«Вы ищете инвестиций, которые могут принести по 2000% за три года? - дразнила своих читателей «Уолл-стрит джорнэл» в 1995 году. - Лишь один рынок ценных бумаг обещает такой результат… Россия». И все же, как отмечает в своей книге «Доктрина шока» Наоми Кляйн, Ельцин «отклонился» от доктрины Чикагской школы, не позволив иностранцам непосредственно скупать «русские богатства». «И все равно прибыли были астрономическими». Сначала предприятия попадали в руки новой прослойки, так называемых олигархов, а уже те открывали двери для иностранных компаний. «Этот промах в дальнейшем будут учитывать во время приватизационных аукционов в Боливии и Аргентине. А в Ираке, после вторжения США, пошли еще дальше: там напрочь постарались отстранить местную элиту от невообразимо выгодных сделок».
Что, как и за сколько покупали в России? Канадская журналистка приводит сухие цифры, нам, конечно, «хорошо известные» (дежурная фраза многих отечественных политологов), но совершенно неосмысленные (в первую очередь нашими политологами). 40% нефтяной компании, «сопоставимой по объему с французской «Тоталь», были проданы за 88 млн. долларов. В 2006 году объем продаж «Тоталь» составил 193 млрд. долларов. «Норильский никель», производивший пятую часть никеля в мире, был продан за 170 млн. долларов, его прибыль вскоре составила 1,5 млрд. долларов в год. Нефтяная компания «Юкос», распоряжавшаяся объемами нефти больше, чем во всем Кувейте, была продана за 309 млн. долларов, но очень быстро ее ежегодная прибыль составила 3 млрд. долларов. Наконец, «нефтяной гигант «Сиданко» оценили в 130 млн. долларов; два года спустя на международном рынке стоимость сделки составила 2,8 миллиарда. Гигантский военный завод был продан за 3 млн. долларов (!) - по цене загородного дома в Эспене».
Один из министров в правительстве Ельцина как-то популярно объяснял мне особенности отечественного реформирования той поры. «Кто такой руководитель нефтяной компании «Бритиш Петролеум» или «Шелл»? Он нанятый высокооплачиваемый менеджер. Но его судьба зависит от мнения и оценки результатов его работы со стороны большого числа акционеров, которые заинтересованно следят и за стратегией, и за технологическими изменениями, и за геологоразведкой. Сами же менеджеры-управленцы не владеют сколько-нибудь солидным пакетом акций и не могут единолично определять политику компании. У нас же все наоборот». Собственно, такова разница между «народным капитализмом» и «капитализмом олигархическим».
Впрочем, как полагает Наоми Кляйн, «скандальность этих действий заключалась не только в том, что государственные богатства России распродавались с аукциона за малую часть их реальной цены, но и в том, что их покупали на государственные деньги». Государственные средства переводились в частные банки, созданные олигархами. Затем «государство заключало с этими же самыми банками контракты, в результате чего они должны были распродавать нефтяные месторождения и шахты. Банки проводили такие аукционы, но и сами в них участвовали - неудивительно, что банки, принадлежащие олигархам, захотели стать счастливыми, новыми обладателями бывших государственных богатств. Деньги, на которые они покупали доли в этих государственных компаниях, были теми же самыми государственными деньгами…» Круг, таким образом, замыкался.
Однако передача богатств в ограниченное число рук обернулась тяжелейшими социальными последствиями, и не только в виде массового обнищания населения. По сути дела, основания огромных пирамид сырьевых компаний вытоптали площадку для генерации нового среднего класса в стране. Мечта Столыпина и главная цель всех его реформ - создание среднего класса как гаранта силы и политической стабильности в России - вновь потерпела крах, правда, на этот раз благодаря «капиталистической революции» чикагского образца. Наивно и несбыточно полагать, что мелкий и средний бизнес способны создать исторически вожделенный для России средний класс. Потому что средний класс - это вовсе не нечто среднее между богатством и нищетой, как полагают многие.
После краха все стали списывать на коррупцию, на которую, как верно замечает г-жа Кляйн, можно в принципе списать все. Дескать, «Прощай, немытая Россия!» Звучало достаточно лицемерно, учитывая коррупционные скандалы в среде самих заморских консультантов, зато пафосно. Один из советников был еще категоричней в отношении реформируемой России: оказывается, «когда вскрыли больного, у него оказались другие органы». Так хоть бы потрудились зашить.
Надо отдать должное автору - не часто встретишь на Западе журналиста, искренне сопереживающего положению России в трагические 1990-е годы. При этом она не оставляет никаких шансов для оправдания «чикагских мальчиков». «Когда стало уже невозможно скрывать неудачи «шоковой терапии в России, появились разговоры о русской «культуре коррупции», а также размышления о том, что россияне «не готовы» к подлинной демократии из-за долгой истории авторитарного правления». Однако «эти скоротечные грязные сделки на каждой стадии активно поддерживал Запад, надеясь как можно быстрее завести экономическую машину. Спасение нации на основе жадности - именно это стояло в планах русских «чикагских мальчиков» и их советников вслед за полным разрушением российских институтов».
Здесь можно бы было поставить точку, но нельзя же пройти мимо некоторых откровений Джеффри Сакса - главного советника Ельцина в самый острый период реформы, которыми он поделился с г-жой Кляйн в эксклюзивном интервью. Дело в том, что, когда Сакс работал по лекалам шоковой терапии в Польше, он с легкостью доставал для нее весьма значительные займы, чтобы сбить волну недовольства. В России все получилось не так: «Слишком много шока, слишком мало терапии». Даже Пиночет «смягчил жесткость шоковой терапии продовольственными программами для самых бедных детей, однако вашингтонские кредиторы не видели причин помогать Ельцину… толкая страну в какой-то кошмар из трудов Гоббса».
Сакс был одержим идеей плана Маршалла, который сыграл немалую роль в восстановлении Германии после войны. Он был уверен, что МВФ и казначейство США прислушаются к «самому важному экономисту во всем мире», как писала о нем в то время «Нью-Йорк таймс». Ведь удалось ему в свое время собрать в Белом доме один миллиард долларов для Польши в течение одного дня. «Но, - доверительно сообщил Сакс своей собеседнице, - когда я попросил сделать то же самое для России, это никого не заинтересовало. А люди из МВФ смотрели на меня так, как будто я сумасшедший».
Наоми Кляйн считает, что нет оснований подвергать сомнению факты, о которых говорил Сакс. «Добиться значительной помощи было одной из его главных задач в России - именно на этих условиях Ельцин согласился применить весь план шоковой терапии». Сакс говорил: «Моя величайшая личная ошибка заключалась в том, что я сказал Президенту Борису Ельцину: «Не волнуйтесь, помощь уже близка». Только позже Сакс поймет, что за всем этим стояли «многие вашингтонские махинаторы при власти, все еще продолжавшие играть в холодную войну». «Я ожидал услышать: «Великолепно! Наконец-то этот ужасный режим кончится. Давайте поможем [русским] по-настоящему. Дадим им все что можно…» Теперь, задним числом, я понимаю, что ведущим политикам мое предложение показалось чистым безумием». Денег ни на амортизацию шоковой терапии, ни на план Маршалла не дали.
Впрочем, Наоми Кляйн, призвав на помощь Кэролин Айзенберг, автора книги об истории плана Маршалла, убедительно показывает, что подобные надежды Сакса были изначально утопичны. Экономическая помощь Германии была вовсе не актом альтруизма со стороны США.
«Советский Союз был вроде заряженного ружья, - пишет в своей книге Айзенберг, - экономика была в кризисе, в Германии было много левых, так что им нужно было как можно быстрее завоевать доверие немецкого народа». Битва идеологий, необходимость создания «витрины» капитализма - вот основной двигатель плана Маршалла, который был основан «не на доброй воле или разумных аргументах, но на страхе перед возмущением народа». С развалом Советского Союза никаких предпосылок для подобных планов экономической помощи России не было. Трудно не согласиться с выводом автора, что «подлинная трагедия обещаний», данных России, заключалась в том, что будто, пройдя курс шоковой терапии, «она внезапно очнется в «нормальной европейской стране». Эти «нормальные» европейские страны (с мощной системой социальной защиты и охраны труда, с сильными профсоюзами и общественной системой здравоохранения) возникли в результате компромисса между коммунизмом и капитализмом. Теперь же нужда в компромиссах отпала. И все эти «смягчающие капитализм социальные меры оказались под угрозой в Западной Европе, Канаде и США. Эти меры никто не собирался вводить в России…»
«К 1998 году более 80% русских колхозов обанкротилось, примерно 70 тыс. государственных предприятий было закрыто, что породило массовую безработицу». Любопытные цифры приводит г-жа Кляйн, как будто специально для учебников новейшей российской истории. «В 1989 году, до применения шоковой терапии [но в разгар горбачевской реформы], 2 млн. людей в России жили в бедности, зарабатывая менее четырех долларов в день. В середине 1990-х, по данным Всемирного банка, 74 млн. россиян жили за чертой бедности... При отсутствии серьезного голода, эпидемии или войны никогда столько бедствий не выпадало на долю людей за столь короткое время», - заключает автор.
«Списки убитых в крестовом походе Чикагской школы,- пишет Наоми Кляйн, - постоянно пополнялись, начиная с Чили 1970-х годов». Однако «самая ужасная бойня» выпала на долю России, она «происходила медленно, но количество ее жертв куда выше - это жертвы «побочных эффектов» экономической шоковой терапии…
Более 30 лет назад известный немецкий экономист и социолог Андре Гундер Франк в письме к Милтону Фридману обвинил его в «экономическом геноциде». Что ж, возможно, некоторые теории и в самом деле ждет свой Нюрнберг.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
