С расширением законодательной базы, облегчавшей возможность в СССР предпринимательской деятельности, медиабизнес проникает и в государственные структуры – в конце 1990 года в рамках Гостелевидения СССР начинает функционировать частная телекомпания "ВИD". Экономическая продвинутость идет рука об руку с политической: "ВИD" создается журналистами, выпускавшими едва ли не самую знаменитую телепрограмму эпохи перестройки – "Взгляд", с 1987 года поступательно расширявшую зону свободы на советском ТВ. Отношения с государством – как советским, так и постсоветским – у "взглядовцев" с их политически ангажированным эфиром оказываются непростыми, и компания постепенно эволюционирует в сторону развлекательного контента, предсказывая общий телевизионный тренд 2000-х.
Александр Любимов (1962, Лондон) – журналист, медиаменеджер, общественный деятель. В 1985–1987 годах – сотрудник Иновещания Гостелерадио СССР. В феврале-августе 1992 года – директор Студии международных программ и видеообмена РГТРК "Останкино". В 1997 году – консультант Генерального продюсера информационных программ ОРТ (ныне Первый канал). В 1997–1998 годах – исполнительный директор общественно-политического вещания ОРТ, директор Дирекции информационных программ ОРТ. В 2001 – 2003 годах – первый заместитель генерального директора "Первого канала". В 2001-2008 годах – президент Союза творческих работников СМИ "Медиа союз". В 2003 году – генеральный директор ТВС. В 2007–2011 годах – первый заместитель генерального директора телеканала "Россия". С 2012 года – генеральный директор телеканала РБК. В 2012–2013 годах – главный редактор телеканала РБК. Живет в Москве.
В 1987–2001 годах – корреспондент и ведущий телепрограммы "Взгляд". С 1990 года – председатель Совета учредителей ЗАО "Телекомпания ВИD", с 1993 года вице–президент ЗАО "Телекомпания ВИD", член Совета директоров телекомпании "ВИD". В 1995–1997 годах – Генеральный директор телекомпании "ВИD".
Автор: Екатерина Кронгауз
– Телекомпания "ВИD" возникла спустя два года после того, как вы пришли на телевидение. Вам было 26 лет, и вы закончили МГИМО. Как она появилась?
– С 1988 года, когда вышел первый закон о кооперативном движении, мы создавали разные истории. Но первое разрешенное в зоне телевидения – это был уже не кооператив, а малое предприятие в 1989 году. До этого частные кооперативы были своего рода ритейлом, в разных городах открывали видеокооперативы. Вы туда приходите и либо порнографию покупаете, либо запрещенные фильмы. Плюс маленькие салоны держали, где за деньги то же самое показывали. Некоторых подсаживали за это, у меня были знакомые, которые отсидели. Плюс открылись первые кооперативные рестораны – это было круто. Это была первая эпоха кооперативов.
Но пристроить в производственную деятельность Останкино кооператив было нельзя, невозможно было сделать договор, наши партнеры с Гостелевидения оказались не готовы. Позже появился формат малого предприятия, и тогда госкомпания смогла при себе иметь маленький заводик. Вот тогда мы стали маленьким заводиком.
– "ВИD" стал маленьким заводиком?
– Я не помню уже, какое было название, но, скорее всего, да, "Взгляд и другие". Мы начали его продвигать со 2 октября 1990 года. Это для нас стандартная дата – 2 октября 1987 года стартовал "Взгляд", ну и осень вообще – начало сезона на телевидении. Мы стартовали с торговой маркой "ВИD", с этой маской. Вышли в эфир "Поле чудес", "Музобоз" и программа "Веди", которую Дима Захаров делал, ну и "Взгляд", конечно. Завершала вечер лицензированная MTV Top20.
– А откуда взялась маска на заставке?
– Маску мы нашли в Музее Востока на Никитском бульваре. Мы придумали название "Взгляд и другие" – нам нравилось слово "вид", потому что "видео" и "общий вид" у операторов, и профессиональное, в общем, и хорошо звучит. Дальше мы придумали, что две буквы должны быть кириллицей, одна латиницей, потому что мы страна, которая культурно развернута на Восток и на Запад. Если бы можно было пристроить иероглиф, я бы и иероглиф пристроил.
Мы хотели, чтобы символ был живой, тогда все увлекались компьютерной графикой, а нам хотелось живой артефакт. Думали в сторону MGM, где львенок рычит, но мы не хотели животных, хотели символ. А восток богат всякими символами, и [Андрей] Разбаш поехал в Музей Востока, потому что там работала реставратором на тот момент любимая женщина Владика [Листьева] – Альбина. И она нам, простым людям, объяснила, какие там символы. Выбрали символ духовного богатства. В разных восточных культурах он по-разному трактуется – и финансовое богатство, и могущество. Вообще лягушка на востоке очень важный символ. И выбрали ту, которая понравилась Разбашу. Единственная проблема, что у этой маски были гигантские уши, как у Чебурашки. И мы чего-то сидели, смотрели на нее и думали: "Ну это какая-то лажа, какой-то страшный чебурашка", но уши отрезали на компьютере и сразу все пошло.
Телевидение эпохи перестройки: история создания программы "Взгляд". ФОТО >>
– Вы запустили сразу четыре программы?
– Мы взяли пятницу вечер.
– А почему вам отдали пятницу вечер, это же самый прайм-тайм?
– Потому что Останкино (нынешний Первый канал) было нищей организацией, они раздавали куски эфира тем, кто готов был их финансировать и себя финансировать.
– А как вы могли себя финансировать?
– Рекламу ставили.
– То есть они отдавали куски эфира, и надо было построить сразу весь процесс с рекламной службой, чтобы себя обеспечивать?
– Ну конечно, оттуда и родились сразу три мейджора – на первой кнопке Премьер СВ (они купили "Твин Пикс" и сразу продали спонсорство "Стиморолу") и наш ИнтерВИD (мы купили "Рабыню Изауру"). На второй кнопке – "Видеоинтернешнл". Это были три крупнейших селлера на телевидении.
– А откуда вы взяли форматы – вы их где-то подглядывали?
– Стихийно. Что-то смотришь, что-то переделываешь, что-то придумываешь сам. Тогда пресса на нас обрушилась, что "Поле Чудес" – это плагиат и интерпретация. Я и сейчас не понимаю, почему наша пресса, как унтерофицерская вдова, все время себя сечет. Телевидение – международный бизнес, адаптация – это обычное дело. Даже странно обсуждать. Game show – это один из базовых форматов. В России были game show – "Что? Где? Когда?", но они работали по клубному принципу – восемь эфиров в год, а мы всегда продвигали индустриальный подход. Любая программа должна выходить раз в неделю, иначе это не программа. И первый ее ведущий был Владик. Мы с первого дня хотели другого ведущего, но чтобы шоу поставить, нужна была звезда. Из нас из всех больше всего подходил Владик, и больше всего он этим загорелся. И это было умно, потому что через некоторое время закрыли "Взгляд".
– Из-за истории с отставкой министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе?
– Да, это был декабрь того же 90-го года, мы отказались выходить без этой темы во "Взгляде", и нам запретили выходить в эфир.
– А кто вам запретил?
– Кравченко Леонид Петрович, глава Останкино.
– А вы сообщали кому-то о том, что у вас будет в эфире?
– Я не помню деталей, сообщали мы или нет, какие-то верстки всегда шли, насколько они были правдивыми, не могу сказать, наверное, какое-то шельмование с нашей стороны было. Но Останкино довольно прозрачное место – если ты хочешь, ты можешь узнать все, для них это не было проблемой. Мы хотели показать выступление Шеварднадзе, где он говорит, что будет вооруженный переворот. И мы позвали двух его помощников, а они нам позвонили снизу, от входа, и сказали, что их не пускают. Я был руководителем "Взгляда" и вел переговоры с Кравченко, но там все было на перелом руки, никаких компромиссов. Ну мы с парнями пообсуждали и поняли, что не можем без этой темы пойти в эфир, и нас закрыли. И собрался митинг на 600 тысяч человек, чтобы "Взгляд" вернули в эфир.
– Как это возможно – 600 тысяч из-за телепрограммы?
– Я не знаю, самый ли он был большой, но вообще в те времена по 200-300 тысяч собирались легко. Я и сам часто участвовал. Это сейчас маленькие собираются митинги, и все спорят – 10 тысяч или 50 было. Причем приезжали люди отовсюду. Было холодно, минус 25, подошел ко мне начальник ГУВД и говорит: "Там целая группа приехала поддержать программу "Взгляд", шахтеры откуда-то из Сибири, очень заряженные, вам надо выступать, чтобы митинг длился по меньшей мере два часа". Я говорю: "А что мы скажем? Закрыли, ну и закрыли, вот, собственно, и все". Он говорит: "Ну если вы не справитесь, то это последняя наша с вами встреча, потому что нас всех будут хоронить" — удержать невозможно 600 тысяч.
– А как вы относились к тому, что ради вашей программы 600 тысяч собралось?
– Я и тогда к этому никак не относился. Это была просто часть процесса, который тогда происходил в стране. А что? Думать, что это из-за тебя? Самоирония всегда была наиважнейшим качеством нашей команды. Без этого мы бы все были уже с перекошенной психикой от звездной болезни. Ну вот он сказал: "Если они не замерзнут, они будут нас штурмовать". Поэтому мы должны были их заморозить, чтобы они стали уходить в метро греться или бухать, и спасти их, таким образом, от Ходынки. Люди были другие, более агрессивные, чем сейчас, я вот ходил, когда Болотная была, сейчас уже все спокойней.
– Но это ни к чему не привело?
– В отличие от 600 тысяч человек, мы понимали, что это ни к чему не приведет. И уже готовили "Взгляд" к подполью. К тому моменту уже существовали в стране какие-то нищие студии, кабельщики, которые крутили какое-то зарубежное кино нелегально. И это единственный был рынок, куда мы могли пойти. К счастью, у нас был уже полный свой цикл. Сейчас монтажные установки можно купить за 10-20 тысяч долларов, а тогда монтажная станция стоила 200-250 тысяч долларов. Мы взяли в Инкомбанке кредит, и у нас появились уже свои монтажные мощности. Мы снимали тогда помещение около гостиницы "Космос", в гостинице для провинциальных работников КГБ СССР.
– Кто были акционеры ВИDа?
– Я, Владик Листьев, Андрюша Разбаш, Ваня Демидов, Саша Горожанкин, Саша Политковский.
– Во время путча в 1991 году вы были на стороне Ельцина и сидели в осажденном Белом доме?
– 19 августа самая серьезная и большая компания на улицах была наша, Гостелевидение было все заблокировано, выезды съемок только санкционированные, а по количеству камер, машин у нас было больше, чем у всех остальных. Мы разделились с Владиком. Поскольку я был депутат, мы с Политковским пошли в Белый дом и сидели там, вели радиостанцию "Белый дом". А Владик, Костя Эрнст, Разбаш, Демидов были в поле.
– А как вещала радиостанция?
– Это не было радиостанцией, мы ее так назвали, это был просто громкоговоритель на площади. Цель была простая – чем больше людей будет оставаться с нами, тем больше шансов, что нас не будут атаковать.
– То есть если предыдущий митинг вам надо было распустить, то эту толпу вам надо было удержать?
– Определенный цинизм в этом был, но это был вопрос выживания. Впрочем, тогда в обоих случаях мы действовали без умысла и очень искренне. В общем, все мощности мы развезли по конспиративным квартирам и в загородный гараж (был у нас и авторемонтный какой-то бизнес). Убрали везде с камер нашу рекламу, понаклеивали каких-то иностранных лейбаков и начали работать. А мы с Политком круглосуточно бубнили в Белом доме. Это было главное место, которое давало новости, все радиостанции всего мира цитировали нас. У нас были все – Хасбулатов, Руцкой, Явлинский, Михалков, только Борис Николаевич к нам не приходил. Весь ньюзмейкинг шел из Белого дома. Ростропович был. Знаменитый кадр, где Ростропович спит с автоматом, был сделан у нас – он к нам пришел и заснул в какой-то момент. И ему подложили автомат Владика и гвоздичку.
– А откуда у Листьева был автомат?
– Была программа по обороне Белого дома – Руцкой выдал автоматы.
– У вас тоже были?
– Ну конечно.
– А вы знали, что с ними делать?
– Вообще-то да, у меня спецподготовка, я диверсант. Там был коллектор (там же подземные ходы из Белого дома), и это самая очевидная была территория атаки, потому что темно, можно незаметно проникнуть, и для любого подразделения все было бы дальше очень просто. И мы с Политком собирали по всему Белому дому бутылки и выставляли их туда в глубину, чтоб хоть услышать заранее, если кто-то пойдет.
После поражения путча "Взгляд" выходил несколько дней подряд, но мы уже понимали, что "Взгляд" надо закрывать – страна поменялась, коммунистов нет. Этот сезон мы закончили со "Взглядом", "Полем Чудес", "Музобозом" и всякими документальными фильмами. В частности, мы сделали фильм про первое главное управление КГБ.
– Как вам это удалось?
– Там был такой момент. Владимир Александрович Крючков, который был одним из соавторов путча 91–го года, до этого руководил Первым Главным Управлением, то есть разведкой. И на них легла тень, а поскольку разведка очень тонкий механизм, им надо было как-то реабилитироваться. И руководил им тогда Леонид Шебаршин (он недавно, к сожалению, умер, по-офицерски – застрелился в висок из пистолета), специалист по Азии, Ирану, мощнейший дядя, замечательнейший человек, близкий товарищ моего отца, и он попросил. Это была для них несвойственная стилистика, но им очень нужна была общественная поддержка. Вот, собственно, шла такая жизнь, мы готовили сезон 1992 года, и в феврале у нас стартовала новая линейка. "Взгляд" мы закрыли в декабре 1991–го, потому что уже коммунистов не было и, в общем, пора было, стартовал "Матадор" с Эрнстом, стартовал Саша Алейников с "Программой Х" про кино, пошла во вторник "Тема" с Владиком, я встал в субботу с политическим ток-шоу "Красный квадрат". Политковский остался на пятничной позиции "Взгляда" с программой "Политбюро".
Такие были времена – нам говорили: как можно делать еженедельное ток-шоу вообще? А где вы возьмете гостей? А когда мы несколькими годами позже сделали ежедневную разговорную программу, когда мы сделали ежедневную игру "Угадай мелодию" – это вообще была революция. Потому что не было коллективов, способных произвести такие объемы в таком качестве. Валдис Пельш не мог больше восьми программ в день провести, он начинает сипеть, у него там что-то со связками – и ему вкалывали какую-то заморозку гигантскими шприцами, но мы записывали по восемь-десять программ в день. Это вообще было очень тяжелое производство.
– Он сейчас разговаривает?
– Валдис прекрасно разговаривает и вообще прекрасный ведущий. Он до нас работал в другой компании, но открылся только у нас. Как и Познер.
– Познер?
– "Времена", конечно, – это его самый хитовый проект, но он был уже позже.
– А вы куда-нибудь ездили смотреть, как и что надо делать?
– Никуда мы не ездили, мы чувствовали время, чувствовали эпоху и делали любимую работу.
– Как вы ушли с поста гендиректора ВИDа?
– В 1993–м. Уже за две недели до второго путча мне стало понятно, что все идет в плохом направлении. У меня отключили вертушку – тогда это было очень важное средство связи, а сейчас бессмысленный атрибут. Сняли с эфира мою программу "Красный квадрат", где записались глава администрации президента Сергей Филатов, председатель Конституционного суда Зорькин, который в какой-то степени был на стороне Руцкого и Хасбулатова, и член Конституционного суда, который был на стороне Ельцина. Единственное, что говорилось в программе – она призывала к примирению. То, к чему призывал его святейшество Патриарх, когда собирал их всех в Свято-Даниловом монастыре.
Не только я, но и следователи, которые вели уголовное дело, считают четко, что это была провокация. Ельцина на боевые действия спровоцировало его окружение. При том, что Руцкой и Хасбулатов вели себя ужасно. Я был депутатом, членом Верховного совета РСФСР, представлял Тамбовскую область, и я наблюдал этот процесс с довольно близкого расстояния. Не найти договоренностей в политической плоскости, придумать этот референдум "да–да–нет–да", не запретить компартию, кстати, которую надо было запрещать, Беловежское соглашение, все это в целом выглядело, конечно, так себе – все это вело к дестабилизации, к политическому противостоянию. Рулил этими идейными делами всеми Геннадий Бурбулис, преподаватель научного коммунизма, тоже странный человек. В общем, Борис Николаевич Ельцин столкнулся с достаточно серьезной кадровой проблемой. Очевидно, что с поста первого секретаря обкома до поста президента России есть некоторое расстояние, которое тяжело было преодолеть. У Ельцина не было большого выбора, с кем переходить в новое состояние страны.
И в итоге все шло к вооруженному противостоянию, которое и началось в ночь с 3 на 4 октября.
Когда отключили футбол, я понял, что это провокация. Потому что я знаю, что невозможно выключить телевидение, даже если в Останкино придет мотострелковая дивизия – все равно телевидение будет вещать. И понятно, что это было решение, и это решение, что называется, excessive force. То есть совершенно неадекватно ситуации: выключать телевидение, тем более прямой эфир важного футбольного матча – это всю страну ставить на дыбы. То есть это сознательная акция по дестабилизации. То есть ее может совершить только государственный какой-то чиновник, видимо, это сделал [Михаил] Полторанин (почитаешь его книжку – становится понятно, какие у человека мозги: просто чудовищные, какие-то еврейские заговоры, сионистские сборища против России) – он был министром информации. Ельцина, конечно, провоцировали, и по этому поводу есть запись, она приложена к материалам уголовного дела, когда его вертолет сажают (он был в Завидово) в Кремле, как будто бы давая понять, что больше и негде ему сесть, – в Кремле просто на газон, в нарушение всякой техники безопасности, это тоже было above. И ему – это просто записалось на камере, на пушку – ему рапортует Коржаков: "Телевидение взято!", а это неправда.
С этими чувствами мы и поехали тогда на Шаболовку в прямой эфир – все взглядовцы, Ленька Ярмольник, Владимир Яковлевич Ворошилов. И все говорили что-то свое, более мягкое. А я сказал (и, кстати, Владимир Яковлевич, который даже жестче выступил, но его пожалели, из-за возраста, видимо), что это противоборство двух кланов, что это не имеет отношения к реальной политической ситуации в стране, оставайтесь дома и не выходите на улицы. Важный момент заключался еще в том, что ровно за полчаса до того, как мы вышли в прямой эфир, корреспонденты, которые у меня были в Останкино и которых обстреляли, сказали, что бронетранспортеры пошли в центр.
В этот же момент выступил Егор Тимурович Гайдар и призвал всех идти к Моссовету, выступил с балкона, с которого в свое время выступал Ленин, символично.
В моем представлении там готовилась массовая бойня – там встает народ, и по нему едут бэтээры. И выступление Гайдара было очень провокационным, это было отчаяние. Я прекрасно понимал, что ему важно в этот момент выжить как министру, а для меня было важно, чтоб страна не погрязла в гражданской войне. И, естественно, потом начались всякие гонения. Мне запретили работать.
– Кто?
– [Вячеслав] Брагин, руководитель Останкино на тот момент. Ну и чтобы не ставить все под угрозу, Владик стал гендиректором ВИDа, а для меня придумали должность – вице-президент. Но Брагина потом сняли, там-то наверху все понимали, что это он выключил телек. И поставили Александра Николаевича Яковлева. Он был такой примиряющей фигурой – очень глубокий человек. И с ним я начал переговоры. Договорились, что если я не трогаю Ельцина, меня пускают в эфир. Ну я говорю: "Я не смогу его вообще не трогать. Давайте так, я не буду его называть, и вообще мы политику не будем обсуждать, но я буду внутренне относиться к ней с презрением". Так мы договорились. Он договорился с Борисом Николаевичем. И восстановился "Взгляд", который мы потом с Сережей Бодровым вели.
– То есть теневым директором все–таки вы оставались, или Листьев управлял компанией?
– Понятно, что ключевые решения мы вместе всегда обсуждали. Но оперативку всегда Владик решал и очень много для компании сделал. Еще Андрей Разбаш. Владик создал компанию ИнтерВИD, которая стала мейджором рекламных продаж, она появилась где–то в 1994–м.
– После убийства Листьева 1 марта 1995 года вы снова стали директором?
– Да, до того, как я пригласил на эту позицию Ларису Синельщикову, это уже 1999 год.
– У вас не было идеи закрывать компанию?
– Был тяжелый разговор акционеров на эту тему, но решение было принято такое.
– Правда, что академик Сахаров впервые на телевидении после своего возвращения в 1986 году из ссылки был у вас во "Взгляде"?
– Да, я брал у него интервью. Когда он приехал в Москву, мы его, конечно, на вокзале сняли, но это показали все, и программа "Время", кажется, в том числе. А для еженедельной программы я с ним договаривался, не помню уже, как. Я с ним говорил в Доме кино, где проходил пленум Союза кинематографистов. В общем, Сахаров там был. И там в кулуарах мне удалось с ним сделать интервью.
– Вы помните, что он вам говорил?
– Я не помню, конечно, уже, что он говорил. Самая знаменитая история с Андреем Дмитриевичем была, когда он уже был депутатом СССР и его не пустили к нам в студию. Он стоял у 17–ого подъезда, но приехали менты и заблокировали ему вход.
– Тот разговор произвел на вас впечатление?
– Вы знаете, я читал его труды, естественно, не по ядерной физике. Поскольку папа был разведчиком, у нас все эти книги были. Разведчики всегда говорили, что врага надо знать в лицо. И Солженицына, и [Наума] Коржавина, и Сахарова. А книга всегда сильнее, чем интервью.
Вообще, то время было очень гальванизировано новыми идеями, и эти впечатления, о которых вы спрашиваете, я испытывал каждый день. Что ни снимешь – оно прямо все взрывает. В этом смысле я очень благодарен, что мне было 25, и эти первые три года – это было колоссальное взросление, возмужание на очень мощных и разных платформах, с которыми соприкасаешься каждую секунду в своей жизни.
