Большая историческая Россия наносит ответный удар

Для тех, кто верил и надеялся, есть отличная новость. Для тех, кто боялся, ненавидел и занимался художественной смердяковщиной, новость имеется ужасная. Хотя это — одна и та же новость.

Большое русское кино и большой русский кинематографический стиль вернулись. Спустя десятилетия безвременья, "подражалок" Голливуду, отчего-то почти всегда мелкопоместному, совсем уж "для бедных".

Русские пришли. И сделали фильм. О России. Без изъятия и стеснения за "вериги прошлого" и прочие "темные царства".

Русские сделали фильм о том, кто они и откуда. Зачем, как и для кого создавалась страна, сегодня раскинувшаяся на девять часовых поясов. И, что самое главное, в какую цену самим русским, которых обожали называть то советскими людьми, то россиянами, создание страны встало.

На экраны выходит фильм "Сердце пармы" — именно так, со строчной буквы, поскольку упоминается заросший лесом холм, которыми так богата пермская земля. А не город в итальянской провинции Эмилия-Романья.

Экранизация одноименного бестселлера Алексея Иванова, опубликованного на сломе эпох (в 2000 году появилось первое издание), затянулась на 20 с лишним лет по причинам понятным и очень прозаическим.

Чтобы поднять глыбу романа почти в полтысячи страниц, требовались ресурсы. Не только финансовые, разумеется, но и интеллектуальные, основанные на пережитом страной и ее народом даже за последние годы, не говоря уже о веках, которые истекли с XV столетия, когда Москва, точнее — княжество Московское, почувствовав, как ослабевает ордынское иго, начало собирать земли. Чтобы из земель и людей, на этих землях живших, создать страну.

Ту, которая нам, ее гражданам, кто ее любит, и тем, кто нас опасается и кто нас не любит, знакома сегодня.

Оставив на время военную составляющую, историю сражений и прочие детали батального полотна, стоит заметить, что, вероятно, впервые за последние почти полвека тема того, что есть Россия в духовном смысле, из чего русскость складывается и на чем ценностная система русских основана, "Сердце пармы" показывает, не скрывая, не пряча, без гнева и пристрастия.

А за полвека потому, что единственный режиссер, который сумел анализ русской идеи провести средствами кинематографа, был Андрей Тарковский. В фильме "Андрей Рублев". Это в финале данного шедевра из крови, грязи, мучений, пожаров, любви и предательства, долга и чувства веры и безверия, надежды и безнадежности взмывала вверх "Троица".

Великое и вечное создается ценой не менее великих и столь же нескончаемых страданий. И лучше всего цена эта известна русским.

Создатели "Сердца пармы" — от продюсеров до режиссера, от оператора-постановщика до актеров (выбор исполнителей даже эпизодических ролей не мог не быть более точным и творчески оправданным), от художников — и тех, что создавали декорации, и тех, что придумывали костюмы, и тех, что вычерчивали грим, — разумеется, в курсе, что Тарковский — это не тот странный господин, что снимал "долго и скучно", а тот, что повествовал о России. А долго, но энергично — потому, что Россия просто очень большая страна, живущая в своем отдельном историческом темпе. Подчиняясь ходу часов своей цивилизации, а не чьей-то там веселенькой ритмике.

Прямых отсылок к "Андрею Рублеву" в фильме не так уж много, но они расставляют нужные акценты. Черный клобук епископа Ионы, его острый взгляд небесной голубизны глаз (незабываемый Евгений Миронов), его диалог — как с самим собой, так и со своими духовными чадами — это ведь тень иконописца Рублева (в исполнении Анатолия Солоницына), пролетевшая над пермскими лесами.

Горящий падающий с храма крест во время битвы и Иона уже с другим крестом, на своих плечах тащащий его на купол, чтобы спасти и сохранить, — это тень Бориски, того самого, что отлил колокол для звонницы храма в Суздале все в том же "Андрее Рублеве".

Как не стоит Русская земля без праведников и страстотерпцев, так не стоит на Руси храм без креста на куполе. И без колокола. В звоннице.

Российскому кинематографу потребовалось полвека — и тоже, кстати, ценой невероятных потерь и страданий, балансируя на грани утраты самости и самостоятельности, чтобы эту истину не только понять. Но и объяснить. И не кому-то там, вроде самого умного и рафинированного столичного синефила, а обычному зрителю.

Объяснение это получилось убедительным в первую очередь потому, что сценаристы (Сергей Бодров — старший и его соавторы) сумели рассказать историю. Прежде всего историю любви. И о любви. И о том, что она часто противоречит долгу. И что, разрываясь между этими двумя чувствами, можно довольно быстро скатиться к предательству. Удержаться от последнего помогает вера. Но и вера тоже может проверяться на излом. Тогда на помощь приходит надежда. И уж если от надежды, веры и любви мало что остается, рождается мужество. И вот оно вытягивает человека вверх. В небеса. Потому что мужество — это умение жертвовать. Собой. И в первую очередь — именно собой.

Из сплетения батальных сцен (а мы-то уже забыли наш когда-то знаменитый канон конных битв, введенный и закрепленный для всего киношного мира Сергеем Бондарчуком), жарких любовных сцен, жесточайшего кровавого, но оправданно натуралистического противостояния, когда не щадят никого и ничего, когда разум ослеплен местью, на глазах зрителя рождается (вернее, к этому зрителя, если он внимателен, благодарен и открыт, подводят) та самая современная русская идея, которую в России держали вынужденно (в том числе и для того чтобы нравиться Западу, что уж сейчас это скрывать) под спудом.

Да, она такая. Из крови. Из немыслимого количества жертв (и неправда, что мы об этом не помнили). Из преодоления, что очень тяжело и очень больно, слабости и страха. Из желания спасти и сохранить — пусть и ценой трудно сегодня представимых компромиссов. Но что же поделать, если такова наша история? Мы же не можем, понимая, чем отказ от собственного прошлого грозит, выкинуть все вот это на помойку, пусть она и называется красиво и современно "системой общеевропейских ценностей".

Кстати, об этих самых ценностях, обо всем этом пацифизме, о нежелании воевать — заявляет сам главный герой, князь Михаил (грандиозная работа Александра Кузнецова).

Он так ведь и говорит: "Я не хочу войны". Но выбор пути, той дороги, которая ведет его и его ратников вдаль, делает пацифизм в итоге невозможным. За любовь, за кров, за своих приходится идти в бой. И проливать кровь.

И в этой битве в итоге, увы, проигрывать. С достоинством. Получая кандалы и муки.

Компромисс, когда судьба страны оказывается важнее, нужнее и весомее, становится в результате прощением, отказом от мести, а значит, смирением собственной гордыни.

Поэтому финал масштабной саги "Сердца пармы" логичен: труд, когда нужно пахать и сеять, чтобы был хлеб, пусть и на полях сражений, пропитанных кровью, становится символом возрождения человека. И народа. Хлебопашество с деревянным плугом, в который впряжены кони, уже забывшие крики ратников, — как спасение. В христианском смысле слова.

У Тарковского "Троица" возносилась вверх из дыма пожарищ и страдальческого воя, означая бессмертие идеи русскости.

У Мегердичева русская идея опускается с небес на землю, чтобы помогать возрождать страну, возвращая ее себе и народу. В которой всяк сущий в ней язык — и внук славян, и тунгус, и калмык, и пермяк, и татарин — ощущают себя частью русской цивилизации. При этом сохраняя в ней и свою тоже. Спокойно. И бережно.

Это-то и есть тот самый главный и самый сильный удар империи, которого так боялись и так боятся ее враги.

Фильм "Сердце пармы" замыкает длинный цикл возвращения с небес на землю и возвращения земель. Возвращения людей. И возвращения надежды. А вера и любовь приложатся.

Не было в новейшей истории русского кинематографа фильма более своевременного и современного.

"Сердцу пармы" и его авторам остается пожелать благодарных зрителей и хорошего проката. И сказать спасибо — за то, что сделают тех, кто придет картину посмотреть, соучастниками важной, нужной и трудной рефлексии о судьбе и истории нашей страны, а значит, каждого из нас.