Сталинградская битва, годовщина которой в России отмечается ежегодно 2 февраля, по праву считается крупнейшим сухопутным сражением Второй мировой войны. Именно эта битва советских и германских войск наряду со сражением на Курской дуге стали переломными моментами в ходе войны, после которого вермахт окончательно потерял стратегическую инициативу.
В России стало доброй традицией отмечать каждую дату, которая так или иначе связана с Великой Отечественной войной, будь то оборона Брестской крепости, контрнаступление советских войск под Москвой или, наконец, День Победы. Сталинградская битва не стала исключением, и поэтому 2 февраля мы празднуем 70-летие великой победы Красной армии над немецко-фашистскими захватчиками в этом сражении.
О том, каково приходилось бойцам Красной армии в дни тяжелых сражений Сталинградской битвы, что помогло остановить немецкую военную машину и о героических подвигах товарищей по оружию, в преддверии праздника рассказал в интервью корреспонденту РИА Новости Алексею Паньшину непосредственный участник этого сражения гвардии генерал-майор авиации в отставке Георгий Зверев.
— Георгий Афанасьевич, в первую очередь разрешите поздравить вас с 70-летней годовщиной победы в Сталинградской битве и сказать огромное спасибо за тот вклад, который вы внесли в общую победу. Расскажите, как вы попали в Сталинград. Судя по вашему званию, вы служили в авиации?
— Я всю войну, с 18 до 23 лет, прошел в «матушке пехоте» и только после войны попал в авиацию.
Служил я под началом генерал-полковника Шумилова, в 64-й армии, бойцы которой, как вы знаете, пленили немецкого фельдмаршала Паулюса. Закончил школу в июне 1941 года. С августа 1941 до февраля 1942 проходил специальные курсы, после чего мне дали «кубик» младшего лейтенанта и отправили служить в 204-ю дивизию, которая тогда стояла под Благовещенском. Через полгода с этой дивизией нас перебросили в Сталинград, где меня назначили на должность помощника начальника штаба полка по спецсвязи (по шифровальной службе).
В Сталинград нас везли «товарняком», но быстро-быстро, ехали днем и ночью. Мы успевали замечать только как менялись паровозы, мелькали люди на перронах, которые махали нам вслед. Порой были моменты, когда мы наблюдали из окна последний вагон впереди идущего эшелона, а, обернувшись назад, могли увидеть паровоз следующего за нами поезда. Вот так близко друг к другу шли поезда.
— А говорили, куда вас везут?
— Мы были уверены, что нас везут в Ленинград. А тут вдруг мы проезжаем через Волгу и поворачиваем на юг. В голове мысль: «Почему на юг? Куда нас везут? Может, в Астрахань? Может, немцы из Персии идут на нас?». Довезли до Куйбышева (Самары), опять перевезли через Волгу и дальше в Сталинград.
Приехали, а там войны еще нет никакой, правда, самолеты-разведчики немецкие летали. Перед нами поставили задачу занять оборону близ города Калач-на-Дону. Машин у нас было мало, всех увезти не удалось, и мы 60 с лишним километров, от Сталинграда до Калача, шли пешком.
Калач показался мне небольшим городишкой, мы дошли до паромной переправы через Дон и там остановились. А на следующее утро я впервые почувствовал, что такое война.
— Как именно?
— Мы остановились в доме с моим товарищем и одним из полковых офицеров. Как сейчас помню, он был в звании капитана. И вот утром, около шести часов, мы с товарищем пошли на завтрак в сады, где была развернута полевая кухня. Не доходя несколько сотен метров, услышали гул «мессеров». Немцы хотели разрушить переправу и уничтожить скопившихся перед ней солдат, а так как дорога, по которой мы шли, вела как раз к переправе, то и по нам немцы прошлись хорошенько. Но, слава богу, все обошлось, мы с Лешей остались живы. А когда вернулись после завтрака обратно в хату, увидели рукав от гимнастерки нашего сожителя, того самого капитана, висит оторванный на дереве. Это была первая потеря. Именно тогда, когда мы лежали носом в песке, а рядом разрывались снаряды, мы и почувствовали, что такое настоящая война.
— Когда вы добрались до места назначения, были ли мысли о том, что Сталинград не удержать?
— Ночью переправились на правый берег Дона и пошли вперед за 20-30 километров, а через день-два артиллерийская канонада была слышна уже у наших позиций, где мы заняли оборону. Как оказалось, нас бросили прямо навстречу наступающему врагу. Я наблюдал, как отходят части, которые пытались сдержать немцев на этом направлении до нашего подхода. Конечно, отход был неорганизованный, я бы даже сказал беспорядочный. Немец «пер» тогда основательно. Мы уже начали рыть окопы, щели. Ведь у пехоты как бывает: насколько хорошо окопаешься, настолько долго и проживешь. Если честно, то на тот момент у немцев было преимущество и в технике, и в численности людей, поэтому мысли о том, что сдержать их будет очень непросто, конечно посещали нас. Но я всегда верил в победу!
На третий день после нашего подхода в назначенный район начальник штаба дивизии собрал совещание офицеров штаба и зачитал нам приказ №227 «Ни шагу назад». Ведь действительно были случаи, когда некоторые офицеры и даже генералы без приказа сдавались, нам их по фамилиям называли. Конечно, созданные по приказу Сталина заградительные отряды не всегда справедливо поступали с теми, кто отступал, ведь среди них были и раненые, которые физически уже не могли воевать. Но, во всяком случае, беспорядочный отход был прекращен именно благодаря этим подразделениям.
— Есть ли такой момент, который вам больше всего запомнился во время боев под Сталинградом?
— Таких моментов было много, об одном из них я расскажу. В мой день рождения, 7 августа, меня откомандировали в 15-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая в этот момент отходила с боями из-под Харькова. Меня туда направили, потому что там не хватало шифровальщиков: или они в плен попали, или убили, не знаю. Части дивизии с середины августа вели ожесточенные бои в межозерье Цаца-Сарпа, и только огромными усилиями и самопожертвованием воинов нам удалось остановить врага на рубеже Дубрового оврага, Больших и Малых Чепурников. Танки немцев, нацелившись на Красноармейск, вышли к северной оконечности озер (сейчас это городской район Волгограда), но частично были уничтожены и отошли за Дубовый овраг.
Там же, 24 августа, я находился в расположении 50-го гвардейского стрелкового полка и видел героический бой артиллеристов с танками и мотопехотой немцев. Позиции полка «обрабатывали» «хенкели». В зоне видимости сплошные разрывы, крики бойцов, тучи пыли, мгла. Здесь, на подступах к Дубровому оврагу, обессмертил свое имя артиллерист 43-го артиллерийского полка старший сержант Михаил Хвастанцев. Бой огневого взвода продолжался пять часов, погибла большая часть солдат, кончились снаряды, а немецкие танки шли волна за волной. Хвастанцев поджег танк противника, но тут у него кончаются патроны от противотанкового ружья. Пропустив следующий танк, он подрывает его гранатой, но сам гибнет. Лично этого парня я не знал, но его подвиг видел своими глазами. Мне уже почти 90 лет, из них 43 года я отдал службе нашей славной Советской армии, но подвиги моих однополчан, их героизм и беззаветная преданность Родине остались в моей памяти на всю жизнь.
— В чем заключалась ваша работа на фронте?
— Мы расшифровывали приказы, которые поступали свыше и потом военным языком излагали задачи командирам частей. Каждый день посылали разведданные, сводки, а также донесения о боевых действиях.
Мы выполняли свою работу всегда изолированно, и никто не знал, что мы делаем. Работали или в каком-то закрытом помещении, или в машине. У нас была даже отдельная охрана — четыре солдата, которые и днем, и ночью охраняли нас.
Но меня, как самого молодого, командиры обычно брали на командный пункт, который находился непременно на передовой, правда, был более защищен и располагался на высоте, но артиллерия и минометы туда доставали, только стрелковое оружие не доставало.
— Известно, что 64-я армия, в которой вы служили, пленила фельдмаршала Паулюса. Вы участвовали в этой операции?
— Лично я в этой операции участия не принимал. Ну, сами посудите, как младший лейтенант может пленить фельдмаршала (смеется)? Но я помню, как мне поручили поехать в штаб 64-й армии, который находился в Бекетовке, чтобы отвезти какие-то важные документы. Приехав туда, я увидел, как к зданию штаба подъехали три машины, из которых вышел фельдмаршал Паулюс в сопровождении Шмидта (начальник штаба 6-й армии Артур Шмидт — ред) и еще одного немецкого военачальника, фамилию которого я не запомнил. Паулюс был худощавого телосложения, одет был в шинель. По его изможденному лицу было видно, что ему пришлось несладко в последние месяцы сражений в Сталинграде. Но, как ни странно, ненависти к нему в тот момент я не испытывал, было, скорее, чувство жалости, хотя, наверное, после всего увиденного мной в ходе этих боев, у меня были поводы, мягко сказать, недолюбливать этого человека.
— Георгий Афанасьевич, расскажите о своей первой награде.
— В Сталинграде я получил медаль «За боевые заслуги». Меня даже сейчас спрашивают: «Какая медаль для Вас самая дорогая?», и я, не задумываясь, отвечаю: «Медаль «За боевые заслуги». Это была первая моя награда, которая мне досталась очень непросто. Страшно представить, что нам тогда пришлось пережить: сталинградские бои, холод, зима, голод, большие потери. Но, как я уже говорил, я всегда верил, что победа будет за нами. Поэтому все тяготы и лишения я переносил со словами: «Так надо! То, что приказали, нужно сделать. Именно это мне помогло выжить в Сталинграде и дожить до 90 лет».
