Константин Богданов, обозреватель РИА Новости.
Несколько лет назад Россия оставила позади 2000-е годы – "нулевые" по названию. Однако настоящие нулевые годы начинаются только сейчас. Старого завода часов хватило надолго, но он почти закончился, пружина устала. Страна похожа на белый лист, на котором уже пора написать что-то очень важное и нужное нам всем в XXI веке.
Где искать настоящий нуль
Первое десятилетие XXI века очень удачно окрестили в России "нулевыми годами". Вроде бы ничего в них не происходило: все шевелилось как будто само по себе, спокойно, размеренно – и неизбежно к лучшему. В принципе, готовый материал, чтобы впоследствии лепить из него очередной "потерянный рай".
А это будет сделано неизбежно: именно к концу 2000-х вошло во взрослую жизнь поколение, и близко не помнящее "потерянный рай" предыдущий – 1980-е годы СССР, долгое время бывшие точкой отсчета для более старших возрастов. Мало того, это новое поколение не помнит даже пресловутые 1990-е, которые в национальной мифологии стали страшилкой номер один и чем-то вроде универсальной меры того, что не должно больше повториться никогда-никогда, любой ценой.
Исторические столетия, в отличие от календарных, любят то растягиваться, то сжиматься. Скажем, "большой XIX век" историки числят с Великой французской революции до Первой мировой войны – т.е. в 125 лет длиной. А исторический XX век, наоборот, выдался коротким: с 1914 до 1991 года.
В этом смысле 2000-е следует признать завершающей стадией куда более короткой исторической эпохи, которую грубо можно охарактеризовать как мародерство на руинах Советского Союза. По сути, именно в эти годы стало возможным услышать, что тяжелого наследия товарища Сталина, нажитого непосильным трудом всей страны, хватило лишь на пропитание внукам, но не далее.
2000-е годы раскрыли и сожрали резервы житья по инерции. Именно поэтому они оказались столь привлекательны не только в сравнении с пресловутыми 1990-ми, но даже и с 1980-ми. Именно поэтому называть их "нулевыми" не вполне правильно.
Настоящие нулевые начались на наших глазах, буквально года три-четыре назад. Потому что нуль – это когда ничего "уже нет", а заодно и – "еще нет". Так что в настоящие нулевые годы мы вступаем только сейчас, и чем они будут заполнены – пока загадка.
Одно можно сказать точно: так, как было, уже не будет никогда. Завод кончился.
Материальный базис нулевых
Экономическое восстановление после кризиса 1998 года на фоне высоких цен на товары экспортной специализации страны выглядело впечатляюще, но оно закончилось. Производства в этот период модернизировались и строились не то чтобы медленно – размеры России и ее потребности в инвестициях напоминают бездонную бочку. С 2009 года рост в бесконечный кредит у будущего закончился, и ситуация вернулась в "естественное" состояние: мощности загружены, новые вводятся с трудом, инвестиции застыли. Прежняя модель роста утрачена, новая не проявлена.
Вступление в ВТО пока что играет скорее против российской экономики, во всяком случае, одного из важнейших ее экспортных секторов – металлургии. Экспорт углеводородов стабилен, но падение чистой прибыли экспортеров началось не вчера и продолжается по сей день.
Попытка завести мотор при помощи серьезной накачки деньгами оборонного заказа пока не приводит к заметным эффектам: несмотря на серьезный рост машиностроения и приборостроения военного назначения (12-15 процентов за год), на росте производства в целом это пока заметным образом не сказалось.
Этот эффект уже отмечался экспертами: в современных условиях оборонные расходы позволяют укреплять боеспособность вооруженных сил и разрабатывать новые технологии, но обладают крайне низким мультипликатором (влиянием рубля, потраченного в отрасли, на экономику в целом).
Внешние условия, само собой, сыграли свою роль, но экономики США, Евросоюза и, что куда важнее, ведущих развивающихся стран потихоньку заводятся, а Россия продолжает тормозить. Дело, выходит, не в мировой коньюнктуре, а во внутренних причинах, гасящих рост. Минувшим декабрем об этом прямым текстом сказал с высокой трибуны и президент Путин, указав на неэффективность институтов развития и значительное отставание в производительности труда.
Падение темпов экономического роста ставит под удар главный движок так называемой политики стабильности 2000-х годов – заметный рост доходов населения, снимающий или смягчающий недовольство некоторыми особенностями сложившейся на территории страны системы управления и распределения ресурсов.
Какую общность мы строим теперь и строим ли?
Население со времен позднего СССР относится к своей стране не как к дому, который нужно холить и обустраивать, а как к лесу, куда ходят за дичью, грибами, дровами и прочей добычей, которую потом затаскивают под личный амбарный замок. Снаружи – пустошь, а коммунизм и стабильность строятся только в отдельно взятой квартире.
"Население" – это все, сверху донизу, от сановных начальников до простых колхозников. Не самая стыдная, но все-таки не очень удобная для обсуждения в России национальная тайна – ведь обычно принято считать, что это какие-то абстрактные "воры" растащили всю страну, и нам, собравшимся здесь добрым гражданам, не дают жизни, а то бы мы бы тут бы…
Нулевые годы для общества – это попытка, наконец, внятно объяснить себе и окружающим, зачем "мы здесь сегодня собрались".
Серьезный рост потребления ("чего тебе еще надо-то?!") и наличие травмирующих примеров в памяти ("опять хочешь как в 1990-е?!") долгое время неплохо собирали страну воедино. И правда: пожалуй, никогда еще Россия не жила так спокойно и сыто, как в 2000-е годы.
Однако эта комбинация рефлекторных реакций не тянет на национальную идентичность, нации так не формируются. А меж тем, до сих пор не решен важный вопрос: что все-таки объединяет для совместного проживания граждан нашей большой страны – от Калининграда до Владивостока транзитом через Махачкалу и Новосибирск? И это мы еще даже не рассматриваем феномен Москвы и его преломление в современной мифологии… Никогда не задумывались, почему чем глуше провинция, тем чаще там называют "москвичами" всех чужаков городского происхождения с уровнем дохода выше, чем на этой территории?
Советский Союз, по крайней мере, сформулировал задачу создания "человека нового типа" и "новой исторической общности людей – советского народа". Под эту задачу выстраивалась система среднего образования, массовой пропаганды, организации культуры и досуга, политика в области литературы и кинематографа, форматировался быт.
Конечно, эффективность тех или иных методов строительства советской нации можно и нужно обсуждать. Но заметим, что задача такого строительства была хотя бы поставлена и насыщена стройными идеологемами, трансформируемыми в моральные основания общежития (пусть формальные и, в конце существования СССР, изобилующие сословными и мафиозно-теневыми исключениями). Того, что имел по этой части Советский Союз образца самого заскорузлого 1984 года, Россия образца 2014 года не имеет даже приблизительно.
На каких основаниях должна объединяться нация? В наступившие нулевые годы на этот вопрос придется отвечать: игнорировать его дальше становится все сложнее и опаснее.
Дальше – сами
Одно из лучших системных определений кризиса в упрощенной форме звучит примерно так: кризис – это когда вещи, ранее допустимые или терпимые, перестают быть ими.
Россия привыкла к разухабистым кризисам, когда "в три дни" рушится почти все привычное: к разного рода денежным реформам, шоковым терапиям, дефолтам или еще чему столь же зримому и осязаемому.
Наметившаяся длинная стагнация новых нулевых годов – совсем другого рода: вроде ничего не происходит, но в салоне самолета повисла опасная тишина, двигатели отключились. Как говорится, дальше – сами.
История достала записную книжку и приготовилась перенести на чистый лист то, что ей продиктует нация нулевых годов. История умеет ждать, но и она не любит затянувшихся неловких пауз: вокруг полно желающих запечатлеться в вечности, тех, кому есть, что сказать.
Нуль – это окончание и начало. Окончание старого – и начало требования нового. Будущее лежит в нуле, как змея, свернувшаяся кольцом, и раз уж у нас хватило безалаберности на нее наступить, придется давать ответ.
