Максим Соколов
Дружно отмечаемое наблюдателями ожесточение прогрессивной общественности в последнее время стало едва ли не беспрецедентным. По смелости и безоглядности интеллигентских речей можно сравнить наши дни с концом 1916 или летом 1991 года. Или, если глядеть дальше, с весной 1789 года во Франции. Правда, в указанные исторические периоды отвязность речей коррелировала с общим упадком государственного управления, с усталостью от военных тягот или (1789 г.) с очень сильным бурлением в провинции.
Когда власть видимо слабеет, языки всегда разнуздываются. Это вообще особенность революций и непосредственно предреволюционных периодов, что никогда люди не говорят столько глупостей (в которых иные даже потом каются), как в означенные временные отрезки. Нация теряет рассудок со всеми вытекающими.
Но одно дело, когда упадок власти виден невооруженным глазом, равно как и видна и общая утрата рассудительности — от высших власов до низших. Тогда безоглядная риторика заводит массы, а, видя заведенность масс, революционные ораторы смелеют еще больше, массы еще больше заводятся, и так получается общая раскачка ситуации с положительной обратной связью. Другое дело, когда массы безмолвствуют или даже скорее враждебны к кандидатам в Дантоны и Робеспьеры — во всяком случае риторика Дантонов не оказывает на них чаемого возбуждающего действия.
В результате ораторы кричат все громче и все развязнее (внутренний цензор полностью утрачивается), но без обезумевших масс эффект получается не столько страшный, сколько противный, а ораторы, все более подстегивая себя, все более проваливаются в спираль полного отчуждения.
Чем они заливистее, тем больше молчаливое большинство отказывает им в образе человеческом. Когда беснование не заразительно, беснующиеся очень быстро погибают в общем мнении. И чем громче они кричат, тем быстрее погибают.
Беснуясь и погибая, ораторы в первую очередь винят в своей неудачливости, естественно, В. В. Путина. Он уже полностью приобрел в революционной мифологии все черты князя тьмы. Но во вторую очередь достается и молчаливому большинству, численность которого достигает по социологическим цифрам 84%. От этих 84% ораторов корежит вдвойне, ибо они даже не в состоянии исполнить классическую революционную песню "Нам ненавистны тиранов короны, // Цепи народа-страдальца мы чтим, // Кровью народной залитые троны // Кровью мы наших врагов обагрим". Короны, конечно, ненавистны, готовность обагрять кровью врагов сокрушенные троны — тоже, пожалуйста, теперь об этом можно объявлять открытым текстом, ибо спираль закручивается, но с народом-страдальцем выходит незадача, ибо чтить его — ну, никак не получается. Слова, употребляемые для характеристики народа, как-то: "быдло", "ватники", "колорады" etc., уже так прилипли к языку, что не отлепляются.
Притом что народ-страдалец, отчужденный от революционных ораторов и составляющий как-никак шесть седьмых от общего народонаселения — большинство не просто квалифицированное, но архиквалифицированное, — не то чтобы безмятежно благоденствует и расплывается в полном довольстве и блаженстве. Такой народ встречается лишь в северокорейской пропаганде, да в пропаганде тех самых ораторов, описывающих нам в укор бытие стран истинно цивилизованных. Реально люди всегда и везде недовольны, в России они недовольны тоже — поводов более чем достаточно. Но народ-страдалец не склонен доверять свои нужды и чаяния людям, которые дико безумствуют.
Достаточно подставить в эту схему действия нашей прогрессивной общественности, чтобы задаться аналогичным вопросом: "Возможно ли, действуя таким образом, произвести демократическую перемену власти, от каковой перемены народу настанет вожделенье?" Даже если власть, мягко выражаясь, несовершенна, из чего следует, что компания писателей, музыкантов, отставных министров и шустрящих при них активистов, деятельность которых осмысленна примерно в той же степени, что и действия поэта, угодившего в дом скорби, способна замечательно усовершенствовать российский быт? Тем более что по закону "Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше", прогрессивная общественность со всем пылом нерастраченных чувств отдала свое сердце нашей соседке Украине, политика и экономика которой представляет такое сокровище, что хоть святых вон выноси. Преклонение перед киевским Майданом есть такой симптом тяжелой неадекватности (опять повторимся: безотносительно к тому, хорош В. В. Путин или не совсем хорош), что дальнейшие вопросы просто снимаются.
Поведение оппозиционных ораторов в последнее время лишено уже всякого лицемерия, и в своих речах они как будто стремятся перещеголять покойную В. И. Новодворскую, открыто мечтая о переворотах, поражении в правах политических противников и просто лояльных чиновников нынешнего режима, прямой иностранной оккупации, поражении и унижении "этой страны".
Такое размашистое "Пропадай, моя телега, все четыре колеса" очевидно связано с осознанием того, что и электорально, и даже социологически эти люди сделались полными нулями. Что, с одной стороны, для них прискорбно, с другой — они избавлены от утомительной необходимости домогаться народной благосклонности, скрывать свой тайный образ мыслей. Теперь хуже в электоральном и социологическом смысле все равно не будет, и можно действовать открыто по принципу "мертвому пожар не страшен".
Они и действуют. Тоталитарная секта свободы окончательно оформилась и даже инкапсулировалась, остальному народу — тем самым шести седьмых — остается решать свои вопросы самим, проявляя к изуверам-сектантам ту степень веротерпимости, которую возможно проявлять.
