздний советский период такой круг людей лишь слегка просматривался…
– Такого рода люди в интеллектуальной среде существуют, но я бы не назвал их значимой социальной группой. Очень часто это запоздалая реакция на девяностые годы, когда социальный статус многих образованных людей в России понизился. Если еще точнее – это реакция на то, как девяностые годы стали осознаваться и преподноситься уже в "нулевые" годы. В массовое сознание внедряется негативный образ этого периода, как и прежних "оттепелей" в истории России.
– Но если образованные консерваторы – явление не массовое, то какие же явления можно назвать массовыми? Кто является альтернативой "путинскому большинству", которое вы оцениваете в 60-75 процентов населения?
– Эта альтернативная группа составляет 15-20 процентов. Я бы не назвал весь этот сегмент общества оппозицией, очень многие из этих людей до последних месяцев вообще не интересовались политикой, не ходили на выборы и т.д. Что произошло, почему часть этих людей вдруг активизировалась? Общество в последние два года стало проявлять признаки усталости от сложившегося еще при позднем Путине статус-кво. Это видно и по рейтингам первых лиц, и по уровням одобрения основных институтов общества, включая силовые. Показатели фактически всех институтов, за исключением, может быть, церкви, пошли в это время вниз. Конечно, это еще не переворот в общественном сознании. Это показатель эрозии того пассивного приятия действительности, которое утвердилось в нулевые годы и на которое рассчитывала власть. Описанные мною 15-20 процентов часто голосовали на последних думских выборах не столько за, сколько против – многие поставили "галочку" напротив несимпатичной им партии, лишь бы эта партия не была "Единой Россией". Революционная труба еще не трубит, но и старый манок стабильности, исправно работавший в руках власти в 2000-2008 годах, больше не производит впечатления, он просто надоел.
– Но разве это не проявление все того же равнодушия, все той же апатии? Смотрите: сначала эти люди не ходили на выборы. Это самый пассивный протест, в ранние годы своего существования его терпела даже советская власть, разрешая людям не ходить на выборы, если они не были готовы проголосовать за большевиков – других кандидатур в бюллетенях не было. Только Сталин сделал голосование "долгом" гражданина, за неисполнение которого можно было и пострадать.
Теперь вот голосование за любую партию, кроме "Единой России". Но ведь цель активного гражданина – добиться наличия в избирательных списках партии, за которую он готов был бы голосовать. А вот за это люди не то что не готовы бороться – они часто даже думать об этом не хотят, ограничиваясь ироническими шутками в адрес власти или Центризбиркома. Это ведь не активность, а та же апатия, разве не так?
– В чем-то вы правы. Большинство россиян предпочитает или пассивное приятие все той же правящей команды, или пассивное уклонение от того, чтобы эту команду поддерживать. До 40 процентов опрошенных не находили в списке из семи партий, предложенном им на последних думских выборах, той партии, за которую им хотелось бы проголосовать. 40 процентов не представленных, как им хотелось бы, избирателей – это много. Но эти 40 процентов не знают, что можно сделать, чтобы улучшить эту ситуацию. Столько уже было поставлено блоков на пути партий, сделано абсурдных запретов, проведено абсурдных разбирательств… Многие не верят в успех, не готовы настаивать на своих правах избирателей и требовать – через множество переходных ступеней и административных препон – законного разрешения ситуации.
И все же есть в этой вроде бы инертной массе люди, которые четко знают хотя бы то, чего им точно хотелось бы избежать. Чаще всего это относительно молодые люди, 25-39 лет, которых не устраивает достигнутый ими уровень и отсутствие дальнейших перспектив в России. А "рокировку" в тандеме Путина и Медведева в сентябре 2011 года многие из этих людей трактовали просто: никаких ни кадровых, ни тем более политических перемен в ближайшие 12 лет не предвидится. А ведь для людей поколения тридцатилетних эти 12 лет – ключевой период в жизни, когда они пройдут пик своих возможностей. Добавьте к этому тот факт, что после кризиса 2008 года, да еще и при нынешних трудностях в "еврозоне", перспектива просто уехать за границу стала довольно затруднительной. И раньше-то на Западе нашим соотечественникам не очень раскрывали объятия. А теперь появляются все новые иммиграционные барьеры, да и просто не заключаются контракты с российскими специалистами или бизнес-партнерами. Все это вместе сработало на протестную мобилизацию определенной части "уставших".
– Сейчас консерваторы активно задействуют старый добрый образ "осажденной крепости". Мол, посмотрите на Ливию, на Сирию – в их дела откровенно вмешивались, та же участь может ждать и нас… Этот образ хорошо работал в дореволюционной России, но в конце советского периода он дал сбой. В 1989-1991 годах большинство воспринимало крушение "социалистического лагеря" не как национальное поражение, а как стимул к борьбе за реформирование собственной страны. А как сегодня воспринимается в стране символический оранжевый цвет?
– В российском обществе давно распространены и чаще всего по инерции возникают два типа реакции на "оранжевые революции". Выбор одной из этих двух реакций зависит от настроя самого гражданина. Одна реакция у людей, настроенных на перемены. Она выражается в лозунге "Давайте сделаем так же, а вдруг получится". Но традиционно доминирует в России другая реакция – консервативная, особенно со стороны власти. Эта реакция выражается лозунгом: "Нет оранжевой чуме!" Психологически она объяснима: ведь революция – это резкая перемена, ролевая модель, которая как бы призывает граждан занять более активную позицию, а власть – задуматься о реформах. Это как круги от падения камня в реку с сильным течением: те, что идут вперед, против течения, скоро гаснут; зато реакция в прямом смысле этого слова оказывается намного сильнее – усиленные речным течением волны катятся широко и далеко назад, в сторону прошлого. Тут работает еще и привычка россиян с недоверием относиться к Западу как к политическому игроку. Большинство населения редко видит в Западе равного и важного партнера и весьма настороженно воспринимает попытки переноса западной демократии на нашу почву.
– Но почему эта схема не сработала в 1989-1991 годы? Тогда, наоборот, многие хотели повторения в России польских, венгерских, чехословацких "прощаний с коммунизмом".
– Тогда первые лица в стране не отвергали происходящее в Восточной Европе в столь же категоричной форме, в какой у нас сегодня отвергаются "оранжевые революции". А мнение первых лиц в России всегда значит очень много. Впрочем, тут кое-что зависит и от того, в каком информационном мире живет человек. Во время войны в Грузии в 2008 году люди, судившие о происходящем по российским телепередачам, имели о нем совсем другое представление, чем те, у кого был доступ к информации об этой войне из интернета. То же относится и к менее драматичным темам, чем война. Сколько людей сегодня имеют возможность прочитать книгу "Почему у Грузии получилось"? Очень немногие. А негативной информации о Грузии – море.
Ощущение "осажденной крепости" выгодно конформистам, чиновникам, которые ничего не хотят менять. Схема тут приблизительно такая: деньги из бюджета, которые мы вам, ребята, недодаем, идут не столько в карманы чиновникам, как вам внушают оппозиционеры, сколько, скажем, на армию. А ведь вокруг – враждебный мир, так что сильная армия нам просто необходима. Вы что, против? Большинство россиян по-прежнему, по-советски согласны с тем, что если у страны не будет сильной армии, ее не будут уважать. Хуже того – вообще всерьез воспринимать не будут.
И вот население, прекрасно осознавая, что подавляющая часть взимаемых с него налогов не пойдет ни на какую армию, а на тех же чиновников, понуро соглашается. Его настроение выражается формулой: главное – чтобы была великая держава, а мы пока как-нибудь перебьемся, потерпим. Эта формула работала на протяжении огромного периода российской истории.
– Работают ли еще старые символы – целостность государства любой ценой, защита от враждебного окружения?
– Работают. Хотя в принципе опора на символы – признак примитивной структуры общества, суженных каналов коммуникации, ограниченных информационных ресурсов населения, его неспособности к трезвому осмыслению происходящего. Информационная диета большинства россиян все еще сводится в основном к двум первым каналам телевидения. Навязываемые этими каналами символы – очень грубы, зримы, суггестивны. На людей, вырвавшихся из этого информационного круга, эти символы просто перестают действовать. Получается, что есть две России – Россия телевидения и Россия интернета.
– Но разве это такая уж новая ситуация? Две России существовали на нашей территории со времен "европеизации" российского дворянства при Петре I, декабристы ощущали себя в некомфортном положении грамотного меньшинства посреди неграмотной страны. Декабристы, да и другие революционеры страдали от этого. Отсюда их метания: то требования дать неграмотным избирательные права как бы авансом, в ожидании скорого обучения, то распространенное в революционной среде XIX века "обожествление" народа, который якобы все понимает, не читая. Какие бы идеологии ни побеждали, какие бы избирательные системы ни вводили, свободы не получалось. "Институт институтов" – человек – все время оказывался не готов к свободе.
– Это в известной степени верно, но о чем это говорит? О том, что мы два-три века ходим по тому же кругу и наступаем на одни и те же грабли. И это печально. Только если раньше это были грабли железные, то теперь электронные. Но, кажется, есть – и все более заметны – признаки другого отношения к электронике. Возьмем хотя бы период декабря 2011 – февраля 2012-го. Понятно, что дело тут не в технологии, а в людях, отношениях между ними, формах этих отношений, перспективах этих форм на будущее. Это новый запрос, и он серьезен. Тем более что выступления московского меньшинства поддерживает относительное большинство жителей России. Самая распространенная реакция опрашиваемого населения на митинги в Москве – это поддержка, пусть чаше всего и пассивная. В той или иной степени такое мнение разделяют 45 процентов населения, а каждый шестой или седьмой участник опросов заявляет, что и сам готов к этим митингам и шествиям присоединиться.
