"Революция – это театр, где люди начинают играть новые роли", – пишет в своей книге "Иосиф Сталин. Начало" Э.Радзинский. Думаю, люди, пережившие революцию, никогда бы так не сказали. Слово "пережившие" я употребляю здесь как в прямом, так и переносном смысле – пережившие революцию исторически и переживающие ее вчера и сегодня как непрекращающуюся трагедию.
Как говорил В. Ленин, "всякое сравнение хромает", но некоторые из них хромают на обе ноги. Остановимся лишь на одном, но весьма принципиальном. Отвечая на вопрос, почему старые большевики, прошедшие непростой жизненный путь, так быстро ломались на процессах 1930-х годов с их дикими, неправдоподобными обвинениями, Э. Радзинский в своей книге "Иосиф Сталин. Начало" делает следующее заключение: "…за два десятилетия власть, почет, деньги, женщины совершенно преобразили вчерашних революционеров-идеалистов. Они "сильно подразложились". При царе тюрьма, ссылка казались им подвигом, теперь – ужасом".
Напрашивается, конечно, вывод: царская каторга для революционеров была наказанием, идущим от врага и идейного противника. В 1930-х же годах большинство репрессированных считали, что они терпели от своих по ошибке и нелепому недоразумению. Это и ломало их психологически.
Но то, что лежит на поверхности, как правило, ею же, поверхностностью, и страдает. Историческая, конкретная и документальная правда заключается в том, что царская каторга и ленинско-троцко-сталинские лагеря – две огромные разницы.
Я уже не говорю о том, что жестокость, массовость и изощренность пыток моральных и физических не поддаются никакому сопоставлению. Сам быт и принципы организации каторги и лагеря имели мало общего.
Впрочем, в эту ловушку попался не только наш отечественный беллетрист от истории. Итальянец Доменико Лосурдо на основании "ложного тождества" делает еще более глубокие умозаключения, заводящие его в дебри историософии, хотя и не слишком оригинальной.
Лосурдо полагает, что злодеяния, которые совершались в годы репрессий, были свойственны не Сталину и даже не конкретной эпохе, не режиму и не большевизму. Концентрационные лагеря, созданные после 1917 года, автор считает закономерным продолжением традиций "царской каторги", поскольку речь идет о "генетической" предрасположенности русских к подобному роду насилия.
Как остроумно заметил рецензент Э.Радзинского в "Книжном обозрении", "беллетризованная история так же отличается от настоящей, как сок из пакетика от фруктов, из которых он, возможно, и получен".
Разумеется, на протяжении советского времени большевики постарались расписать во всех немыслимых красках "ужасы" царской каторги. Однако этот миф по своей неправдоподобности сопоставим разве только с мифом о царской России как "тюрьме народов".
На самом деле до революции к тяжким работам приговаривались особо опасные преступники, совершившие убийства, изнасилования и разбои. Смертная казнь практически не применялась.
В отличие от нацистских лагерей и ГУЛАГа, на царской каторге, помимо уголовников, никогда не содержали такое огромное количество ни в чем не повинных людей, женщин и детей. Если каторжанин не получал взысканий, то его срок сокращался: десять месяцев ему засчитывали за год, его могли перевести в категорию исправляющегося, и тогда он получал право построить собственный дом, при этом он обеспечивался лесом и стройматериалами. Ему возвращались отобранные после вынесения приговора деньги, и разрешалось вступать в брак.
Узник ГУЛАГа не знал выходных дней, царский каторжанин отдыхал каждое воскресенье, все православные праздники, памятные даты рождения и тезоименитства императора и наследника – всего 80 дней в году. На Нерчинской каторге, которая считалась самой тяжелой, норма добычи составляла 50 кг руды за сутки, а для узника ГУЛАГа – полторы тонны.
При столь разительной разнице в нагрузке суточная норма лагерника выглядела так: 21 г мяса, 750 г ржаного хлеба и единственный вид крупы – гречка. До революции каторжанин получал в день 106 г мяса, 21,6 г сала и 819 г ржаного хлеба. Он мог есть щи, картофель и лук, но за собственные заработанные деньги. У лагерника, понятное дело, никаких заработанных денег не было.
И еще. Биографии революционеров всех мастей (среди них и те, которые побывали на каторге) говорят о том, что в дореволюционное время многие вовсе не вели аскетический образ жизни: ни по части пищи и пития, ни по части женщин. Напротив, голодные советские годы во многом ограничили возможности тех, кто считал себя "умом" и "честью" эпохи. Что же касается непричастности личностей на вершине власти к тому, что творилось в лагерях, то и этот миф уже давно не выдерживает критики.
В 1938 году Сталин пригласил представителей "Дальстроя" в Кремль за перевыполнение плана по добыче золота. Начальники приисков – Виноградов, Анисимов и Ольшанский рассказывали, что после поздравлений и приветствий Сталин пожелал побеседовать с ними.
Он спросил: "Как на Севере работают заключенные?" – "Живут в крайне тяжелых условиях, питаются плохо, а трудятся на тяжелейших работах. Многие умирают. Трупы складывают штабелями, как дрова, до весны. Взрывчатки не хватает для рытья могил в вечной мерзлоте", – ответили ему. Сталин усмехнулся: "Складывают, как дрова… А знаете, чем больше будет подыхать врагов народа, тем лучше для нас…"
"Что же в сухом остатке? – задается вопросом рецензент Алекс Громов после прочтения книги Э.Радзинского, – и написано бойко, и читается легко, и столько разных интригующих фактов, и даже реальные архивные фотографии имеются. Проблема только в том, что непонятно, где правда, а где ложь".
Редкая адекватность оценки. Но, согласитесь, кое-что понятно, хотя бы то, что революция – не театр.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
