Выходящий в прокат 14 июня фильм Авдотьи Смирновой "Кококо" вызвал на "Кинотавре" бурные аплодисменты и не менее бурные дискуссии. По одному поводу, впрочем, сошлись все - от сердитых молодых критиков до составленного из одних режиссеров жюри: дуэт Анны Михалковой и Яны Трояновой, на котором держится картина, разыгран блестяще. Михалкова – разведенная сотрудница Кунсткамеры Лиза в сером свитере и юбке невнятной длины, Троянова – администратор екатеринбургского ночного клуба Вика в бордовой кожаной куртке и на шпильках. По дороге в Петербург они оказываются в одном купе и вместе лишаются сумок с документами, после чего героиня Михалковой зовет героиню Трояновой к себе в гости, за бутылкой красного проникается к ней нежностью и решает облагодетельствовать.
Посмотрите фотоленту: Буйство цвета - наряды звезд на закрытии "Кинотавра" >>
По словам самой Смирновой, между Лизой и Викой начинается такая дружба, которая сильнее любви - в том числе и по накалу ссор. А ссорятся они, настаивает режиссер, не потому, что представляют разные сословия и символизируют невозможность взаимопонимания между интеллигенцией и народом – а потому, что говорят на разных языках. О мезальянсах, прелестях Кунсткамеры, ложных интерпретациях и поэтике барокко Смирнова рассказала в интервью РИА Новости. Ловила режиссера между премьерой и премиями Ольга Гринкруг.
- Уже в самом начале съемок вы говорили, что для вас принципиально важно было сделать фильм о Кунсткамере. Почему именно о ней?
- Я действительно очень люблю этот музей и хожу туда довольно часто. С одной стороны, мне эстетически очень нравится рюйшевская коллекция анатомических препаратов – она невероятно выразительная. Это как бы имеет отношение к истории науки, но есть часть эстетическая: например, такая как бы ручка детская в кружевах или два скелетика с сухими цветами – были такие кабинетные украшения в эпоху барокко, эпоху memento mori. Если вы помните живопись того времени, там довольно много картин с черепами, вообще со смертью и гниением. Идея конечности, смертности, распада была одной из любимых идей барокко.
Я очень люблю и собственно этнографическую экспозицию. На сегодняшний день Кунсткамера – это не только музей антропологии и этнографии, но и музей музейного дела: экспозиция там создана по эстетическим законам пятидесятых годов. Нигде в мире таких уже нет. Невозможно себе представить музей с манекеном индейца, застывшего в ритуальной пляске – считается, что это неполиткорректно. А там – на тебе, пожалуйста. Или вот манекен китайца, который тащит повозку, как рикша. Этого не представить себе нигде, а там это сохранилось, и иностранцы, когда туда попадают, совершенно дуреют. Там есть мой любимейший-прелюбимейший экспонат, мне очень нравится ритмически, как звучит его название: "Гроб богатого китайца".
Кроме того, это первый музей в России, первое научное учреждение в России и потрясающее здание. Вид с Английской набережной на Кунсткамеру и Двенадцать коллегий – мой самый любимый вид в Питере. Мне очень хотелось восславить этот музей, это сокровище абсолютное. У нас народ валит туда по принципу "пошли, посмотрим на уродов", сами работники Кунсткамеры на это дико обижаются, но, на мой взгляд – зря. Это ни на что не похожая экспозиция. Там выставлены зубы, которые вырвал лично Петр Первый! Это же абсолютное зазеркалье, немыслимый мир, абсолютно особенное пространство. Я вообще считаю, что Кунсткамера должна быть объявлена нашей национальной великой ценностью, ее надо холить, лелеять и бояться на нее дышать.
- На пресс-конференции вы говорили, что фильм лишен каких бы то ни было подтекстов, а тут всплывают барокко и memento mori. Значит, подтексты все-таки есть?
- Конечно, есть. То, что я говорю на пресс-конференции, я говорю, исходя из моих представлений об аудитории, перед которой я распинаюсь. Первоначально, когда мы еще думали, что будем снимать драму, этот сценарий назывался "Барокко". Потом уже, когда мы написали комедию, появилось "Кококо". Там есть мои внутренние ассоциации, ощущение избыточности. Например, квартира Лизы, которая мастерская – вы видите, какое там количество предметов. Там же нет живого места! Все насыщено вещами – мелкими, крупными, разными. Это идея избыточности, пышности, которая сама в себе таит зерно распада, визуально - это метафора. И их отношения ведь тоже пышные, пылкие, и в том градусе, который они взяли в дружбе друг с другом, внутри есть червоточина, которая потом все разъест. Во всяком случае, именно это у меня в голове было.
- В какой именно момент работы над сценарием возникло слово "Кококо"?
- Когда мы нашли интонацию. Драма должна была кончаться убийством. Но помимо того, что мы обе (со сценаристом Анной Пармас – РИА Новости) склонны смотреть на жизнь скорее с насмешкой, чем со слезой, драма у нас не получалась еще и потому, что мы не могли решить, кто кого должен укокошить. И мы поняли, что раз мы не можем этого решить, значит, ни одна не может другую укокошить никак. Потом мы приехали на "Кинотавр" в прошлом году, посмотрели тут разное кино, поняли, что у нас будет комедия. Мы по-другому видим мир. И тогда возникло "Кококо".
- Фильм "Два дня", с которым вы в прошлом году приезжали на "Кинотавр", породил бурные социально-политические дискуссии...
- К сожалению. Я сняла романтическую комедию по заказу продюсера. Передо мной стоял вызов: сделать чистый жанр. Я его и делала. Дальше интерпретаторы, критики и так далее придали этому немыслимую социальную направленность. Я ожидала чего-то подобного, но не представляла себе масштабов. Соответственно, к тому, что сюда будут вписывать социальщину, я уже была абсолютно готова: ну хотите – вписывайте. Для меня это история про другое. Это не история про интеллигенцию и народ, это вообще-то история мезальянса. Любой зрелый человек в своей любовной жизни прошел через опыт мезальянса - не обязательно социального, может быть, возрастного, интеллектуального, какого угодно, - когда ты был влюблен в кого-то, тебе совершенно чуждого, прошел через бурные отношения и бурный разрыв, когда все кругом тебе говорили: "Ты с ума сошла? Ты не видишь что ли?" А ты действительно не видишь, ты находишься в другом совершенно состоянии. Так вот, что будут писать по поводу сцены с митингом в защиту Ходорковского - мы знали уже на стадии сценария. Но если после невиннейшей романтической комедии "Два дня" меня обвинили в коллаборационизме, практически в том, что я обслуживаю Кремль, единственная здоровая реакция на все это - плевать. Ну, напишут и напишут. На чужой роток не накинешь платок.
- Кстати, о митингах. Нет ощущения, что фильм немножко перестал попадать в точку за то время, которое прошло от съемок до премьеры?
- Нет, честно. У меня нет такого ощущения. Там есть одна сцена, которая устарела - это собственно сцена митинга. Когда мы снимали, еще ни о каких массовых акциях протеста речи не шло. Но это же картина не о митингах. Потом, понимаете, мне трудно говорить. Я их очень люблю, обеих. Они для меня реальные живые люди, не Михалкова и Троянова, а Лиза и Вика, я к ним обеим очень привязана. Спроси вот - ты бы полюбила Аню Пармас, если бы она была негритянкой? Я не знаю - Аня Пармас такая, какая есть. Они для меня - реальность, но я не могу даже вспомнить, как я их писала. Они просто возникли.
- Но вы их уже отпустили? Начали думать о новом проекте?
- Отпустила. Новый проект есть, но о чем - не скажу ни за что. Сельянов (продюсер "Кококо" - РИА Новости) об этом еще не знает.
