— Если бегло читать вашу биографию, то кажется, что путь к всемирному успеху был не очень тернистым. Музыкальная семья, фонд «Новые имена», Центральная музыкальная школа, затем победа в конкурсе Чайковского. Вы как-то даже говорили, что отыграли тогда третий тур и пошли смотреть трансляцию чемпионата мира по футболу. Именно так становятся всемирно известными виртуозами?

— Наверное, если смотреть на биографические данные, так и получается. Но вы прекрасно понимаете, что карьера любого музыканта не может быть без неудач. Клеймо «Золушки с Байкала», как я его называю, мягко говоря, ошибочно. Путь был долгим, нелегким, но абсолютно счастливым.

В Иркутске меня заметила Иветта Воронова (основатель фонда «Новые имена». — Прим. ред.) на прослушивании, которое я чуть не пропустил из-за футбольного матча во дворе. Она сказала: «Мы хотим пригласить тебя в Москву», я ответил: «Спасибо» и убежал отмечать успех со своей командой, не осознав того, что произошло. После того как сыграл концерт в столице, я поступил в Центральную музыкальную школу, и все началось.

Я говорю всегда, что даже если бы была возможность, ничего не стал бы менять. И в первую очередь — наш семейный оптимизм, веру моих родителей, которые оставили свои профессии и положение в Иркутске. Бабушка продала квартиру, и на эти 16 тысяч долларов мы существовали в столице.

Конкурс Чайковского — это результат моей семилетней работы с педагогами Валерием Пясецким и Алексеем Наседкиным и, конечно, Сергеем Доренским. А на конкурсе футбол мне действительно помог, тут вы правы. 

Он отвлекал меня от нервозной атмосферы, скажем так: я смотрел матчи и выходил только играть туры. Но победа — это, конечно, удача, ведь на первое место претендовали потрясающие музыканты. На самом деле все эти конкурсы настолько субъективны, что не имеет никакого значения, какую премию ты получил.

— После конкурса Чайковского вы стали много гастролировать по России, постоянно работаете с региональными оркестрами. Как вас там принимают? 

— У многих наших и зарубежных музыкантов есть заблуждение, что можно проехаться по регионам — и с первого раза закрутился бурный роман. Это история чрезвычайно нелегкая. Я имею в виду не только искушенную публику. Кстати, по-моему, одно из самых главных наших достижений за последние 25 лет — появление нового поколения публики, которое ходит на концерты классической музыки.

Молодежи также много в Китае, в Южной Корее. В Сеуле у меня просто подняли на руки машину, я почувствовал себя почти Элвисом Пресли. 

— В одном из интервью вы вспоминали: «Никогда не забуду, как я в тринадцать лет сыграл в Иркутской филармонии Третий концерт Рахманинова и, стоя за кулисами, повторял: «Я самый счастливый человек на земле».

— Было такое... Да!

— А какие еще концерты могли бы сравниться с этим? Работа с какими дирижерами? 

— Это не зависит от известности зала или дирижера оркестра. Если брать событийность, 25 концертов в Карнеги-холле, который, кстати, открывал Чайковский, — для меня это личное достижение. 

Венская, Берлинская филармонии, Лондонский оркестр, Чикагский симфонический оркестр, работа с Валерием Гергиевым, Владимиром Спиваковым, Юрием Башметом, Марисом Янсонсом, Зубином Метой… Список большой. Сюда же — запись произведений Рахманинова на его рояле. Хотя я играл на инструментах, принадлежавших Горовицу, Листу, Григу. 

Но концерт может быть удачный как в Карнеги-холле, так и в маленьком районном центре Оренбургской области, где мы, кстати, подарили 25 роялей музыкальной школе и в дома культуры.

Для меня нет разницы, где я выхожу на сцену. Я и молодым всегда говорю: если вы будете делить концерты на более и менее ответственные, то далеко не пойдете. Сколько бы человек ни сидело в зале, надо отдаваться на 150 процентов. 

Хотя да, особенный раз был, когда я играл Рахманинова на закрытии Олимпиады в Сочи, которое смотрели около трех миллиардов человек. Я был очень горд за нашу страну. 

— Ощущение безграничного счастья, которое было у вас в 13 лет, — вы испытываете подобное сейчас? 

— Когда ты играешь Третий концерт Рахманинова, ты счастливый человек, потому что если ты его доиграл до конца — уже счастье. 

Если меня спрашивают: «Где ты хочешь оказаться через 20 лет», я отвечаю: «Быть на сцене и исполнять этот концерт». Это показатель твоей технической, музыкальной формы, энергии.

Я много чего выучил во время пандемии и жду не дождусь встречи с аудиторией: 2 июля в парке «Зарядье» пройдет open-air с трансляцией онлайн, это будет полная импровизация.

Концерт в зале Чайковского 20 марта я не забуду никогда. Хотя его увидели больше четырех с половиной миллионов человек, но в зале никого не было.

— И как вы себя чувствовали? 

— Никакая самая гениальная техника не может заменить отдачу зала. Это тот допинг, тот мельдоний, без которого я не могу. Без которого так сложно сейчас. Мой организм настроен на то, чтобы каждый день летать и каждый день выходить на сцену: сегодня — Токио, завтра — Нью-Йорк, послезавтра — Париж, а потом снова Нью-Йорк. 

И везде разная программа, новая аудитория, перед которой ты должен играть несмотря на джетлаг, акклиматизацию, отсутствие сна. Но включается сценотерапия, и усталость, невзгоды остаются за кулисами. Наверное, поэтому у меня такой плотный график, расписанный на пять лет вперед. А еще, конечно, сибирская невозможность сказать «нет». Если я знаю, что меня ждут, и если у меня есть техническая возможность туда добраться — я лечу.

При этом я также горжусь нашей публикой, ради которой выхожу на сцену. В Кремлевском дворце 16 июня должен был состояться мой юбилейный концерт — перенесли на 14 октября.

За три месяца самоизоляции зрители выкупили все места в шеститысячном зале! Даже в такой непростой ситуации они надеялись, что концерт состоится. Я очень этим тронут. 

— Насколько я знаю, последние 25 лет вы отмечали день рождения на сцене. Как планируете встретить 45-летие?

— В семейном кругу мы точно отметим, а вот с друзьями… Непонятно, где 11-го числа они будут чисто технически, но после концерта в «Зарядье» мы точно соберемся.