Французский режиссер Кристоф Рок накануне премьеры "Амфитриона" Мольера в театре "Мастерская Фоменко" рассказал в интервью РИА Новости о своей необычной встрече с Фоменко, о работе с российскими артистами, о критерии при выборе пьесы, о роли зрителя в спектакле и о своей любви к путешествиям. Беседовала Наталия Курова.
— "Амфитрион" — это первая ваша постановка в российском театре. Думаю, не случайно этим театром стала "Мастерская Петра Фоменко", о котором вы всегда в своих интервью говорили в превосходных степенях.
Театр творится из массы всего — это наше воображение, наши призраки, образы театральные. И мы с актерами, работая над "Женитьбой", переместились в какой-то такой мир, где, безусловно, присутствовала и частица Фоменко. Ничего религиозного здесь нет. Это все происходило на бессознательном уровне. Чем больше я занимаюсь театром, тем больше прихожу к выводу, что элемент бессознательности очень значителен в театре.
— Как вам работалось в "Мастерской Фоменко"? Удалось ли создать актерский ансамбль единомышленников?
— Театр — дело непростое и слагаемое из многих элементов. Но наш театральный азарт и основан на этой сложности. А здесь речь идет о двух культурах и двух разных подходах к театру, разных мирах воображения и к тому же разных языках. Но когда в этой ситуации мы находим точки соприкосновения, это становится особенно ценным.
И потом я такой привнесенный элемент в этот театр. Не чужак, но новый человек. Я вступаю здесь в область таких уже семейных отношений, которые связывают этих артистов разными образами и способами. Я попал в сообщество людей, которые вместе уже 20 лет, у которых огромный не только личный, но и совместный опыт. К тому же я принес с собой Мольера — самого французского автора…
— В чем же была особенная сложность в процессе создания спектакля?
Мольер холоден, сух, и его прежде всего занимают вопросы власти и отношения человека и власти, все аспекты проявления власти. Мольер, который был гениальным актером, стал совершенно необычайным писателем. Он поставил на службу своему перу весь свой гигантский актерский опыт. И это проявляется на всех уровнях: в создании ситуации и конфликта, целях и ставках, которые в игре, и в письме, литературной форме потрясающей, точности и изысканности, невероятного эстетического масштаба. Но при всем этом стремление к качеству повествования не берет верх над сутью. И у Мольера язык — двигатель не только его литературной гениальности, но и сценической мощи.
Мольер расходится с Брюсовым, который много сентиментальнее, ему важнее любовные аспекты, он в какой-то момент даже впадает в романтизм. И нам потребовалась огромная работа, чтобы все-таки опираться на смысл, заложенный Мольером, на ту жесткость, а порой и жестокость, которая заложена в мольеровском тексте. Одно из первых моих режиссерских табу, которое я ввел где-то уже на второй репетиции: "Я не хочу больше слышать слово "любовь. Эта пьеса не о любви, не о ней речь".
— С вами согласились?
— В результате согласились, но невольно их тянуло в другую сторону. Я почему сначала сказал о разности культур. Мы пропитаны каждый своей культурой, она у нас из всех пор сочится, от этого никуда не деться. Но наша встреча, наша совместная работа — это взаимное обогащение. Я им что-то даю, но и они мне конечно. В момент, когда все получается, у меня возникает ощущение, чтобы мы говорим на одном языке. В результате наши различия и составили основу интереса такой работы. Мы открывали для себя новое, совершали истинно театральное увлекательное путешествие.
В русском театре были спектакли, которые меня перевернули, например "Гаудеамус" Льва Додина, когда я первый раз увидел этот спектакль. В этом было что-то новое, но узнаваемое для меня. Через спектакль ты открываешь то, что не знал про себя и про мир, о существовании чего ты до сих пор и не подозревал. В этом смысле театр всегда для нас открытие.
— Вы всегда отмечали игру русских актеров, подчеркивая, что они работают с полной отдачей, буквально вгрызаясь в материал.
— Что меня пленяет в русских актерах — под руководством режиссера у них проявляется очень тонкая, умная, замечательная игра. И тут они великолепны. Но это их достоинство становится проблемой, если они не чувствуют руководящую руку. Тогда игра идет в перехлест, в перебор, не зная предела.
Я всегда любил спектакли Фоменко. Он был Моцартом от режиссуры. Эта тонкость, деликатность, кружево, которое он создавал, не позволяло уйти в актерский крик. Тонкость рисунка, и очень точное видение режиссерской руки. И это всегда было очень музыкально. Фоменко не работал на демонстрацию. Я прихожу к выводу, что выразительность кончается там, где начинается демонстрация.
— Что вы думаете о роли зрителя в спектакле? Она важна?
— Я считаю, что в театральном путешествии, которое мы совершаем вместе со зрителем, он должен нести как минимум половину нагрузки. Приятно работать на публику, но я уверен, что в какие-то моменты надо втягивать зрителя в процесс создания спектакля, надо оставлять зрителю его место, его долю креативности в создании спектакля.
Мы редко видим, когда пользуются такими приемами, как игра спиной к сцене, игра за сценой, без света. А это именно те инструменты, которые должны вовлекать зрителя внутрь процесса, когда он перестает быть просто пассивной воспринимающей единицей. Я очень люблю, когда публика участвует в спектакле.
— "Амфитрион" Мольера — это был ваш выбор или предложение театра?
— "Амфитрион" — результат многих обстоятельств. Думали о "Пер Гюнте" Ибсена, перебирали современные пьесы. Но в конце концов я остановился на французской классике. Мне не хотелось ставить такие общеизвестные произведения, как "Тартюф", "Мизантроп". "Амфитрион" — пьеса недооцененная, но, на мой взгляд, очень интересная и важная.
— Как вы работаете с классикой? Сохраняете авторский текст или дописываете или переписываете его?
— Я не трогаю авторский текст — не сокращаю и не дописываю. В пьесе есть все, что хотел сказать автор, она не требует нашего вмешательства. Мы должны донести суть пьесы. В этом задача моя и актеров.
Я много ставлю пьес классического французского репертуара, но одновременно работаю и с современной драматургией. Я отбираю по принципу масштаба произведения. Во-первых, по смыслу, заложенному в пьесе, и, во-вторых, для меня очень важен язык, который должен быть на уровне классиков.
Что касается осовременивая классики. Можно одеть мужских персонажей в современные костюмы, а женских — в современные вечерние платья, но внешние атрибуты не сделают прочтение пьесы современным. Современным спектакль становится тогда, когда нам удается пробиться вглубь, докопаться и выявить те проблемы, то содержание, которое актуально и сегодня.
— В вашем репертуаре много произведений писателей-комедиографов. Помимо Мольера, Бомарше, есть и русские — Гоголь, Шварц и даже такой самый русский классик, как Островский. Вы отдаете свои предпочтения комедии?
— Может быть, я не такой пессимист, чем сам себе кажусь. Но я стараюсь всегда в комедии извлечь ту часть трагичности, без которой невозможно обойтись, чтобы выявить комичность. Мне нравится, когда в театре мы извлекаем человеческую природу, открываем все универсальные человеческие чувства. Ведь в жизни есть радость и печаль, есть столкновение с чьей-то злой волей.
— Осуществляя постановку русской пьесы, вы работаете с переводом?
— Да, с переводом конечно. Но стараюсь выбирать переводы, максимально близкие к оригиналу, где воспроизведена суть пьесы, содержание не внешнего, а внутреннего ряда. Роль переводчика — она гигантская, намного больше, чем может казаться.
Мне очень нравится русская драматургия, но пока в ближайших планах таких постановок у меня нет. Откровенно признаюсь, я всегда не очень знаю, что буду делать дальше. Так что все может быть.
— Как вы оцениваете ваш первый опыт работы в российском театре?
— Я очень рад и доволен, что произошло это театральное путешествие. Здесь и совместная работа с актерами, и обретение общности, когда актер становится твоим единомышленником, и пребывание в новом для меня театре, и вообще погружение в иной театральный мир, иную театральную среду — это истинное путешествие. Я только об этом и мечтаю.
В театре ты одновременно находишься внутри и вовне. И надо обязательно периодически выходить за пределы своего театра, чтобы подпитывать себя. А иначе ты будешь вариться в своем мирке со своими правилами. Очень полезно и хорошо уехать куда-нибудь.
Идти одному вечером по заснеженной московской улице, когда метель и ты ищешь метро, — это прекрасный опыт. Для вас это каждодневная жизнь, а для меня это будоражит мое воображение — у меня сразу возникают какие-то образы гоголевской "Шинели", всплывает все, что читал. Смотришь по сторонам — вот она Москва, Россия. С одной стороны, кажется, что она совсем рядом — несколько часов лета и ты уже здесь. А с другой — это все же очень далеко.
— Вы, я знаю, уже много путешествовали по России и даже по некоторым бывшим советским республикам.
