Европу трясет от очередной "победы русских спецслужб"

Виктор Мараховский

Европейские СМИ в очередной легкой панике. В крупнейшей автономии Испании — Андалузии — прошли скандальные выборы в парламент.

На этих выборах из ниоткуда вылезла мелкая партия Vox, недавно отпочковавшаяся от правоцентристов. Она, до того бывшая ничем, внезапно набрала 11 процентов голосов и стала первым почти за сорок лет "ультраправым" объединением, попавшим в законодательное собрание не только в Андалузии, но и вообще во всей Испании. Такого там практически не видели со времен Франко.

При этом традиционные лидеры — лево- и правоцентристы — потеряли до трети голосов. Медиа в шоке, политологи пишут мрачные прогнозы о росте радикального правого популизма. Естественно, уже найден след русских спецслужб — сейчас без этого никак.

Сама по себе испанская Vox, отметим, ничего чудовищного не представляет: это консерваторы вроде "Альтернативы для Германии" с католическим уклоном. То есть они за ограничение абортов и иммиграции, а также против однополых браков. Не говоря уже о том, что в правительство их, конечно, никто не возьмет — они нерукопожатные.

© AFP 2024 / Jorge Guerrero

Но штука вся в том, что именно это — признак уже вполне наступившей бархатной катастрофы.

В течение десятилетий либеральная демократия в Европе была вполне работающим механизмом. Право- и левоцентристы каждые четыре-пять лет выходили на поле, чтобы сыграть очередной матч на тему "поднимаем налоги/снижаем налоги". Разнообразные "ультра" — что левые, что правые — служили для правящих партий чем-то вроде кадрового резерва. Те из них, кто не желал сидеть в маргинальном "арийском" или "лесбо-троцкистском" подполье, вливались в центристские силы и обновляли их своей повесткой. Примером тут могут служить лидеры "революции 1968-го", осевшие в 1990-х в европейских парламентах в виде мирных социалистов и зеленых.

Собственно, это и давало возможность существовать в Европе "либерализму с человеческим лицом" — то есть ориентироваться на волю большинства, но учитывать мнение меньшинств.

Однако в какой-то момент эта "фабрика согласия" засбоила. Факторов было множество, но одним из них — возможно, главным — стал, вероятно, распад СССР.

До краха социалистического блока в западных демократиях "левые радикалы" считались столь же опасными, как и правые. Во время холодной войны шевеления троцкистских студентов (с портретами Че Гевары в общагах и лекциями Жижека в аудиториях) уравновешивались консервативными буржуазными традициями миддл-класса.

Когда же Советский Союз исчез — леваки, образно говоря, перешли на сторону победителя. То есть перестали сражаться за коммунизм и против олигархов и обезвредились до "борцов за дискриминируемые меньшинства". В итоге даже самые странные левацкие идеи начали беспрепятственно проникать в политический мейнстрим.

А вот консерватизм, напротив, остался недобитым врагом.

И спустя годы настоящими маргиналами на Западе постепенно остались исключительно консерваторы. Причем градус терпимости к ним постоянно падал все последние лет 25. По сути, "ультраправыми" сегодня, в конце 2010-х, обзывают тех, кто еще в 1980-х были вполне умеренными центристами. Тех, кто полагает, что брак — это между мужчиной и женщиной; тех, кто считает себя вправе воспитывать своих детей на своих ценностях; тех, кто против криминальных гетто с "дешевой рабочей силой"; тех, кто искренне считает, что мужчины лучше водят фуры и играют в шахматы, а женщины лучше управляются с детьми и вообще их надо беречь.

По факту — неприличным и неприемлемым постепенно стал тот самый набор ценностей, с которым Запад победил в холодной войне. Эти ценности сегодня объявлены неполноценными. А следовательно — неполноценны и их носители. И потому они везде, где можно, лишены права публичного голоса. В том числе и в вопросах, поколение назад считавшихся пространством личной свободы, — на тему "кого мне брать на работу", "кому мне продавать торты" и "как мне воспитывать своего ребенка".

Иными словами, то, что было обычным консерватизмом, новые держатели дискурса переименовали в экстремизм. И вытолкнули в политическую маргинальность миллионы сограждан, в социальном смысле никакими маргиналами не являющихся. Избиратели "АдГ" или Ле Пен не сидят на пособиях, не курят крэк и не имеют судимостей, но с точки зрения нынешних политических приличий они существа второго сорта по сравнению с теми, кто относится к "дискриминируемым группам".

Нормальные европейцы XX века — в веке XXI переселены в своего рода стеклянные гетто, потому что они не вписываются в новую господствующую "политическую расу". И в этих гетто сидит кое-где уже по 10-20 процентов населения ведущих демократических стран.

И что характерно — "учитывать их мнение" никто не собирается, несмотря на как бы либерализм. И их ряды растут — потому что чем дальше и больше их игнорируют, тем для большего числа европейцев мейнстрим становится неприемлем.

© AP Photo / Gogo Lobato

Сегодня трудно гадать, достигнет этот процент новых маргиналов критической массы или нет. Для нас не так интересно. Интересен сам факт: в передовых странах Запада сегодня универсальной официозной идеологией стал своего рода "ванильный расизм", который точно так же по старинке подходит к головам с линейкой. Только измеряет теперь не сами черепа, а то, что в них. И точно так же выдает приговоры о неполноценности.

Кстати, мы тут удивляемся, почему из всех народов на планете сегодня на Западе считается приемлемым и нормальным ненавидеть только русских. Почему в мире победившей толерантности один народ упорно изображают какими-то татуированными злобными гоблинами. Ответ прост: этот народ ненавидят за то, что "у него в голове нет свободы" — в передовом ее понимании.

Кстати, любят русских во всем западном мире тоже за это.