В ночь с 18 на 19 августа 1991 года в СССР была предпринята попытка государственного переворота. В Москве был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), который не просуществовал и трех дней.
Провал путча во многом был обусловлен тем, что тысячи людей в Москве и Ленинграде стали на защиту Верховного Совета РСФСР и Ленинградского городского Совета народных депутатов. Финалом этих событий стал распад самого СССР.
В 1991 году Юрий Болдырев был народным депутатом СССР, входил в Межрегиональную депутатскую группу – первую фракцию в Верховном Совете СССР, которая добивалась демократических реформ. Дни августовского путча он провел в стенах Ленсовета. Юрий Юрьевич считает, что главная ответственность за разрушение СССР лежит на нем и его коллегах – союзных депутатах, которые не смогли предотвратить его распад. С политиком и публицистом Юрием Болдыревым беседовал Владимир Ардаев.
На костылях и с беременной женой
— Юрий Юрьевич, как вы узнали о путче – как и все, из телевизора, из "Лебединого озера"?
— 19 августа я встретил на костылях – с ногой, прорубленной при попытке валить березы на дачном участке тещи под Выборгом. Жена носила ребенка. И в предыдущий день, в воскресенье, мы так устали, что она сказала историческую для нашей семьи фразу: "Нет такой силы, которая завтра разбудит меня раньше девяти утра".
Потом посыпались звонки друзей. Большинство – с одним и тем же предложением: "Мы вас спрячем". Но мы решили первым делом поехать в больницу, где мне сняли швы. И там медики тоже предлагали нас спрятать. Мы всех благодарили, но когда всё было закончено, поехали прямо в Ленсовет.
В здании было очень много людей. И вокруг тоже. Тысячи человек заполнили всю площадь, и, хотя никто штурмом не угрожал, войска в город не вводились, но люди все равно стояли там – и дни, и ночи.
— Если угрозы не было, тогда зачем все собрались? Поддержать депутатов?
— Конечно, это была поддержка – всех нас, кто находился внутри здания, и тех, кто находился в те дни в Москве, в Белом доме. Но главное, это был протест. Неприятие того, что люди увидели по телевидению и прочитали в официальных СМИ. Это были люди разных мировоззрений и убеждений, пройдет время, и они окажутся в совершенно разных лагерях, но в тот момент этот протест объединил всех.
Тогда никто ни о каком грядущем капитализме, массовом разграблении государства, обнищании людей, ни о каких олигархах с 200-метровыми яхтами не думал. Никому и в голову прийти не могло, что будут в стране единоличные собственники крупнейших нефтегазодобывающих корпораций и управляющие полугосударственными банками и компаниями с зарплатами в миллионы долларов в месяц. Люди вышли не для того, чтобы бороться за такое будущее, нет. Они вышли противостоять тому, что представлялось тогда главной угрозой: феодально-бюрократическому разгулу.
Мы не представляли себе степень угрозы
— И всё же — было ли страшно?
— Все три дня я непрерывно находился в здании. И беременная жена была со мной. Насколько всё это было опасно – мы не знали, не представляли себе степень угрозы, хотя беспокойство за жену и будущего ребенка, конечно, было сильным.
Постоянно были на связи с Москвой, с Белым домом. В один момент нам сказали, что, похоже, там начинается штурм. Потом опровергли эту информацию.
Дело еще в том было, что выборы 1989-1990 годов в Ленинграде действительно были максимально свободными и честными. Люди, которые пришли нас защищать, на самом деле защищали свой реальный выбор. И силовики, которые общались с нами, тоже отдавали себе отчет в том, что имеют дело с совершенно легитимными избранниками народа, пользующимися массовой поддержкой. И это было очень важно.
— Что лично вы испытывали к путчистам?
Мне до этих событий приходилось общаться и лично знать многих членов ГКЧП, и относился я к ним по-разному. Скажем, их глава вице-президент СССР Геннадий Янаев не вызывал у меня ровным счетом никакого уважения. Другое дело, скажем, премьер-министр Павлов или министр обороны Дмитрий Язов – эти люди пользовались заслуженным авторитетом. Но то, что во главе путча, можно сказать, на его знамени оказалось нечто такое пустое и ничтожное, как Янаев, в значительной мере, считаю, предопределило его неудачу.
Боялся ли я? Наверное, все же нет. Просто не представлял себе, в чем я могу оказаться виноват, и за какие такие деяния меня могут репрессировать. Тем не менее, за все это время много раз воодушевление сменялось тревожным настроением, какой-то драматизацией ситуации.
— В какой момент вы почувствовали, что всё, победа?
— 20 августа уже становилось ясно, что путч срывается. Утром 21-го это стало окончательно ясно. А днем мы, наконец, сели в машину и отправились праздновать день рождения тещи.
С нашим участием развалили великую страну
— Чем лично для вас был распад СССР — трагедией, фатальной случайностью, или неизбежностью? Был ли он предопределен? И кто несет историческую ответственность за случившееся?
— В конце 1991-го или в начале 1992 года газета "Санкт-Петербургские ведомости" опубликовала мою статью, которая называлась "Под нашим прикрытием и с нашим участием развалили великую страну". Там я сформулировал то, что повторяю и сегодня: главная ответственность за распад Советского Союза лежит на всех нас – народных депутатах СССР. На тех, кто это допустил.
Главная беда была в том, что значительную часть из 2249 депутатов тогда представляло, пользуясь выражением Юрия Афанасьева (в то время один из сопредседателей Межрегиональной депутатской группы – ред.), "агрессивно-послушное большинство", то есть те, кто всегда готов был "колебаться вместе с линией партии", подчиняться принятым наверху решениям и принимать нужные законы.
В итоге наш парламент был лишен какой-либо собственной инициативы, что в критический момент и сыграло свою роковую роль. Случилось то, что в конце 80-х – начале 90-х мы объединились вокруг тех лидеров и подчинились воле тех людей, которые в конце концов предали свою страну.
Всегда важны уроки на будущее. Кто развалил СССР? Высшим органом власти в стране в тот момент был Съезд народных депутатов, который на самом деле таковым так и не стал. И я постоянно задумываюсь: а если сегодня случится кризисная ситуация, сможет ли наш нынешний парламент собраться вопреки путчу, перевороту, еще чему-то? Сможет ли в случае беды сохранить страну та наша Дума, которую мы избираем сейчас?
