Дмитрий Песков: русский человек лучше всего работает под давлением

Новейшие технологические тренды России напоминают времена СССР, когда разработчики в условиях дефицита были вынуждены изобретать что-то свое, считает спецпредставитель президента по цифровизации Дмитрий Песков. В интервью РИА Новости он рассказал, как "долго-дорого-плохо" превратить в "быстро-дешево-хорошо", не потеряться на пути к технологическому суверенитету, объяснил, в чем уязвимость глобальных монополистов, зачем России нужен Алмазный фонд технологий, в каких отраслях экономики сейчас самая сложная ситуация, и почему наша страна уже не боится отключения от глобального интернета. Беседовали Ирина Андреева и Диляра Солнцева.

– Весь мир помешался на технологическом суверенитете, зачем он нам нужен и какой ценой?

– Россия сейчас возглавляет тренды мирового развития, как в XX веке неоднократно возглавлял Советский Союз. Это непривычная роль для нашего государства, для нашего общества. И нам сейчас предлагается сделать то, что до сих пор не делалось – решить задачу о суверенитете. Но ни в коем случае нельзя сказать, что это только наша задача, все крупные страны давно последовательно ведут такую политику. Со второй половины 2010-х годов в США началось возвращение крупных производств, Китай последовательно замещает все производственные цепочки, сейчас очень активно в это же включилась Индия.

Это означает, что цепочки поставщиков по миру будут перестраиваться так, чтобы отдельные элементы критической инфраструктуры были во многих странах. Это совершенно другая модель глобальной экономики, чем та, которая была до сих пор.

И в этом смысле то, чем мы будем заниматься, опирается на существующие подходы. И даже там, где, казалось бы, у нас нет заделов, – как в микроэлектронике – если поговорить со специалистами, командами, которые реально этим занимаются, то можно найти крайне интересные решения, которые могут применяться как в гражданской, так и в военной сфере, которые проблему чипов не полностью, но в значительной степени решают.

То же самое происходит, например, в авиации. Пятьдесят лет назад в мире было несколько десятков авиапроизводителей, они конкурировали. Сейчас, если говорить о дальнемагистральных широкофюзеляжных лайнерах, компании две. Но уязвимость у них невероятно большая – многие страны, в том числе Россия и Китай, уже несколько лет назад начали перспективные проекты по созданию своих самолетов. Конечно, и другие страны тоже смотрят: не породила ли инновационная сфера стартапы, какие-нибудь машины, которые могут выполнять те же функции, но дешевле и проще.

– Что мешает внедрять технологии, которые уже созданы и протестированы?

– Очень просто: есть потребитель, а он хочет быстро, дешево и хорошо. Это его главное требование к продукту, который выходит на рынок. Когда вы делаете свое, вы не можете сделать быстро-дешево-хорошо, вы по определению в начале будете делать долго, дорого и плохо. И если у страны есть воля к тому, чтобы создавать этот продукт или технологию, то она создает такие преференции, такие условия, для того, чтобы можно было "долго-дорого-плохо" превратить в "дешево-хорошо-быстро".

– Сколько времени это может занять?

– По опыту крупных азиатских "тигров" – Япония, Южная Корея и Китай прошли эту дорогу за 10-20, где-то и 30 лет. Абсолютно справедливо, и всем понятно, что сделать это по всему фронту нельзя. Вопрос не в том, чтобы заместить все, что делают другие, так вопрос не ставится. Вопрос в том, чтобы иметь свой "Алмазный фонд технологических разработок", которые есть либо только у тебя, то есть это технологическое превосходство, либо есть еще у трех-пяти стран в мире – то есть технологический паритет.

Если говорить о реалистичной задаче технологического суверенитета, она выглядит так. За 10-20 лет можно создать 30-50 собственных линий передовых разработок, которые станут экспонатами нашего "Алмазного фонда технологий" и смогут обеспечить продовольствие, безопасность, медицину и связность в стране в случае любых катаклизмов. И в отличие от обычного Алмазного фонда – алмазы вечны – технологии обесцениваются, значит, их нужно постоянно пополнять.

– А вы предлагали президенту эту идею "Алмазного технологического фонда"?

– Многие вещи обсуждаются, я не буду это комментировать. Задача президентом по технологическому суверенитету поставлена, а как она будет реализована и во что превратится – много разных направлений и подходов есть.

– А Россия способна создать свое с нуля?

– Сказать, что есть что-то, чего мы не умеем, категорически нельзя. За редчайшими исключениями, вроде фабрик по производству пяти-нанометровых схем. Ответ простой – со всем не справимся, но в правильной коалиции с дружественными странами и с собственным набором критических технологий – справимся.

– То есть технологический прорыв у нас будет?

– Будет. В разных направлениях есть разные сроки. Понятно, что есть риски в сельском хозяйстве – критичность, например, семенного фонда, но она всегда была. Будут возникать отдельные дефициты, как сейчас возник дефицит скоростных лифтов. В гражданском авиастроении будет тяжелая ситуация. В производстве смартфонов, электроники.

– Автопром?

– Вы знаете, судя по моей информации, китайские, корейские производители готовы заместить всех. Есть обрывы в цепочках поставок, но сказать, что это носит какой-то системный характер, нельзя. Сегодня, кстати, самый крутой электромобиль – китайский, а не американский. Tesla отдыхает. Поэтому перспективы замещения – на горизонте пяти-семи лет.

– То есть коллаборации и новые отрасли импорта?

– Я, скорее, поддерживаю позицию Минпрома, который говорит, что уже осенью нам придется переходить к жестким программам протекционизма – сейчас мы открываем рынки, чтобы быстро заместить ушедших европейских производителей. А дальше, если нам российский производитель скажет, что мы готовы все возместить, мы будем поддерживать его, а не зарубежного производителя. Там, где компетенция уже выросла, нормальная абсолютно политика, совершенно естественная.

– Могли бы вы перечислить отрасли, в которых нужно было бы создать условный "тревожный чемоданчик" запасов, чтобы не оказаться без необходимых составляющих для производств?

– У нас есть модель сквозных технологий Национальной технологической инициативы, которая подпадает под это определение. Сейчас мы ее достроили, выглядит она так: есть блок по цифровым технологиям, которые позволяют спроектировать конечный продукт. Технология цифровых двойников, способы сбора больших данных, собственные решения в области искусственного интеллекта, собственные стандарты беспроводной связи. Это первый блок цифровых технологий, которые позволяют создавать цифровую инфраструктуру.

Если мы говорим уже про конкретную вещь, то к блоку добавляется владение способами создания новых типов материалов под задачу. Сейчас материалы – не вообще железо, а железо с соответствующими характеристиками под конкретную инженерную задачу.

То, чем мы очень мало занимались, в чем мы провалились – это двигатели. И я ожидаю, что мы сейчас развернем несколько дополнительных программ по двигателям. Меняется сама парадигма того, что такое двигатели, даже что такое мускулы, приводная сила. Для нас двигатель – это такая махина. А ведь, например, в современном самолете, если это электрический самолет, это уже не так. То есть весь самолет становится двигателем – он распределенный, у него пропеллеры в одной части, а энергия, например, распределена по всем крыльям, управляющие системы вынесены в хвост.

Система распределенных двигателей – это совершенно другая, совершенно новая парадигма, которая сегодня возникает. И двигатели должны быть отечественные. То, что прямо важно для нас. И такая же логика – это геоинформационные системы и системы космической связи. Космос как никогда близок к Земле.

– Экологическая повестка и природные вопросы тоже в центре внимания?

– Климатические технологии обязаны быть у страны. Технологии трех типов: управление водой, управление метановым и углеродным циклами и терраформирование. Это то, как правильно в нужном месте срыть гору, как в правильном месте вырастить гору, и как прорыть канал, как изменить, осушить болото или как, наоборот, создать болото. Возникает огромное количество задач. И, конечно, мы входим в эпоху строительства новых логистических коридоров.

У нас появляется огромное направление южного пути, связанности России с миром – через Астрахань, транскаспийская магистраль и дальше через Иран, с одной стороны, в Африку, Ближний Восток. А с другой стороны, в Индию и Китай. И сочетание Северного морского пути и Южного торгового пути – оно создает совершенно другую парадигму. И для этого нужно вернуть технологии терраформирования.

– Если отвлечься от глобальных целей и перейти к более мелким. Программное обеспечение госорганов, критически важная инфраструктура и прочее – уже давно говорится, что надо переходить на российское. Действительно ли нужно все бросать, срочно разрабатывать и переустанавливать?

– Это очень сложная дискуссия, та же самая история про "долго, дорого, плохо". С другой стороны, то, как нас от рынков отрывают, показывает, что в этом историческом периоде были правы те, кто говорил, что надо ориентироваться на отечественное, даже если долго, дорого и плохо.

– А сейчас-то что делать?

– Всегда говорю одно и то же: русский человек лучше всего работает под давлением.

– Безусловно, пока не пнешь, не полетит.

– Поэтому пнули. Не верили своим – пнули с той стороны, и все полетели, все занимаются разработками. Минцифры делает невероятный объем работы с точки зрения принуждения, понуждения, мотивации и всего остального. Мы видим, как на наших глазах растут эти компании, даже те, которые как бы "релоцировались", но де-факто переименовались, борются за российский рынок. Появился огромный потенциал для рынка оффшорного программирования, который существовал в России. Например, у компании Intel было несколько тысяч высококвалифицированных программистов, которые сидели в Нижнем Новгороде и работали исключительно на Intel, никакой софт в России не оставался. Сейчас Intel ушла из России, а разработчики-то остались.

– Улетали громко…

– Улетали громко, да, но это же еще был фактор испуга, психологическая спецоперация. Я могу сказать, что мы сделали специальный чат-бот, куда IT-шники, которые хотят вернуться, стучатся, и мы им показываем карьерные возможности в России. Связываем так, чтобы не было передачи персональных данных, их напрямую с потенциальными работодателями.

– То есть процесс пошел? Люди действительно решили вернуться?

– Люди возвращаются, конечно.

– И напоследок вопрос, который всех волнует. Можем мы остаться без глобального интернета? Это технически возможно?

– Да. Но, что очень правильно сделала наша страна за последние несколько лет – мы подготовились к этому сценарию так, чтобы российский интернет продолжил существование, даже если у нас его отключат. И смысла в его отключении не стало. Поэтому Россия его отключать не собирается, а если нам его отключат извне, то мы выживем: локальные ресурсы работать будут, а коннекторы к мировому интернету мы достроим. Но повторения ситуации 1991-го года, когда домен su управлялся финским студентом из Хельсинки, у нас уже не будет.