Нынешнее заявление Юрия Петровича Любимова о том, что он уходит, – не первое. Даже не второе. Наверное, третье. Сразу же вспоминается сказка Льва Толстого – про мальчика, который кричит: "Волки, волки!" Сперва ему, конечно, верят, спешат на помощь. А потом, когда волки приходят по-настоящему, никто уже не отзывается на его истошные вопли. Так и с Любимовым.
Если бы не лето, боюсь, могли бы уже и не заметить, пройти мимо. Но тут все удачно совпало.
Никак не получается перестроиться и отнестись к происходящему всерьез, хотя с обеих сторон – и это чувствуется – напряжение сил и нервов достигло какого-то предела.
От нынешнего публичного заявления Любимова об уходе неизбежно возвращаешься на полгода назад, когда Юрий Петрович впервые вслух сказал о своем желании уйти из им же созданного театра. На церемонии вручения театральной премии, когда в зале – журналисты, московская театральная общественность. Ни одного слова не упустят. Это правильно. Режиссер, настоящий режиссер, конечно, должен думать о мизансцене.
Тогда же или на следующий день выяснилось, что Любимов успел уже написать заявление, но никто про это заявление не узнал, все как-то бесславно и началось и закончилось "за кулисами". А тут – целая неделя разговоров. Сперва – выступление в Доме актера, на театральной премии, за ним, конечно, последовали публикации, за публикациями – разговор с премьер-министром Владимиром Путиным, дальше – встреча с новым мэром Сергеем Собяниным.
Руководители обещали Любимову поддержку в его давнем желании перевести актеров на контракты.
Не смогли выполнить. КЗоТ не дает. Если актер не хочет, никто не сможет насильно перевести его на контракт, даже премьер-министр.
В истории, уже обросшей (помимо воли ее участников) немалым числом трагикомических деталей, не потерять бы не только комическое, но и трагическое.
Трагический герой ведь не тот, который прав. Нет, трагический – тот, который не может поступить иначе, который всеми силами пытается победить неизбежное, но с каждым шагом приближается к трагической развязке.
Можно вспомнить давний раздел Таганки, случившийся вскоре после возвращения Любимова в 1988 году из добровольного изгнания. Его ведь не выгоняли, не высылали из СССР, как случалось с другими. Ему не разрешили играть новый спектакль, потом другой. И третий. Он выехал за границу, а потом решил обратно не возвращаться. Потом его исключили из КПСС и лишили гражданства.
В Москву он тогда прилетел по приглашению Николая Губенко, который тут же выразил готовность уступить учителю место худрука. Вскоре последовал раскол. Актеры испугались затеянного Юрием Петровичем перехода то ли на хозрасчет, то ли на какие иные, новые рельсы. Они увидели угрозу привычному своему существованию, вероятно, обоснованно. И театр поделился надвое. С Любимовым остались Демидова, Смехов, Золотухин. А Зинаида Славина, Инна Ульянова, Леонид Филатов пошли за Николаем Губенко. У Любимова отныне была своя Таганка, на старой сцене. У Губенко – своя, на новой сцене, получившая название "Содружество актеров Таганки".
Вот говорят: правда – она одна. Нет. Правд всегда несколько. А в театре, помимо правды обычной, общечеловеческой, есть еще одна правда – художественная.
Театр на Таганке: история создания и разделения>>
С точки зрения художественной правды, Любимов прав, а Губенко – нет. Я видел его спектакли, в том числе и самый последний. Спектакли Любимова – сложнее, интереснее, в них, если угодно, больше Таганки. А сцена "Содружества..." в сознании очень многих – площадка, где играют антрепризы, одни – получше, другие – похуже и еще похуже. Я не забуду, как в "Трех сестрах", премьеру которых играли на Новой сцене, в какой-то момент распахивалась стена и там, на улице, на балконе театра стоял оркестр, играл, а за ним виднелся кусок неба, деревья и купол церкви. Больше ни разу этот балкон не открывался, не понадобился никому.
Есть человеческая правда. Я пишу знакомому актеру, который служит у Любимова, спрашиваю – ты-то там как? С кем? Он отвечает: "Я внутри истории. Она грустна. Артисты ведут себя достойно. Прага – детонатор системного сбоя. Чешская сторона солидарна с артистами. Семья поставила свои интересы выше нравственных законов. Это уже годы длится. Все описано в Буратино".
Я понимаю. Одновременно – и понимаю, и знаю, что очень многие театры, даже благополучные, изнутри напоминают тот самый, где правил Карабас Барабас. Кто-то, может быть, помнит бунт Николая Денисова, замечательного артиста Московского ТЮЗа, который восстал против Генриетты Яновской, своего худрука? Ходят упорные разговоры о том, что в Театре Маяковского недовольство актеров против худрука Сергея Арцибашева вырвалось на поверхность после того, как отменилась гастрольная поездка в Англию. А люди уже собрались...
Думаешь: любимовская Таганка всегда была театром одной идеи, одной воли, не хочется называть актеров марионетками, нет, но если бы не песни, не концерты, – разве бы говорили о Высоцком так много, знали бы так многие?
Особый театр. Неслучайно появление в поздних любимовских спектаклях хора. Конечно, хор. А Любимов – хормейстер, и его легендарный фонарик, которым он дирижировал из зала, – все из той же оперы.
Те, кто остался с Любимовым, которые известные, – Демидова, Смехов, – вскоре после раздела театра отошли от Таганки. Мысленно – с ним, в работе – отдельно, без него. Остался один Золотухин, продолжает играть. Я так понимаю: отошли, чтобы не разругаться. Ему нужны были – всегда были нужны – исполнители, они, пока его не было, сумели набрать вес, почувствовать вкус самостоятельного существования и успеха. Это все равно, как если бы сегодня в "Школу драматического искусства" вернулся Анатолий Васильев: ну, куда прикажете деться Яцко, Огареву, всем прочим ученикам великого режиссера, которые за годы, что его не было в Москве, поставили по спектаклю, кто-то – не один, а два и три...
Читать интервью "Юрий Любимов: я прожил длинную жизнь и не видел ничего хорошего">>
В интернете уже гуляет запись пражского скандала, где Юрий Петрович уже привычно называет актеров разными нехорошими словами. Он искренне так к ним относится. Им такое отношение не нравится. Я понимаю его. И их, конечно, тоже. Есть еще жена Мастера, Каталин Любимова. За ней он как за каменной стеной, это ясно. Она, а не дом, – его крепость. Если ей кажется, что что-то не так, не дай бог, против него, она не церемонится. Жены гениев, великих – они такие, непростые женщины. Ну, не хочется никого обижать, но музыканты, если им сказать про жену Светланова или жену Федосеева, – они поймут, о чем речь.
Я понимаю, что если он сейчас уйдет с Таганки, объявит конкурс, с актерами проблем не будет, это ясно, деньги для него найдут, значит, скоро появятся спектакли. Его.
А актеры, которые не получили гонорар за спектакль, который должны были сыграть в Праге (вернее, не должны были его там сыграть), – они что? Они как? И кто? Нет, я правда не знаю ответов на эти вопросы.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
