Не так давно в книжных магазинах Москвы появилась книга Наоми Кляйн «Доктрина шока». Ее автор - известная канадская журналистка, публикующаяся в крупнейших изданиях: «Нью-Йорк таймс», «Гардиан», «Харперз мэгэзин» и канадский «Глоб энд мейл». Впрочем, славу ей принесли не столько газетные статьи, сколько книга «No Logо. Люди против брэндов», которая в свое время была переведена на 28 языков, включая русский, и издана миллионным тиражом.
Г-жу Кляйн нельзя назвать ни антиглобалисткой, ни марксисткой, ни троцкисткой. Но как заметил известный актер и режиссер Тим Роббинс, «Доктрина шока» - столь важная и столь разоблачающая книга, что она вполне могла стать катализатором, поворотным моментом, отправной точкой в движении за экономическую и социальную справедливость».
Одна из глав книги называется «Звериный оскал капитализма», однако автор подвергает критике лишь одну из его последних доктрин, а именно «Чикагскую школу экономики», не обходя стороной и марксистскую экономическую теорию.
«Марксисты предлагали утопию рабочим, а теоретики из Чикаго предлагали утопию для предпринимателей, и оба направления утверждали, что, если эти идеи реализовать, общество достигнет совершенства и равновесия». Для этого и те и другие предлагали начать все с «чистого листа». Для марксистов очистительным средством была революция. Для «чикагской школы шоковой терапии» необходимо было очистить рынок от участия в нем государства в любых его проявлениях, оставляя за ним роль полицейского, «ночного сторожа». Никаких фиксированных цен, никаких минимальных зарплат, частное образование, крайнее урезание любых и всяческих социальных выплат.
В силу этого чикагские экономисты, по мнению г-жи Кляйн, не видели в марксизме своего главного врага. «Реальным источником проблем для них были сторонники Кейнса в Соединенных Штатах, социал-демократы Европы» и ряд стран Латинской Америки, которые стремились к независимости через национально ориентированные экономику и социальное развитие.
Автор убеждена, что как для марксистской, так и для чикагской модели Милтона Фридмана идеальным условием реализации является тоталитарный режим. В первом случае он обеспечивает «диктатуру пролетариата», во втором - «диктатуру капитала». В этом смысле особый интерес представляют исторические параллели, которые проводит г-жа Кляйн. Для автора симптоматично, что «чикагские мальчики» впервые пришли к власти своей идеологической доктрины под «прикрытием штыков Пиночета в Чили», после «судьбоносного визита Милтона Фридмана в эту страну в 1975 году». Тогда же, как отмечает автор, газета «Нью Йорк таймс» задала «простой, но болезненный вопрос»: «Если чисто чикагская экономическая теория может осуществляться в Чили исключительно ценой репрессий, не должны ли ее авторы чувствовать свою долю ответственности за происходящее?»
Однако это был глас вопиющего в пустыне, ведь горячий поклонник «чикагской школы» и ее основателя (кто бы мог подумать!) сам сэр Дональд Рамсфелд, бывший министр обороны США, «герой» иракской кампании, говорил: «Милтон [Фридман] - живое воплощение истины!» Следуя заветам своего учителя, Рамсфелд постарался сделать все, чтобы «обнулить» ситуацию в Ираке до «чистого листа», на котором нарисовались интересы крупнейших, разумеется американских, а не иракских компаний.
Впрочем, что мы все о Чили и об Ираке… Пожалуй, для нас самые интересные страницы этого объемного издания содержат рассказ о применении «шоковой терапии» в России.
Предыстория печальной повести в изложении г-жи Кляйн звучит примерно так: Горбачеву удалось «совершенно неслыханное - покорить американскую публику, опровергая карикатуры на «империю зла». «Горби» удостоился признания его журналом «Тайм» человеком года в 1987 году». В глазах Запада под руководством Горбачева «пресса стала свободной, местные советы, президент и вице-президент были выбраны путем голосования, а Конституционный суд получил независимость».
Однако Горбачев выбрал путь Кейнса, то есть думал «о смешанной программе с элементами социального рынка и защиты». При этом основные отраслевые стратегические предприятия и промышленные объединения он хотел сохранить под контролем общества. По мнению Горбачева, на реализацию программы должно было уйти 10-15 лет. Недооценивая как минимум фактор влияния «чикагской школы» в мире современного капитализма, Горбачев имел явное пристрастие к скандинавской социал-демократической модели, где все ненавистные «чикагским мальчикам» идеи социального благоденствия и социального контракта оставались непререкаемой основой общества.
Казалось бы, скандинавская модель развития, выбранная Горбачевым, должна была устраивать всех на Западе. В Праге М.Горбачев заявил, что «как альпинисты, связанные одной веревкой, народы мира могут либо подниматься к вершине вместе, либо вместе упадут в бездну».
По оценкам Кляйн, «чикагской школе шоковой терапии» пришлось «насильственно прервать мирный и обнадеживающий процесс, начатый Горбачевым, а затем полностью от него отказаться». В 1991 году на встрече «Большой семерки» Михаил Сергеевич ощутил на себе лично всю силу «шоковой терапии». Главы ведущих государств мира дали однозначно понять, «что, если Горбачев не обратится к радикальной «шоковой терапии» советской экономики, они просто-напросто обрежут веревку, и российский альпинист упадет в пропасть. «Их предложение относительно скорости и метода перехода меня поразили», - писал Горбачев, вспоминая о событиях тех лет.
Создавалась парадоксальная ситуация - М.С.Горбачев позиционировал себя как человека демократических реформ, во времена которого в СССР впервые прозвучали слова «гласность» и «перестройка», которым с энтузиазмом аплодировали за рубежом. С другой стороны на него оказывали давление, толкая его совершенно в противоположную сторону. Горбачев, как полагает г-жа Кляйн, понимал, что «применить «шоковую терапию», к которой призывали его лидеры «Большой семерки» и Международного валютного фонда, можно было только с помощью одного средства - силы».
Запад призывает Горбачева стать «сильным человеком». «Вашингтон пост» в августе 1991 года, накануне августовского путча в Москве, публикует примечательную статью под названием «Чили при Пиночете: прагматическая модель для советской экономики». А журнал «Экономист» так и назвал свою статью - «Михаил Сергеевич Пиночет». «Партнеры-альпинисты» были удивительно близоруки. В Советском Союзе миллионы телезрителей следили в свое время за трагедией фашистского путча, который привел к трагической гибели Сальвадора Альенде и воцарению Пиночета. Стоило Горбачеву хоть на минуту ассоциировать себя с этой одиозной фигурой, и дни его политической карьеры были бы сочтены. Почувствовав замешательство Горбачева, Запад, и в первую очередь Вашингтон, стали искать человека, который мог бы подавить сопротивление экономической революции в духе «чикагской школы».
«И вскоре, - пишет г-жа Кляйн, - Горбачев столкнулся с противником, который страстно желал сыграть роль русского Пиночета». Им стал Борис Николаевич Ельцин…
(Продолжение следует)
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
