Анна Банасюкевич
Спектакль Льва Додина "Три сестры", поставленный в прошлом сезоне в Малом драматическом театре Санкт-Петербурга, впервые показали в Москве в рамках фестиваля "Сезон Станиславского".
Лев Додин к пьесам Чехова обращается на протяжении многих лет – когда-то давно ставил "Вишневый сад", потом была пронзительная и воздушная, как джазовая импровизация, "Пьеса без названия", потом "Чайка", в которой персонажи ездят на велосипедах вокруг "колдовского озера", недавно — "Дядя Ваня", аскетичный, без музыки, отчаянный, не оставлявший своим героям никаких надежд. За окном падал снег, упрямая Соня, закусив губу, щелкала на счетах, а дядя Ваня смотрел в пространство невидящим взглядом. И, тем не менее, именно "Три сестры" получились самыми мрачными из додинских спектаклей по Чехову.
Разлад в доме Прозоровых, отсутствие домашнего уюта ощущается с самого начала – в деревянном каркасе дома с пустыми глазницами окон, в стремлении героев выйти на улицу, примоститься у крыльца на ступеньках. В мрачной иронии Ольги, с которой она бесстрастным голосом произносит реплику "…ты уже в белом платье, лицо твое сияет", даже не глядя на сестру.
Трагическое предчувствие рождается и из очевидной немолодости героев – все здесь, даже те, кого юность должна одарять беспричинной радостью, как-то придавлены, заморочены жизнью. Стареющий, сохранивший обаятельную "детскость" Тузенбах (Сергей Курышев) — в его интонациях и широких, размашистых жестах сквозит какое-то удивление и сожаление о слишком быстро промелькнувшей жизни. В том, как льнет он к людям, как торопится помириться с Соленым, есть бессознательное предчувствие скорого конца. Как и все здесь, он, загораясь внезапными вспышками энтузиазма, по-настоящему ни на секунду не верит в отъезд, в Москву.
Посмотрите фотоленту "Три сестры" из Петербурга в Москве" >>
Вершинин (Петр Семак) является в этот дом таким неприкаянным, таким потрепанным, что сестры не верят в то, что он из Москвы. Он прижимает платок к длинной свежей царапине на щеке – след от ногтей полубезумной жены. В такого Вершинина можно влюбиться только от жалости или от ощущения общности судеб, как это делает тяготящаяся мужем Маша. От обиды на то, как обманывает жизнь. В этом пустом плоском доме парадоксально звучат мечтательные слова Вершинина о том, как хорошо иметь такой уютный дом.
В героях Додина, в самих сестрах нет особой надежды, но и изначального мудрого принятия судьбы тоже нет – спектакль начинается с нервной ноты, с язвительного, провокационного свиста Маши (Елена Калинина), сидящей на окне. Дальше эта взвинченность будет только нарастать, затихая приступами усталости и взрываясь с новой силой – то истерикой Маши, которую не оторвать от Вершинина, то приступами пьяной злости тихого, безвольного Чебутыкина.
Додин поиграл с текстом Чехова, усилив его полифонию – фоном к первому разговору сестер на крыльце звучат обрывочные реплики плохо вяжущегося диалога гостей, мелькающих в проемах окон. "Все равно…" — фраза-лейтмотив всего спектакля, знак тотального равнодушия. Герои пасуют в спорах, в попытках объяснить или доказать что-либо друг другу. Философские споры Вершинина и Тузенбаха здесь — лишь привычка поддерживать разговор. Ольга (Ирина Тычинина) произносит свой текст все более автоматически – такое ощущение, что одни и те же слова она говорит веками.
Здесь по-своему немолода даже Ирина (Елизавета Боярская). И хоть в нее влюблены не только Тузенбах и Соленый, но даже Федотик с Роде, в ее безупречности, в туго зачесанных волосах, в крепко сжатых губах много слишком взрослой горечи. Ее "тоска по труде" — это отчаянные попытки забыться в делах, когда кажется, что жизнь уже прошла и определенно не получилась. Ее ранняя скорбная мудрость спорит с молодым телом, жаждущим любви и действия. В конце первого акта она жадно впивается в губы решившегося на штурм Соленого (Игорь Черневич), а потом расстилается на крыльце. Ее будто ломает в лихорадке. "В Москвууу…" — почти хрипит, по-собачьи воет Ирина.
В "Трех сестрах" Додина совсем не очевидным становится хрестоматийное противостояние сестер и вульгарной Наташи (Екатерина Клеопина). Здесь даже ее бледно-зеленый пояс вполне подходит к светло-розовому платью. Наташа, вошедшая в этот дом на конфликте, скоро становится почти своей – с сестрами у них одна женская доля. Недолюбленые, несчастливые, они ищут любви, близости, мужчины. Даже строгая, высохшая Ольга тянется губами к суетливому, жалкому обманутому мужу Кулыгину (Сергей Власов). А для сильной Наташи толстый, истеричный Андрей (Александр Быковский), который даже рамочку для фотографий выпилить толком не может, — такой же ребенок, как Софочка или Бобик. Ее неприлично прорвавшуюся радость от письма Протопопова трудно осудить – хоть для кого-то она может надеть свои дорогие меха. И когда Чебутыкин (Александр Завьялов), "правя" чеховский текст, произносит "у Наташи дети от Протопопова", даже не удивляешься – ну не от сломленного же и запуганного отцом Андрея. Становясь полноправной хозяйкой дома, Наташа не торжествует – спектакль Додина не о том, как новая наглая жизнь затаптывает старинный уклад. Наташа замирает от надвигающегося одиночества, одичалости, пугается неродного, недоброго дома. Какие бы яркие цветочки она не сажала, светлее здесь уже точно не станет.
К финалу опустевший дом выдвигается к самой рампе, захватывая все пространство, выталкивая сестер из жизни. Последним аккордом становится пошловатая мелодия "тарарабумбии" на карманных часах Чебутыкина, примостившегося на козырьке дома, ставшего частью умирающего ландшафта, будто Фирс из "Вишневого сада".
