Святитель Макарий, апостол Алтая
Когда в многодетной семье бедного сельского причетника Андрея Парвицкого родился шестой ребенок, вряд ли кто-то поверил бы, что этот хилый младенец, про которого даже родные думали, что не жилец, проживет долгую, полную титанических трудов жизнь и отойдет в мир иной на сотом десятке, почитаемый святым такими столпами Русской православной церкви, как патриарх Тихон, митрополит Петр (Полянский) и священник Алексей Мечев.
Жили впроголодь, временами переходя буквально на подножный корм — вместо хлеба жевали клевер, а самая горячая детская молитва была о тулупчике зимой. Когда сгорел дом, всей семьей ютились в церковной сторожке. А когда из родной Владимирской губернии перебрались в Сибирь и мальчику, выросшему на клиросе, пришло время учиться, путь у него был один — на казенный кошт в Тобольское духовное училище и семинарию. Мог бы — как один из лучших выпускников — пойти и в академию, но, как он сам потом вспоминал, еще на школьной скамье его занимала мысль мысль о миссионерстве: "Известия об апостольских трудах патриарха российских миссионеров влекли сердце мое к алеутам американским. Но Промысл Божий случайным разговором со мной одного из присных моих, указал мне путь к телеутам алтайским, в Алтайскую миссию, где и обретен мною мир душе, томившейся исканием пути, в онь же пойду".
Сразу после семинарии он отправился в Алтайскую духовную миссию и поступил на службу "учителем и миссионерским сотрудником", а заодно — псаломщиком в Улалинскую церковь. Ездил с миссионерами по деревням, вел уроки в школе, ходил по домам новообращенных — учил их молитвам, ухаживал за больными, копал огороды, чинил избы… Выучил алтайский язык, занялся переводами. Через два года принял постриг. Однажды бросился разнимать деревенских мужиков, сошедшихся стенка на стенку, и разнял-таки, хотя и самому в драке досталось.
О своих миссионерских трудах вспоминал так: "Служение миссионерское, как служение апостольское, есть более всего ряд скорбей, болезней и трудов… Мы не говорим о трудностях миссионерских путешествий, которые доводятся редко в экипаже, никогда в вагоне, но нередко пешком, на лыжах, часто верхом, на лодке, под дождём, иногда в снежную метель, все это — болезни и труды для тела. Но есть страдания большие — страдания души. Миссионер — страдалец, он страдает душой в начале служения своего от среды, в которую попадает, там нет ни родной семьи, ни родного общества, ни привычной для него жизненной обстановки".
За полвека, отданных владыкой Макарием этим трудам — сперва сотрудником, а потом и начальником Алтайской миссии — на Алтае не только приняли крещение тысячи язычников, строились миссионерские станы, храмы и монастыри, но была создана письменность народов Алтая и Горной Шории, у них появились книги на родном языке, школы, библиотеки, больницы. Миссионеры их лечили, защищали от произвола чиновников, обучали ремеслам, огородничеству, знакомили с культурой. Все первое поколение алтайской интеллигенции — учителя, врачи, писатели, художники были воспитанниками миссионерских школ, детьми алтайцев-миссионеров или бывшими сотрудниками Алтайской духовной миссии.
Школы вообще стали на Алтае "учреждениями миссионерскими, христианско-воспитательными, действующими грамотой, богослужением, чтением, духовными процессиями, словом всем, что только способно возбудить в инородцах христианскую мысль и христианское чувство".
Благодаря владыке Макарию опыт алтайских миссионеров распространился на Киргизию, Нарымский край, Минусийский округ.
Став епископом Бийским, он вынужден был вступить еще и в открытую полемику с раскольниками, за что едва не поплатился жизнью — его оппоненты подожгли архиерейский дом с библиотекой и архивом миссии и катехизаторское училище. А на Томской кафедре его несколько раз пытались убить сектанты и ссыльные революционеры, не выносившие монархических убеждений владыки.
В 1912 году владыка Макарий стал митрополитом Московским и Коломинским, священноархимандритом Троице-Сергиевой лавры, председателем Православного миссионерского общества, членом Святейшего Синода… Так начался путь на его Голгофу.
Либеральная Москва встретила его враждебно. Епископ Арсений (Жадановский) вспоминал об этом так: "Возбуждение Московского клира и паствы (далеко не всей) произошло после приезда в Москву обер-прокурора В.Н. Львова и его агитации среди паствы против своего митрополита — агитации, не согласной ни с существующими канонами, ни с гражданскими узаконениями. Церковные каноны определяют, что если епископ не будет принят (народом) не по своей воле, но по злобе народа, то он да пребывает епископ, клир же града того да будет отлучен за то, что такого непокорного народа не учили (Апост. Прав. 36; Двукр. Соб. Пр. 13; Всел. Собр. Пр. 18)".
Кончилось тем, что в марте 1917-го владыку Макария решением Синода уволили с Московской кафедры.
"И вот, как всегда случается при гонении на святых людей, выставлены были лжесвидетельства против законного представителя Московской церкви: будто он по старости лет не в состоянии уже управлять епархией… Как известно, дело духовное никогда не стареет, и маститый святитель лишь преуспевал из года в год в служении Церкви и в пастырстве, а потому и осталось навсегда вопросом, зачем же удалили с кафедры Митрополита Макария? Людей верующих это событие не могло не волновать", — пишет епископ Арсений.
Но на кафедре митрополита Макария так и не восстановили. И в Троице-Сергиевой лавре жить не разрешили. Он переехал в Зосимову Смоленскую пустынь, но и оттуда его попросили — местом пребывания ему определили подмосковный Николо-Угрешский монастырь. Там и прошли последние восемь лет его жизни — в тяжких болезнях, непрестанной молитве и почти полном умиротворении, если не считать двух обысков, в ходе которых зачем-то изъяли все его дневники и переписку с духовными чадами, и нападения вооруженных бандитов, которые, ворвавшись во время службы в алтарь, под дулом револьвера стали требовать у старца денег, а не найдя искомого, сорвали у него со скуфьи крестик, дернули за бороду и удалились.
В 1919 году новые власти устроили в монастыре детский дом отдыха. Больной владыка Макарий жил в нетопленой комнате. Продовольственных карточек ни у него, ни у его келейников не было — хлеб и пшено им собирали по Москве и пешком носили духовные чада отца Алексея Мечева.
В 1920-м Синод определил его пожизненным митрополитом Алтайским. Несколько раз его навещал патриарх Тихон, а после кончины патриарха приехал к старцу просить благословения местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр (Полянский), и владыка Макарий подарил ему свой белый клобук.
В том же год у старца разбил частичный паралич и из всех многообразных трудов у него остался один — главный — молитва.
В 1925-м, после окончательного закрытия монастыря, его перевезли в село Котельники близ Люберец, где он и скончался от воспаления легких в феврале 1926 года. В 1957-м его останки перезахоронили в крипте Успенского собора Троице-Сергиевой лавры, а в августе 2000-го святителя Макария причислили к лику святых.
