Инвестиции в долгосрочные проекты становятся крайне рискованным занятием в период экономического спада, поэтому особую роль на рынке капитала играют институты развития, для которых получение прибыли вовсе не является главной задачей. Однако, как показывает практика, чрезмерное увлечение "плохими активами" в портфеле может привести к серьезным последствиям для самого такого института. Как удается находить баланс между задачами развития и экономической целесообразностью, рассказал в интервью РИА Новости глава Евразийского банка развития (ЕАБР) Дмитрий Панкин.
— Придя в ЕАБР, вы планировали принять новую стратегию банка, сделать его более специализированным, сконцентрироваться на инфраструктурных проектах. Что удалось сделать за этот год, поддержали ли вас акционеры?
— Мы обсудили новую стратегию на совете банка с нашими акционерами, получили ряд ценных указаний и подготовили финальный вариант, который представим в апреле на рассмотрение комитета по стратегии ЕАБР. Мы планируем ее утвердить на ближайшем заседании совета ЕАБР в мае.
Речь уже не идет о крупных инфраструктурных проектах — для них требуется капитал в десятки миллиардов долларов. Основные результаты обсуждения с акционерами свидетельствуют о том, что сейчас денег в госбюджетах стран-участниц банка для существенной докапитализации банка нет.
Соответственно, задача банка сейчас — концентрация не на крупных стратегических системных инфраструктурных проектах, а работа по интеграционным проектам, поиск цепочек добавленной стоимости, где в создании продукта участвуют несколько стран — акционеров банка. Исходя из этого, мы и подготовили нашу новую стратегию. Это не исключает работы по инфраструктурным проектам, но здесь задача, скорее, работать вместе с другими банками развития. Мы рассматриваем небольшие проекты — с объемом инвестиций на 100-200 миллионов долларов, которые связаны с реализацией крупных инфраструктурных проектов.
— Уже есть проекты, в которых вы можете участвовать совместно с другими банками развития?
— Я встречался в январе с президентом Азиатского банка инфраструктурных инвестиций (АБИИ), мы им подготовили предложения. Есть контакт и с банком БРИКС (Новым банком развития — ред.). Думаю, к концу года выйдем на конкретные результаты переговоров.
С АБИИ из крупных проектов, которые мы предлагали для совместного участия, — автодорога по территории России от границы с Казахстаном до границы с Белоруссией. Проект предполагает строительство российского платного отрезка автомагистрали по категории 1, трансконтинентального транспортного коридора "Китай — Западная Европа" через Казахстан, Россию и Белоруссию. Протяженность трассы 2 тысячи километров. Стоимость строительства 6 миллиардов долларов США. Маршрут проекта "Меридиан" соединяет Казахстан и Белоруссию через южную часть Российской Федерации: начало с границы Казахстана в Оренбургской области, далее проходит в районе городов Тамбов, Липецк, Орел, Брянск и заканчивается вхождением в трассу М1 на границе Белоруссии.
— Прошлый год ЕАБР закончил с убытком в 140 миллионов долларов, а в течение года в банке сменилась команда, эти вещи связаны? Вы недовольны качеством портфеля и чего ждете от новой команды?
— Я думаю, это естественно, когда с приходом нового руководителя меняется команда. Ряд перемен был связан и с тем, что у учредителей и у меня были существенные претензии по качеству кредитного портфеля. Когда мы провели аудит и увидели, какое количество проблемных кредитов, какой объем провизий (порядка 200 миллионов долларов) надо досоздавать, тогда возникло много вопросов к менеджменту.
Изменения некоторые еще будут, но в основном команда сформирована. Акционеры ждут от новой команды результатов, потому что сокращение инвестпортфеля, которое было в течение последних двух лет, не красит банк.
— Планируете выходить на прибыль?
— Да, однозначно. Убытки банка по прошлому году явились результатом деформирования резервов, которые не были сформированы раньше. Это надо было раньше делать, но тогда бы не было прибыли в 2014 году. В текущем режиме банк прибыльный. Мы по кварталу оцениваем 12 миллионов долларов прибыли. Перед банком развития не стоит задачи показывать большую прибыльность, например 10% на вложенный капитал. Для нас важнее реализовать проекты стратегически важные для учредителей. Однако банк не должен быть убыточным. Мы генерируем небольшую стабильную прибыль.
— Какую прибыль вы ожидаете по итогам текущего года?
— Порядка 40 миллионов долларов по итогам 2016 года — это, в принципе, нормальный показатель.
— Другой институт развития в России — ВЭБ — тоже столкнулся с серьезными проблемами, в том числе и в связи большим количеством рискованных активов в портфеле. Как вы считаете, удастся ли властям РФ решить эти проблемы и сохранить этот институт?
— Любой институт развития находится в очень сложной ситуации: во-первых, он должен быть экономически жизнеспособен, то есть не должен генерировать убытки. Во-вторых, он должен реализовывать задачи, в том числе политические, которые перед ним ставит учредитель. Соответственно, хороший проект в ВЭБ правительство не передаст, ведь туда идут наиболее сложные рискованные проекты. Здесь, конечно, задача менеджмента очень тонкая: он должен найти правильную грань между соблюдением указаний руководства, чем он должен заниматься и что финансировать, и соблюдением экономической стабильности банка.
— Возможно ли в принципе найти такую грань? И главное — убедить в этом своих акционеров?
— Здесь наша задача несколько легче: многосторонние институты меньше подвержены риску такого крайне политизированного плохого портфеля. Если говорить о нашем портфеле (который был сформирован до прихода новой команды — ред.), это, скорее, проблема менеджмента, он сам инициировал эти проблемные проекты, в итоге мы получили большие провизии. А по ВЭБу — менеджеру придется договариваться, объяснять.
— Стоит ли вообще держать такой институт для финансирования заведомо проблемных проектов, если менеджмент не всегда может отвечать за свои решения?
— ВЭБ — это не единичный случай в мире, в других странах тоже есть подобные институты. В некоторых работают достаточно успешно. Нужно находить баланс политических интересов и экономической целесообразности.
— Если говорить о проблемных активах, как решается вопрос с долгом "Мечела" перед ЕАБР на два миллиарда долларов?
— Долг реструктуризирован. Мы договорились о рассрочке. Есть график: до июня 2018 года они должны полностью погасить задолженность перед нами. Мы подавали в суд, но параллельно вели переговорный процесс, вышли на приемлемые договоренности и пока они свои графики соблюдают.
— ЕАБР сейчас привлекает заемные средства? Есть необходимость выходить на рынок?
— Пока необходимости нет. Были адресные размещения в этом году.
— До сих пор банк предоставлял кредиты по фиксированной ставке. Рассматриваете ли вы плавающую ставку?
— Да. Банк рассматривает вариант выпуска облигаций с плавающей ставкой при наличии проекта, по которому процентная ставка будет привязана, например, к индексу потребительских цен. Тогда банк может привлечь средства ПФР и иные средства.
— Вы решились воспользоваться инструментом с плавающей ставкой вслед за Минфином? Не слишком рискованно в нынешних условиях?
— Для нас рисков нет. Я бы не выпускал эти облигации, если бы речь шла о финансировании проектов с фиксированной процентной ставкой. Для Минфина в крупных объемах я бы считал, что это рискованно.
— Какие-то крупные проекты вы сейчас рассматриваете?
— Из наиболее громких — создание сборочного производства АвтоВАЗа в Казахстане. Проект сложный, пока к нему осторожно подходим.
— Какой объем средств планируете вложить?
— Общий объем заемных средств — порядка 500 миллионов долларов, половину берет Банк развития Республики Казахстан, половину — мы. Будем серьезно анализировать, выносить на совет этот проект. Есть целый ряд проектов поменьше.
— Какие параметры макроэкономические закладываете в свой прогноз на текущий год?
— Ключевой вопрос для России — это цена на нефть. Прогнозировать ее — все равно что играть в наперстки. Все экспертные прогнозы, как правило, не реализуются. Поэтому мы берем чисто механический подход: берем фьючерсы по поставкам нефти на год и закладываем в прогноз. То есть в январе у нас прогноз оказался 34,4 доллара на этот год. Сейчас, конечно, базовая цена поднялась и прогноз будет выше. По 2016 году оценка ВВП России у нас была минус 1,5% и курс рубля 75 рублей за доллар по году. Но очень большое значение имеет цена на нефть: сейчас, с более высокой нынешней ценой, модель дала бы другой итог: может быть, минус 0,5% ВВП и курс 65 рублей за доллар.
— Вы считаете, что тренд на повышение цены нефти, который появился, устойчивый?
— Лучше не прогнозировать. Но меньше 30 долларов за баррель — это уже слишком спекулятивная цена, эксцесс на спекулятивных ожиданиях, на игре.
— По ВВП вы ожидаете спад в этом году, а когда ожидаете возврата к росту?
— По ВВП мы ожидаем, что спад в этом году будет в любом случае. Может быть, небольшой, но будет. В 2017 году все — и мы, и другие институты развития — ожидают, что будет рост. В принципе, экономика достигла минимального уровня при этих ценах на нефть, дальнейшего понижения цены на нефть, в общем-то, большинство экспертов не ожидает, зарплаты сократились, конкурентоспособность экономики выросла.
— Рост, который вы прогнозируете, в большей степени будет связан с ростом цен на нефть или со структурными изменениями, которые происходят в экономике?
— Надеюсь, что рост будет в большей степени связан со структурными изменениями. Зарплаты в долларовом эквиваленте существенно понизились — стало выгодно многое производить здесь.
— А в других странах СНГ вы видите такие структурные сдвиги?
— Есть потенциал для этих сдвигов. Пока я и в России их особо не вижу. Потенциал, возможности есть.
— Как вы оцениваете усилия правительства по импортозамещению?
— Считаю более правильным термин "создание конкурентоспособных производств". Использование этой ситуации, прежде всего связанной со снижением издержек, дает возможность развить конкурентоспособное производство. Импортозамещение не дает большой перспективы. Задача — быть конкурентоспособными на мировом рынке. Без этого мы никуда не выйдем, без этого мы останемся страной только с нефтью и газом. А ели мы хотим быть конкурентоспособными, мы должны ориентироваться на те производства, которые способны что-то продавать на внешние рынки. И, конечно, параллелью поставлять продукцию на внутренний рынок.
— В текущем году многие российские компании в разных секторах показали прибыль, но многие предпочитают увеличить выплату дивидендов, а не направить ее на инвестиции. Вас это не тревожит?
— А мне эта ситуация очень нравится. Я считаю, что она как раз связана с тенденцией повышения прозрачности работы компаний, с улучшением работы налоговых органов. Раньше все это "зашивалось" в издержки, выгонялось в офшоры и дальше появлялись особняки на Лазурном берегу, принадлежащие руководству компаний. А у компаний официально прибыли не было. Сейчас процесс становится более прозрачным: компании показывают дивиденды в России, платят налоги с этих дивидендов, получают доход как физические лица. Это очень хороший процесс.
— А как же инвестиции, это же необходимое условие для роста?
— Мне кажется, инвестировать, когда идет резкий перелом с роста на падение, когда никто не знает, какая будет цена на нефть, какой уровень спроса в России, очень сложно. Действительно, многие крупные компании говорят, что не видят возможности инвестировать здесь и сейчас. Прежде всего, это сырьевые компании, металлурги. Но если мы говорим о структурной перестройке, это неплохо, потому что появляется возможность для производственных компаний что-то новое создавать.
— Вы ожидаете продолжения волатильности рубля? И валют СНГ?
— Если будут резкие скачки цен на нефть, будет волатильность. Если все будет в таком режиме, как сейчас, то резких скачков не будет.
— Оставить рубль в свободном плавании в таких условиях, вы считаете, было правильным?
— Да. В 2008 году что произошло? 200 миллиардов долларов резервов потеряли, а структурных сдвигов в экономике не произошло. Хотя все сгладили, никаких социальных проблем особых не было. Мне кажется, что все-таки важно сейчас идти на структурные реформы, которые возможны при таком существенном изменении курса рубля. Считаю, было правильным решением не тратить ЗВР на поддержание курса. Иначе фактически это бы сохраняло старую структуру экономики.
— Другие страны-акционеры банка тоже приходят к такому пониманию?
— Пример Казахстана: в первой половине прошлого года Казахстан пытался держать курс тенге, и что произошло? ЗВР сразу у них существенно сократились. А все бросились, особенно северные регионы, скупать товары в России, где после девальвации они стали намного дешевле. Все равно они не смогли удержать курс и фактически перешли к свободному курсу. Первое время был шок, никто не понимал, на что ориентироваться, какие ставки. А сейчас, я смотрю, ситуация нормализуется, тенге укрепляется. Процентные ставки пошли вниз. В Беларуси также ушли от множественности валютных курсов. Мы мониторим макроэкономическую ситуацию в Беларуси и видим, что, принципе, у них сейчас с валютной политикой все более-менее нормально, искусственно курс не держат. Все страны подходят к более свободному образованию курса.
