Дмитрий Виноградов
КИЕВ, 26 апр — РИА Новости. Одним из первых журналистов, попавших 25 лет назад на место Чернобыльской катастрофы, был Игорь Костин, штатный фотограф Агентства печати "Новости" (ныне РИА Новости).
Съемки ЧАЭС и Припяти он сделал делом всей своей жизни — два раза спускался в четвертый реактор, пять раз поднимался на крышу третьего реактора, загрязненную радиоактивными осколками, полсотни раз облетал АЭС на вертолетах, снимал ликвидаторов, переселенцев и детей с патологиями, родившихся после аварии.
Фотографии из Чернобыля принесли ему множество премий, в том числе самую престижную — World Press Photo. В результате съемок он получил и огромную дозу излучения – 150 рентген, и долгое время лечился в лучших больницах мира. Но он жив и в свои 75 прекрасно себя чувствует, в чем убедились навестившие его в Киеве журналисты РИА Новости.
Грамота для "биоробота"
"Больше всего я горжусь солдатскими грамотами – у меня их пять. Они пахнут портянками", — фотограф Игорь Костин достает из шкафа пачку почти одинаковых красных грамот.
На них отпечатан узнаваемым машинописным шрифтом советского времени казенный текст – за проявленное мужество и выполненный перед родиной долг "в условиях сверхвысоких полей радиации" объявляется благодарность от руководства штаба по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. И только фамилия адресата вписана от руки.
Грамоты, впрочем, ничем особенным не пахнут, но за казенным текстом чувствуется какая-то тайна. Такие грамоты выдавались "биороботам" — солдатам, которых в самодельных свинцовых латах на 40 секунд выгоняли на крышу третьего блока, соседнего с взорвавшимся четвертым. Радиоактивные обломки накрыли большую территорию вокруг, и очищать ее пришлось людям – электроника настоящих роботов из-за радиации моментально выходила из строя.
Каждые 40 секунд по противной сирене на крышу выбегали двое солдат – "биороботы Петя и Вася", как их тут прозвали. За сеанс, за который солдат должен был успеть схватить лопатой кусок графита или бетона и скинуть его в развороченное жерло четвертого блока, "биоробот" получал увольнение в запас, 100 рублей, солдатскую грамоту и дозу радиации, примерно равную тому, что обычный человек получает за всю жизнь.
"А отказаться солдат мог?", — спрашивает Костина корреспондент РИА Новости.
"Солдаты от выполнения приказов не отказываются", — усмехается он.
Сам-то он был на крыше пять раз. И каждый раз добровольно.
Гламур vs вермишель
Костин встречает нас на вокзале в Киеве – заметный издалека, высокий, по-настоящему элегантный усатый джентльмен в хорошем костюме. Он пытается забрать наш багаж и проводит к такой же красивой, белоснежной машине — "Хендай Сонате".
"Это он еще сутулится, — шепчет риановский фотограф Владимир Вяткин. — Я его помню в 80-х, как он в желтом галстуке, в канареечном пиджаке шел по Крещатику и обозревал прогуливающихся дам. И жены у него всегда были самые красивые".
До начала работы в АПН Костин принадлежал миру советского гламура и богемы — снимал фэшн для советских журналов мод, дружил с моделями, художниками и режиссерами, снялся на вторых ролях в нескольких известных художественных фильмах и до сих пор любит при случае известного российского режиссера назвать "Никиткой", а молдавскую певицу — "Сонькой".
Но в середине 70-х Игорь Костин неожиданно для многих занялся документальной, новостной фотографией.
"Хорошо помню, как встретился с апновским фоторедактором — легендарной Галиной Плеско. Это была такая фронтовичка, с желтыми от "Казбека" пальцами — ее все в редакции боялись и, когда она вразвалочку, как медведь, шла по коридорам, прятались по кабинетам. Она сказала мне: Игорек, ты неплохой фотохудожник. Но ты нам не подходишь. Это не журналистика. Ты можешь три-четыре хороших фотографии делать в год. А нам надо 3-4 карточки каждый день".
Костина так сильно задели эти слова, что следующие несколько лет он потратил на то, чтобы доказать обратное и стать, наконец, журналистом. Он долго работал внештатно, выживая, как он говорит, "на одной вермишели".
Под теплым дождем
В середине 80-х Костин уже был состоявшимся, известным всему Киеву репортером. Об аварии на Чернобыльской АЭС он узнал одним из первых.
"Никакой официальной информации не было — только маленькая заметка и фотография в "Правде", — хорошо помнит он. — Зато слухи и сообщения западных "голосов" были самые невероятные — о сотнях тысяч погибших".
Но истинных масштабов катастрофы тогда никто не понимал.
Элита поспешила отправить своих детей из Киева — "на поезда билеты было не достать", вспоминает фотограф. Костин до сих пор помнит, как 2 мая вместе с сыном ходил что-то снимать в какой-то театр.
"Вечером пошел теплый майский дождь, и я до сих пор не могу себе простить ту прогулку — ведь дождь прибивал к земле и каштанам радиоактивную пыль".
В начале мая Костин тоже отправил сына из Киева — к друзьям в Одессу.
Уже 29 апреля Костин впервые попал на станцию — в ход пошли старые связи, да и корочка АПН творила чудеса. Первое, что его впечатлило – бесконечные колонны беженцев с зараженной территории.
"Коровы в кузовах грузовиков, скарб, автобусы с людьми, — точь-в-точь как на войне, которую я видел пятилетним мальчиком", — говорит он.
Тогда же случайно Костин впервые попал в вертолет к дозиметристам, которые несколько раз в день облетали станцию для мониторинга ситуации.
"Делаю через иллюминатор — его нельзя было открывать из-за зашкаливавшего уровня радиации — свои первые снимки развороченного четвертого блока".
Поэтому его первые фотографии со станции, тут же облетевшие весь мир, имеют такую круглую рамочку и немного мутные из-за немытого вертолетного стекла.
"Но я понимал, что все это не то — мое место там, у реактора", — говорит Костин.
После проявки оказалось, что почти все снимки засвечены – так их "обработала" радиация – и только несколько цветных диапозитивов удалось "спасти".
"Когда я садился в вертолет, то чувствовал себя охотником, преследующим добычу, – обычный репортерский инстинкт, — говорит фотограф. – А теперь начал понимать, что чувствует жертва, за которой следит невидимый, неслышный и от этого еще более страшный враг".
Детский сад "Сказка"
Раз за разом Костин возвращался на станцию.
"Понимаете, кто-то же должен был это снимать", — объясняет он.
И, поразмыслив, признается: "Там была потрясающая атмосфера, какая-то иная цивилизация с иными отношениями между людьми — честными и готовыми прийти друг другу на помощь".
Он спал в бывшем детсадике "Сказка" на соседней койке с простым мужиком – а тот, как потом выяснилось, был генералом КГБ. И чтобы поднять в воздух военный вертолет, тогда было достаточно устного распоряжения командира – никакой бюрократии и волокиты.
На целый год станция стала для Костина главным местом работы. Впрочем, и в декабре 1986 года, уже попав на больничную койку, эпопею с Чернобылем для себя он так и не закрыл. Все 90-е возвращался в "зону", а потом долго снимал последствия аварии — детей-инвалидов, ликвидаторов и их похороны, "самоселов".
Самое удивительное, что фотографии из Чернобыля широко расходились по всему миру — это не очень вяжется с представлением о закрытости Советского Союза и стремлением скрыть подлинные масштабы катастрофы. С другой стороны, надо признать, что АПН делало акцент на снимки, где было ясно видно, что борьба с последствиями катастрофы идет полным ходом и ситуация под контролем.
Те командировки навсегда изменили жизнь Костина — пришли и всемирная известность, выставки и награды по всему миру, и тяжелые болезни, от которых он лечился в специализированных клиниках Хиросимы, России и Франции. Чернобыль повлиял даже на его личную жизнь — в конце 80-х на встрече с журналистами "Штерна" Костин познакомился со своей второй супругой, красавицей Аллой — она как раз работала в "Интуристе", принимая иностранных туристов. Девять лет назад, когда Костину было 66 лет, у них с Аллой родилась дочка Даша. Даша занимается художественной гимнастикой и готовится составить серьезную конкуренцию российским гимнасткам.
Встреча с "Еленой"
"Больше всего я мечтал, чтобы легендарные "крышные коты" взяли меня в эпицентр взрыва, вглубь четвертого реактора", — вспоминает Костин с такими сентиментальными интонациями, с которыми обычно говорят про детскую мечту о велосипеде.
"Крышные коты" — группа дозиметристов-разведчиков Минатомэнерго СССР – внимательно выслушали Костина и наотрез отказались его туда сопровождать. Никто не хотел получать лишние рентгены ради каких-то фотографий.
Но выбрав момент, когда "коты" сами туда отправились, Костин присоединился к ним и увидел, наконец, печально знаменитую "Елену" — двухтысячетонную крышку четвертого блока, подкинутую взрывом в воздух и упавшую на ребро. Свое ласковое прозвище она получила от названия схемы водоохлаждения – "схемы "Е". Увидел, но не сразу снял – коварная радиация вновь засветила все пленки, а две дорогие камеры Костина были попросту конфискованы из-за зашкаливающего уровня радиации, который они изучали. Радиация доходила тут до 2600 рентген в час — колоссальный уровень.
Ко второму походу к "Елене" Костину пришлось готовиться особо, а побывавшая в эпицентре камера до сих пор валяется в свинцовой обмотке у него на балконе – он любит развлекать гостей счетчиками Гейгера, истерически пищащими от прикосновения с камерой.
Уникальные фотографии Игоря Костина с Чернобыльской АЭС >>
Рентгены на память
У Костина вообще довольно много странных сувениров – он показывает икону, снятую со стены деревенского дома из зоны отчуждения, и кусочек красного знамени, водруженного "крышными котами" на трубу ЧАЭС как символ победы человека над катастрофой – снимал этот исторический момент тоже Костин.
Вопрос "Вы не думали померить уровень "фона" от этого знамени?" Костин называет кощунственным и демонстративно целует красную тряпицу.
Радиация давно превратилась для него в предмет шуток, несмотря на долгие месяцы пребывания в больницах России, Европы и Японии и перенесенные им сложные операции. Костин дает журналисту РИА Новостей одну из самых страшных фотографий — на ней изображены внутренности четвертого реактора — заставляет держать, а потом смеется: "Все, ты получил два рентгена, тебе хана". Приготовленные супругой грибы он приглашает попробовать, приговаривая: "Вот, попробуйте грибочки из Чернобыля", а когда Владимир Вяткин объясняет Костину, в каком костюме хотел бы его сфотографировать, тот шутит: "Я сфотографируюсь хоть в трусах, только имей в виду, что от радиации все увеличивается в размерах".
Шутливая интонация Костину, кажется, нравится все-таки больше, чем пафос: "Понимаете, я чувствовал, что это мой долг – снимать, так же как работать лопатой или летать с дозиметром вокруг реактора. И кто это должен был делать, как не двухметровый дебил Игорь Костин? Я рад, что не оказался говнюком, не прятался за юбки женщин и выполнял свою мужскую работу".
И не без удовольствия вспоминает, как солнечным летним днем шел по Крещатику и встретил одну знакомую манекенщицу.
"Игорь, мы такое о тебе слышали! – будто бы сказала она. – Я думала, ты один из нас. А ты не один из нас. Мы гордимся тобой, Игорь!".
