Дмитрий Косырев, обозреватель РИА Новости.
Тем не менее, будучи человеком неправильным, я намерен вести себя неуместно, даже неумно, и сказать: граждане, я с вами не согласен. Надо было выдать "Букера" Андрею Иванову с его "Харбинскими мотыльками".
Дагерротипы и хлам
В конце концов, для чего существуют литературные премии? Чтобы награждать по очереди одних и тех же людей, про которых мы и так знаем, что они хороши? А в этот раз – в ходе обсуждения финалистов – случилось событие: не то чтобы открытие… многие и так знали, что есть такой Андрей Иванов, но теперь он вошел в звездный список. За что "Букеру" спасибо.
Вот так взял и появился в нашей культуре очень хороший и большой писатель. Вопреки всему. Вопреки тому, что это же, ребята, ерунда какая-то получается: есть Алексей Иванов – у которого географ глобус пропил, а есть Андрей, с фигурировавшими на "Букере" "Харбинскими мотыльками" и другими, прежними работами.
Приход нового писателя – это новый стиль, то есть новый мир. У нас, конечно, до сих пор много желающих сказать: тут хорошая книга, потому что в ней поднята большая социальная проблема, волнующая многих… Да у кого только не поднимаются такие проблемы, и называется это публицистикой.
А Андрей Иванов – это вот что.
"Выстроил фон из старого задника, который выклянчил у мсье Леонарда, закрепил его теми же книгами, использовал их как подпорки; разместил зеркала, подвесил кусок дирижабля, облака со свечкой в лампаде, одно за другим, круг за кругом выстроил Ад, расставил куколок в нишах, картонных коней – в ванночке с водой и камнями. Сам не заметил, как чулан опустел, и не сразу понял, что готово. Все решили ткани, шептал он себе под нос. И не верил… Нет, не верилось, что вот оно! Двигал лампы, ловил свет, рисовал и фотографировал творение; сбегал к французу, привлек его. Тот пришел со своими осветительными приборами, аппаратом, пластинками. Француз сперва скептически осмотрел гору мусора и побрякушек, сделал несколько дагерротипов, проявил и пришел в восторг. Прибежал, потрясая пластинками: Formidable! Etonnant! Miraculeux! Дивился и рассматривал le montagne de bric-a-brac, пытаясь постичь, каким образом весь этот хлам организуется в целое на картинке. Отправились вместе к Тидельманну, показали ему; тот подмигнул Борису, похвалил, купил экземпляр и разрешил вывесить остальные у себя в ателье. Сделали еще несколько дагерротипов, быстро нашлись покупатели. Борис с неделю рисовал le montagne с разных углов, никак не мог остановиться; француз приходил еще раза три с новыми пластинками, принес свой старый "юпитер"; Ребров мехами раздул побольше пыли, которую собрал на чердаке, на газеты, француз не понимал, зачем пыль, пожал плечами, снял сквозь пыльное облако, на следующий день снова прибежал, потрясая пластинками, просил Бориса нагнетать пыльное облако, делал еще и еще снимки с магниевой вспышкой!".
Так вот, это была ровно треть абзаца. Классические советы редактора автору: хочешь быть ближе к народу, делай короткие абзацы, и фразы покороче.
А фразы короткие Иванов делать как раз умеет. У него есть целые страницы из таких вот фраз, по два-три слова в каждой. И тоже получается чудо. Хотя чтобы это было просто и ближе к народу – не дождетесь.
Да тот самый мифический народ, кстати, очень даже видит, в чем разница между бессмысленной простотой и настоящим стилем. Разница в том, что стиль вызывает уважение, даже если книга трудная.
Хочется сказать, что автор должен научиться этим спадам, подъемам и переходам, но на самом деле автор никому ничего не должен. Он просто есть, потому что есть его стиль.
Неизвестные и великолепные
На что и на кого это похоже? Назову двух людей из своего личного списка, которые, подозреваю, вообще никому не известны (хотя так не бывает), но творят такое, что их очень легко… даже пародировать. А это вернейший признак того, что человек ни на кого не похож.
Во-первых, Арсений Миронов, написавший исторический роман "Хронавтика. Дары данайцев" о Петре Третьем… в старой орфографии, с твердыми знаками и "ятями". Жуткая такая, давящая на подсознание штука.
Во-вторых, это Юна Летц (последняя книга – "Высматриватель", примерно вот что: "это были боги тоски, они скреблись внутри, невидимые, в них необязательно было верить, хотя они тыкались там иголками, мол, "поверь, поверь" – вот так Юна пишет, и ведь не скажешь сразу, о чем).
А о чем у Иванова: он живет в Эстонии и написал о русской эмиграции, и не в Харбине, а именно в Эстонии. Герой – фотограф… да неважно, кто. Тут у нас очень странный, но на двести процентов реальный, существовавший там и тогда мир. Тогда – это между 1920-м и 1940-м.
Выбрать время и место повествования – это великое искусство повергнуть читателя в шок, особенно когда и время, и место самые невероятные. Ну, примерно как случай с Габриэлем Гарсия Маркесом, который обрушился на наше читающее сословие в начале 70-х: зачем нам об этом всем знать, о чем он вообще, где это на глобусе? А поздно. Мир Маркеса стал нашим.
Добавим в скобках: границ между русской и зарубежной литературой нет, они стоят на соседних полках. А русский Иванов из Эстонии… как насчет русского Набокова в Германии, где у него все начиналось?
Вообще-то "берлинский" Набоков тут для сравнения очень уместен. На грани сна и яви, предельно точные детали, кажущаяся фантастической, но реально существовавшая смесь русского и нерусского мира…
И при этом они с Ивановым, конечно, полностью разные. Кстати, Набокову премий тоже, кажется, не присуждали.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
