Георгий Зубков — из легендарной плеяды международных обозревателей, таких как Валентин Зорин, Фарид Сейфуль-Мулюков, Игорь Фесуненко. Он был отцом-основателем радиостанции "Маяк" и нового для нашей страны сценического жанра "вербатим", совместившего драматургию с журналистикой, организовывал первые в СССР передачи цветного телевидения. Автор почти сотни документальных фильмов, многих книг, театральных и телевизионных пьес. Перечень его наград и титулов, среди которых — Государственные премии СССР и РСФСР, — занял бы целую страницу.
20 июля Георгию Ивановичу исполняется 90 лет. На скромной подмосковной даче, где он без труда побеждает гостей за теннисным столом, ветеран дал интервью РИА Новости. Беседовал Владимир Ардаев.
Перст судьбы
— Георгий Иванович, в 1949-м году вы закончили МГИМО, и вас направляли на работу в МИД, но вы твердо решили пойти в журналистику. Почему?
Мое раннее детство проходило в Ярославле, и еще в школе я всерьез "заболел" сценой — мечтал стать актером, занимался в театральной студии местного Дворца пионеров. А когда оканчивал вуз, как раз появлялось первое советское телевидение. Никто тогда еще толком не понимал, что это такое. Упросил направить меня на работу в Радиокомитет. Я почему-то решил, что, придя на телевидение, или для начала на радио, попаду в некий храм искусств. Оказалось — и близко нет. Но то, во что окунулся, увлекло и поглотило меня полностью, я утолял свою страсть к путешествиям, встречам, событиям, людям, наконец, к творчеству.
С годами я понял, что это не просто случайный выбор, оказавшийся счастливым, это моя профессия, на которую мне указал перст судьбы.
— Меньше чем через месяц начала войны вам исполнилось 15 лет. Еще не взрослый возраст, но уже и не ребенок. Какой вам вспоминается война?
— Прежде всего, это крыша ленинградского дома, где я дежурил ночами — тушил немецкие "зажигалки". Накануне войны отца по приказу Сталина направили в Ленинград, где он был назначен начальником строительства метро. С первых дней войны стал одним из руководителей обороны города — строил понтонные переправы, железные дороги, в том числе легендарный железнодорожный путь по льду Ладожского озера. А когда Ленинградский фронт перешел в наступление, погиб в авиакатастрофе. Ему не было и сорока.
— Что значил отец в вашей жизни?
Помню, как, придя домой в четвертом часу ночи, он разбудил меня и отругал: "Как ты смеешь спать, если обещал Наде (соседской девочке) дежурить вместе с ней? Немедленно одевайся и пулей на крышу!". И я тогда понял и на всю жизнь запомнил, что такое ответственность. И как надо держать данное слово.
Факт, облеченный в образ
— Ваш приход в журналистику случился как раз в то время, когда, собственно, и рождалась сама советская международная журналистика — в том ее виде, в котором она дожила до 1991 года. Получается, что вы стояли у ее истоков?
Нельзя быть журналистом-международником, работающим за границей, не зная и не понимая интересов, обычаев, манер, уровня жизни людей своей страны.
Только досконально зная свою аудиторию, ты можешь точно определять, что и как ей рассказывать.
Первыми моими шагами на международном поприще стало участие в двух всемирных выставках, где я был руководителем советских радиотелецентров. В 1967-м в Монреале и в 1970-м в Осаке. И это была уже настоящая работа журналиста-международника. В Монреале, например, сошлись лицом к лицу на одной территории противники из обоих лагерей холодной войны. Это был настоящий фронт, было очень интересно.
И потом, знаете, я все-таки крепко заболел в детстве театром, и это осталось со мной на всю жизнь. Я всегда не просто излагал какую-то информацию, а стремился в каждом сюжете выстроить какую-то драматургию, создать какую-то интригу. Мало найти факт — надо суметь облечь его в образ. Именно так — факт, облеченный в образ, — я и сформулировал свое журналистские кредо.
— Но ведь от зарубежного корреспондента редакция прежде всего ждет именно информацию…
— Когда я поехал в Париж, то сразу решил для себя: половина того, что я стану передавать, будут информационные материалы на актуальные темы. А вторая половина — рассказы о жизни Франции и французов. Итог — мешки писем от радиослушателей и телезрителей, которые благодарили за то, что я открыл и показал им Францию.
Драматургия новости
— Когда вы участвовали в создании радио "Маяк", разрабатывали его формат — как мог быть востребован ваш "драматургический" подход к журналистике?
Мы ввели в практику включения сообщений корреспондентов с мест событий. Вот пример: во время уборочной кампании в Оренбургской области наш собкор прошел пешком путь от поля до элеватора и насобирал по дороге целый мешок зерна — показывал размеры потерь. Чем не драматургия!
И еще. Мы добились права играть в эфире любую — подчеркиваю: любую — музыку. Из командировок не жвачку с колготками привозили, а виниловые диски. Правда, потом запреты по части музыки наступили, но это уже потом, по мере того, как партийное руководство страны вело все более косную и недальновидную политику. Что его в конце концов и сгубило. И страну тоже.
— Чем же стал для вас 1991-й год — закономерностью или трагедией?
— Разумеется, трагедией. Кучка людей попрала волю народа, высказанную на референдуме, когда большинство поддержало сохранение СССР. Большую страну можно было сохранить, если бы не ошибки и предательство ее конкретных руководителей.
Хотя, повторяю, страну можно и нужно было сохранить. И сохранить государственный контроль над стратегическими отраслями — тогда СССР по-прежнему оставался бы могучей мировой державой, которой не пришлось бы доказывать свое право на это.
Я глубоко убежден: историю России (как и любой другой страны) можно делить на какие-то этапы только очень условно. Нельзя отказываться ни от чего, что было в нашем общем прошлом — все вместе это часть нашей общей памяти, то, из чего состоит наше сегодня. Поэтому, например, спор о том, что надо оставить на Лубянской площади — памятник Дзержинскому или Соловецкий камень — я бы решил так: пусть они стоят рядом.
"Часто ходил по грани"
— Вам приходилось рисковать собой?
Например, сделал репортаж о протестах во Франции из-за повышения цен на автомобильное горючее. И — гром и молния: как ты посмел сказать, что каждая французская семья имеет несколько машин? Ты что, пропагандируешь капиталистический образ жизни? У нас-то тогда хорошо, если на десять семей одна машина была…
— А пропагандой вам приходилось заниматься? И как вы к этому слову относитесь?
— Вся советская журналистика была построена на пропаганде. Лично я в этом слове ничего плохого не нахожу. Пропаганда родилась еще в XV веке как вид миссионерской деятельности католической церкви и на протяжении веков оставалась необходимой составляющей функционирования всех государственных институтов. Любая идеология, государственная в том числе, нуждается в пропаганде.
В конце 40-х, когда я пришел в журналистику, было два ведомства, занимавшихся радиовещанием, и один был полностью нацелен на иновещание — такого органа нам потом очень не хватало. Потому воссоздание самого института иновещания, таких государственных компаний, как RT и МИА "Россия сегодня", я могу только приветствовать.
К сожалению, у нас почти утрачена школа контрпропаганды. А ведь это целая наука, сродни военной. Государство обязательно должно уметь вести медиавойны, и не только обороняться, но и нападать — чтобы одерживать победы.
— Кто-то и сегодня, как им вы когда-то, думая о будущем, делает выбор в пользу журналистики. У вас есть, что сказать такому "юноше, обдумывающему житье"?
— Вне сомнения, это великая профессия в ряду других великих профессий — таких, как профессия врача, учителя или ученого. Но есть принципиальные вопросы, на которые человек должен дать себе ответ. Способен ли он заниматься главным делом журналистики — быть прирожденным искателем фактов, открывать для себя и для людей удивительные события, удивительных людей, удивительные явления, которые становятся потом закономерностями жизни. Если нет страсти к этому — ничего не получится.
Наконец, это профессия, связанная с риском. Не только с риском творческим, но и риском человеческим. Отстаивать свою позицию иногда приходится до конца. И к этому надо быть готовым.
