Константин Богданов, военный обозреватель РИА Новости.
Госдума согласилась с предложением создать организацию, отвечающую за поисковые исследования в области военных, специальных технологий и технологий двойного назначения. Но создание аналога американского агентства DARPA потребует прояснения некоторых вопросов и решения ряда проблем, как тактического, так и стратегического свойства.
Прорыв к неопределенному бюджету
Российские законодатели почти единогласно (425 голосов "за") одобрили создание в России Фонда перспективных исследований (ФПИ). Эта структура сосредоточится на прорывных исследованиях.
"Мы создаем такого научно-технического хищника, который должен мониторить всякую прорывную научно-технологичную работу", – сообщил представлявший закон в думе вице-премьер Дмитрий Рогозин.
Отвечая на вопросы депутатов, Рогозин заметил, что бюджет фонда пока не определен (но будет наполняться из Государственной программы вооружений на период до 2020 года), а в портфеле будущей структуры уже числится около 150 перспективных программ.
Истории этой структуры только в текущей инкарнации уже более года. В 2011 году вопрос о создании подобной организации поднимался российскими оборонщиками (например, генеральным конструктором Московского института теплотехники Юрием Соломоновым и генеральным директором концерна "Вега" Владимиром Вербой).
Однако в "показаниях к применению" сквозило скорее желание создать лоббистскую структуру капитанов военной промышленности при президенте, которая позволила бы "перекрикивать" позицию Минобороны, ставшую при Анатолии Сердюкове отъявленно жесткой.
В этих интерпретациях нередко звучала аббревиатура DARPA (Defense Advanced Research Projects Agency – Агентство передовых оборонных исследований США). Чем же опыт американских военных в области прорывных исследований настолько привлекателен и его ли пытаются повторить в России?
Образец для низкопоклонства
DARPA было создано в 1958 году при министерстве обороны США. Созданием этой структуры американские власти пытались расшить кризис, в который втягивались исследовательские подразделения оборонных корпораций: работая изолированно, те тратили массу времени и ресурсов, зачастую вхолостую.
А степень монополизации и уровень лоббирования неуклонно повышался, что и заставило президента Эйзенхауэра раздраженно бросить свое знаменитое определение "военно-промышленный комплекс", которым он обозначил тесно спаянную группу влияния, составленную из генералов Пентагона и топ-менеджеров оборонных корпораций.
В итоге получилось создать довольно забавную компактную структуру, которая с самого начала ставила своей задачей определять "отсутствующие технологии" (т.е. то, что должно быть сделано в ближайшие 10-20 лет, но к чему не имеется никаких способов), и размещать заказы на поисковые исследования.
DARPA совершенно не забюрократизировано и исключительно мобильно. Менеджеры проектов, реализуемых в рамках заказа по агентству, пользуются огромной самостоятельностью (в том числе с точки зрения набора кадров), однако изначально не имеют никаких карьерных перспектив в агентстве (не могут войти в состав его руководства) и их срок работы в DARPA, как правило, ограничен 5-6 годами.
Это позволяет, с одной стороны, отсечь от структуры карьеристов и приспособленцев, а с другой – защищает менеджеров проектов от аппаратной борьбы, позволяя им целиком сосредоточиться на исполнении научно-технических задач.
Вместе с этим такая легковесная матричная структура порождает регулярную трату денег (а ежегодный бюджет DARPA составляет около трех миллиардов долларов) на совершенно безумные разработки. Но среди тех из них, что годятся разве что для сборника "Инженеры шутят", регулярно блестят алмазы.
Примеры? – спутниковая система GPS, концепция авиации "стелс", участие в разработках ракеты-носителя Saturn V (на нем летели к Луне) и штурмовой винтовки М-16. Наконец, не грех напомнить, что то технологическое решение, на котором потом вырос интернет, родилось в DARPA.
Подотчетность и хищность вызывают вопросы
Состав проектов российского ФПИ пока не оглашается (известно только, что их около полутораста), в то время как бюджет не сверстан. Это вызывает отдельные вопросы о том, как телега позиционируется относительно лошади и что чему наследует (проекты деньгам или наоборот).
Строго говоря, если перечень проектов уже сформирован, то где бюджет, получаемый суммированием цифр из бизнес-планов? Или 150 проектов утверждались без бизнес-плана, и тогда речь идет в лучшем случае о "направлениях"? Интересна также реплика Дмитрия Рогозина: деньги будут выделяться из Госпрограммы вооружений. Но она заканчивается в 2020 году – каков механизм финансирования ФПИ после этого срока?
Однако, отстранившись от этих характерных, но частностей, уже на этом этапе следует сразу определиться, каков сектор работ будущего ФПИ. Если это исключительно оборонные программы, то логичным выглядело бы подчинение его министерству обороны – собственно, тому ведомству, которое и определяет потребности военного сектора.
Если же под этот разряд попадут все возможные "критические инфраструктуры", а также прочая инноватика – тогда это должен быть орган, на площадке которого придется состыковывать интересы таких ведомств (помимо военного), как Минэкономразвития, Минтранс, Минсвязи, Минпромторг и даже, возможно, Минобрнауки. Отсюда вытекают требования к статусу: такой фонд должен управляться на самом высоком уровне.
Из текста законопроекта подотчетность ФПИ следует довольно опосредованно: генеральный директор назначается президентом, а попечительский совет формируется в равной мере из представителей, делегированных туда президентом и правительством. То есть это, скорее всего, второй вариант.
Но с ним возникает другая проблема. Придется вести "тонкую настройку" дискуссии сначала на уровне попечительского совета фонда, а потом и на уровне научно-технического совета.
Не имея, с одной стороны, прямого управляющего заказчика (как в случае с Пентагоном для DARPA), а с другой – по-настоящему широких автономных полномочий (в России это невозможно, даже если прописать на бумаге в законе, и этот факт приходится иметь в виду), ФПИ будет вынужден стать чем-то вроде дискуссионной площадки для того, чтобы сначала принять решение: какие направления считать перспективными.
Особенно интересно будет посмотреть, как эта вневедомственная структура будет объяснять представителям команды Сердюкова, что тем жизненно необходима та или иная технология в интересах укрепления обороны. Впрочем, это частные моменты традиционного административного парада статусов, которым российская "вертикаль власти" славится испокон веку.
Куда важнее другое. Как только постановка задачи очистится от аппаратной борьбы, сразу возникнет вопрос управления. К менеджменту перспективных программ (см. раздел про американских товарищей) предъявляются требования, совершенно запредельные по нынешнему состоянию российских инженерно-технических кадров.
Следует также добавить, что DARPA и подобные ей структуры в других странах никогда не вели НИОКР под ключ: они лишь добивались демонстраторов технологий или физических эффектов. НИОКР, которые должны развертывать эту найденную технологию в опытные и далее в серийные образцы, такой фонд не ведет и вести не должен.
Куда попадут эти результаты, даже если и будут получены – загадка, т.к. состояние системы оборонных НИОКР, мягко говоря, плачевное. Заодно интересно было бы взглянуть на схему управления интеллектуальной собственностью фонда. А также (поскольку речь идет, согласно законопроекту, также о технологиях двойного назначения) и на предлагаемую процедуру коммерциализации разработанных технологий в гражданском секторе.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
