Ровно 250 лет назад была предпринята первая попытка создать в России "креативный класс" - государь Петр III подписал "Манифест о даровании вольности и свободы всему российскому дворянству". Дворянам не только разрешалось не служить, отдельным пунктом оговаривалось их право выезжать за границу. Через короткое время императрица Екатерина ввела еще и дворянское самоуправление - появились совершенно напрасно высмеянные Ильфом и Петровым в образе Ипполита Матвеевича предводители дворянства.
Нынешним демонстрантам с Болотной до некоторых из этих прав еще демонстрировать и демонстрировать. Но у царского подарка дворянам было одно важное обременение: в благодарность государь ждал от своих вольных и благородных подданных служения, а не сервиса. Да и свою службу Отечеству двумя четырехлетними сроками царь не ограничивал и немало удивился бы, узнав от перенесенных в его эпоху на некоей машине времени современных "болотниковых", что его власть - это услуга, и что они его "увольняют".
Хотя, впрочем, государей за неэффективный менеджмент и тогда увольняли. Только называлось такое действие заговором и предполагало оно не раздачу палаток, а настоящую авантюру с ударами шпагой или хотя бы табакеркой в висок.
Пассивное стояние на площади а ля Serge Oudaltsoff было применено лишь раз креативной группой декабристов и было впоследствии отвергнуто как неэффективная технология креативщиком и политтехнологом нового поколения В.И.Лениным - тоже, кстати, бенефициаром вышеупомянутого манифеста.
Служение по выбору
Но вернемся собственно к манифесту 1762 года. До того момента дворяне были "служилым" сословием, служба которого продолжалась формально всю жизнь. Она часто требовала большой личной инициативы и ответственности - представьте себе, каково было не видавшей прежде ни разу в жизни моря сельской шляхте при Петре Первом руководить строительством кораблей. И вдруг - выходит полная лафа: хоть в имении отдыхай, хоть за границу поезжай. Правда, царь взамен за консульские услуги ожидал от господствующего (или все-таки креативного?) класса таких изжитых ныне феодальных чувств, как благодарность, верность, патриотизм.
"Кто же, будучи уволен из Нашей службы, пожелает отъехать в другия европейския Государства, таким давать в нашей иностранной коллегии надлежащие паспорты беспрепятственно с таковым обязательством, что когда нужда востребует, то б находящиеся дворяне вне государства Нашего явились в своем Отечестве, когда только о том учинено будет надлежащее обнародование, то всякий в таком случае повинен со всевозможною скоростию волю нашу исполнить, под штрафом секвестра его имения", - читаем в Манифесте.
Родоначальнику нынешнего креативного класса Анатолию Чубайсу слово "секвестр" тоже нравилось, но применял он его в период своего могущества не против сбежавших за границу с капиталами собратьев по классу, а против тягловых (по-нынешнему - некреативных и немобильных) бюджетников. Ввел даже, если помните, такое ноу-хау - секвестр бюджета. Это когда уменьшают выплаты врачам и учителям из-за настоятельной необходимости "со всевозможною скоростию" расплатиться с собратьями-креативщиками из иностранных банков.
"Толикия щедроты"
Идем, однако ж, далее по тексту Манифеста. В следующем после свободы передвижения абзаце Петр III впадает в какой-то уж совсем дремучий идеализм, который впоследствии и разбудил Герцена (Ленин напрасно приписывал эту сомнительную честь декабристам). "Мы надеемся, что все благородное российское дворянство, чувствуя толикия к ним и к потомкам их щедроты, по своей к нам всеподданической верности и усердию побуждены будут не удаляться, ниже укрываться от службы, но с ревностию и желанием в оную вступать, и честным и незазорным образом оную по крайней возможности продолжать, неменьше и детей своих с прилежностию и рачением обучать благопристойным наукам".
Хоть и незаконнорожденный, но все же дворянский сын Александр Иванович Герцен за "толикия щедроты" отблагодарил внука автора Манифеста - государя Николая Первого. Схема была следующая. Пожалованные предкам имения в России Герцен продал за кэш иностранному банкиру Ротшильду, а на полученные деньги уехал за границу и стал издавать в Англии газету "Колокол", обеспечив из Лондона такой поток новостей о покинутой родине, что обзавидовались бы даже нынешние RTVi и радио "Свобода".
Когда же "отблагодаренный" государь осмелился заикнуться Ротшильду, что довольно странно за такой пиар еще и вывозить из России капиталы и художественные ценности, Ротшильд устроил первое в истории глобальное инвесторское печалование на тему "Доколе в России не будут уважаться права собственности?!" Шум был такой, что Николай Первый почел за благо тихо выдать Ротшильду герценовские активы во избежание дальнейших имиджевых потерь.
Вот вам, господа, экономическая подоплека пробуждения Герцена, в которой Ротшильду заодно пришлось выступить в роли коллекторского агентства. Впрочем, была тут и подоплека нарастающих запросов тогдашнего "креативного класса".
В советское время дворянская революционность романтизировалась, а потому совсем в тени остался вопрос о том, какую роль в этой самой революционности сыграло печалование об угнетенных крестьянах, а какую - обычная шляхетская спесь, не желавшая знать над собой ни царя, ни Бога.
Золотая рыбка в пирамиде Маслоу
Эта спесь была неплохо смоделирована Александром Сергеевичем Пушкиным в его "Сказке о рыбаке и рыбке", представляющей собой, как теперь становится ясно, краткую схему роста запросов Ксении Собчак по небезызвестной "пирамиде Маслоу":
Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой.
Вслед за дворянством следует, если помните, запрос на политическую власть: "Не хочу быть столбовою дворянкой, а хочу быть вольною царицей".
Интересно, что сам потомственный дворянин Пушкин пожалованной еще Петром Третьим свободой выезда за границу воспользоваться не успел - не отпустили. Но вместо того, чтобы устроить по этому поводу какую-нибудь сухую голодовку, к концу жизни Пушкин все чаще напоминает собратьям-дворянам не об их правах, а об их долге перед страной. Пишется стихотворение "Полководец" о героях войны 1812 года, о долге напоминает и эпиграф "Капитанской дочки" - "Береги честь смолоду".
Перед кем долг? Да хотя бы перед тогдашним "некреативным большинством", чье отставание в доходах от тогдашнего "креативного класса" в пушкинские времена не сильно отличалось от нынешнего.
Пушкин не только жалеет свою няню ("подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя"), он восхищается пресловутыми "мужиками", проявляющими невероятную смекалку, чтобы выжить в трудных российских условиях. "Ни один из них не был то, что называется badaud (разиня)", - пишет о них поэт в одном из писем.
К концу жизни Пушкину уже не приходит в голову сравнивать этих людей с подчиняющимся венценосному пастуху стадом ("к чему стадам дары свободы"). Он сам пишет несколько стихотворений в честь Николая Первого и служит камер-юнкером, то есть дает повод увидеть в себе то, что теперь назвали бы "проект Кремля".
Кто запугал Пушкина
Похоже, Пушкина, словно Чулпан Хаматову в воображении блогеров, запугали. Возможно - строками из все того же идеалистического манифеста Петра Третьего. Там ведь говорится, что дворян, которые будут злоупотреблять своей вольностью, "тех Мы, яко суще нерадивых о добре общем, презирать и уничтожать всем нашим верноподданным и истинным сынам отечества повелеваем, и ниже ко двору нашему приезд, или в публичных собраниях и торжествах не терпимы будут".
Нашли чем напугать, сказали бы сегодня. Не боимся сынов отечества, а над торжествами смеемся! Что, Пушкин не смеялся? Недостаточно креативен, значит, был.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
