Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Звиад Гамсахурдиа. Свобода мести
Звиад Гамсахурдиа победил в советской Грузии так, как и должны побеждать по законам революции. Подобные революции уже одна за другой побеждали или готовились победить к 1991 году на всем пространстве умирающей державы.
Это только потом станет понятно, что свобода после несвободы состоит из очень многих разных компонент. И что антикоммунистический порыв был не целью, а ресурсом.
Кому-то, как в восточной Европе и отчасти в Балтии, удалось конвертировать его в либеральный порыв. Грузинское бегство от империи высвободило лишь энергию мести.
Диссидент Звиад Гамсахурдиа, в свое время публично покаявшийся, будто мстил за условный срок, полученный в молодости, за психушку, в которую был помещен на два года, за собственное отречение и покаяние в зрелом возрасте, за новый мягкий срок и подозрительность, которую всю последующую жизни испытывали к нему другие диссиденты.
За ним шли те, кто мстил за 9 апреля 1989 года, когда советские войска саперными лопатками разогнали митинг в Тбилиси. И вообще за всю советскую историю, в которой были и грузинское диссидентство, и антисоветские мятежи, и бунт 1956 года после 20-го съезда партии с лозунгами "Руки прочь от Сталина!".
С приходом Гамсахурдиа стало можно говорить то, что многие не говорили прежде только потому, что это было неприлично. То, за что Сахаров прозорливо назвал Грузию еще в советское время "малой империей".
Людей, готовых рукоплескать планам строительства Грузии для грузин, оказалось достаточно, чтобы всемирно известный грузинский философ Мераб Мамардашвили сказал по-чаадаевски: "Если мой народ пойдет за Гамсахурдиа, я пойду против своего народа". Выполнить обещанное он не смог, потому что вскоре умер. А народ в изрядной своей части пошел именно за Гамсахурдиа – в Тбилиси, со всех грузинских городов и весей, которые враз опустели, а Тбилиси, цветущий и незасыпающий, словно погас и вымер.
Весь ресурс антикоммунистического рывка ушел в инстинкты. Управлять пробужденным им праздником непослушания Гамсахурдиа не умел, уже к середине единственного отпущенного ему 1991 года власти страна пошла вразнос. Каждый, кто мог, организовывал свою армию, каждый, кто хотел, мог устроить какую-нибудь войну. Именно тогда началась потеря Южной Осетии, и все уже было подготовлено к началу потери Абхазии.
Это станет традицией: демократично и честно избранные грузинские лидеры уже наутро после выборов начинали править так, как правят и по соседству, где о такой честности и речи нет. Будто исходя исключительно из собственных душевных порывов, со всем небрежением к политической логике.
Почему Гамсахурдиа фактически поддержал ГКЧП в августе 91-го, так и осталось загадкой. После того августа дело стремительно двинулось к развязке: расстрел митинга оппозиции на проспекте Руставели дал старт обратному отсчету времени до уличных боев. В декабре начался мятеж, который Гамсахурдиа пригрозил подавить четырьмя ракетами "земля-земля". В Тбилиси начинается двухнедельная война, 6 января все заканчивается, Гамсахурдиа бежит.
После этого – да и после всего остального, что пришлось пережить за последний год – Грузия приняла бы, наверное, кого угодно.
Шеварднадзе показался ей спасителем.
Эдуард Шеварднадзе. Вечное возвращение
То время не скупилось на колоритных персонажей. Джаба Иоселиани, вор в законе, профессор грузинского института театра и кино и автор знаменитой формулы "Демократия – это вам не лобио кушать!", дал ситуации после свержения Гамсахурдиа исчерпывающее определение: "К власти пришли известный вор и неизвестный художник".
Художником был Тенгиз Китовани, еще один мятежник, свергавший Гамсахурдиа, впоследствии скрывшийся в России и некоторое время еще разоблачавший Шеварднадзе. А тогда, в начале 1992 года, они оба, понимая, что в их среде победителей нет ни одного человека, которого нестыдно было бы показать какому-нибудь настоящему президенту, были озабочены легализацией своей махновщины.
А Шеварднадзе как раз хотел вернуться в Грузию, туда, где начинал, где все было родным – оттуда, где он был объявлен предателем и разрушителем великой страны. Он освятил своим именем войну в Абхазии, и именно его бегство из Сухуми в 1993 году ознаменовало окончательный военный крах Грузии в той войне.
Только Шеварднадзе мог стать всеобщим выбором, лидером, кажущимся вечным в фактически переставшей существовать стране. Он справился со своими заклятыми союзниками – художник бежал, вор доживал свои дни в тихом философическом уюте и даже иногда давал интервью-воспоминания в присутствии своих насупленных и верных башибузуков.
Но и Шеварднадзе остался лишь номинальным правителем в стране, где его власть распространялась в лучшем случае на столицу.
Каждый региональный барон – как правило, криминальный – был полновластным хозяином на вверенной ему территории, в Сванетии и Кахети, Гурии или Квемо Картли, но почему-то было принято считать, что Грузия потеряла только Южную Осетию и Абхазию. Ну, еще Аджарию, где эту формулу фактической независимости за правильно посчитанные голоса за Шеварднадзе на любых выборах Аслан Абашидзе довел до логического предела.
Но страна жила и не жаловалась, она помнила, как было до Шеварднадзе, она научилась ценить радость таких простых вещей, как возможность вечером выйти на улицу и даже надеть давно и надежно припрятанные украшения – у тех, конечно, кто не успел их за бесценок продать.
Шеварднадзе – вторая грузинская эпоха. В международном политическом обиходе Грузию в открытую называли failed state, "несостоявшимся государством", но во главе этого государства стоял Человек-перестройка, Седой Лис, как его уважительно звали юные ученики, которые его скоро свергнут. Он имел все основания повторить вслед за одним из лидеров французской Директории, что в эти годы просто оставался жив – конечно, политически, а вместе с ним живой кое-как оставалась страна, которая на большее и не рассчитывала.
Шеварднадзе, великий мастер выдерживать балансы в самых, казалось бы, несбалансированных продолжениях, увел Грузию от воспоминаний о любых крайностях. Он вступил в СНГ, но это не уберегло отношения Москвы и Тбилиси от того холода, который при Шеварднадзе еще можно было скрывать, а при Саакашвили – уже нет, все стало по-честному.
Но продолжались 90-е, войны больше не было, в списке волнующих проблем Абхазия и Южная Осетия находились где-то во втором десятке, беженцы вызывали раздражение, в том числе и тем, что напоминали о том, что хотелось бы забыть.
В общем, жизнь не то что бы налаживалась, но уже можно было поднять голову и захотеть большего. Шеварднадзе пришел в 92-м, через два-три года уже началось осторожное пробуждение. Семь-восемь лет отделили чудо Шеварднадзе от новой революции, на сей раз "розовой".
Если бы он ушел, скажем, в 98-м, после которого уже не мог сделать больше, чем уже сделал, то, как полагают многие в Грузии, он мог бы остаться в истории с очень большим знаком "плюс".
Однако не только в Грузии очень редко уходят тогда, когда следует уходить.
Каждый новый президент в Грузии был праздником спасения от того, к чему приводил его предшественник (который тоже начинал свое правление как праздник). При этом праздник оборачивался катастрофой, не меняя своей сути: Гамсахурдиа был низвергнут за то же, за что был боготворим – за разрушение всех основ советской Грузии, которое обернулось фактическим разрушением страны. Шеварднадзе надоел тем, за что был любим десятилетием раньше, – умиротворением, которое постепенно становилось трясиной.
Повсеместное чувство, довлевшее над страной последние годы эпохи Шеварднадзе, – ожидание. Чего-то прорывного, прочь от этой чиновной затхлости, которую уже перестали сравнивать с кошмаром времен Гамсахурдиа. Ждали от стареющего Лиса ясности с назначением преемника.
Ждали этого и его честолюбивые ученики, тот же Саакашвили, или Жвания, или Бурджанадзе. Впереди были президентские выборы 2004 года, но то, как Шеварднадзе готовил парламентские выборы 2003-го, навело их на подозрение, что учитель не собирается отходить от дел, он просто намерен пересесть в премьерское кресло с прежними полномочиями. Ждать больше они не хотели.
Гамсахурдиа набрал на своих выборах 86 процентов. Шеварднадзе – 72.
Саакашвили получил 96. Безо всяких туркменских мотивов. Все по-честному.
Каждый грузинский президент олицетворял миссию, ею себя и чувствовал и честно ее выполнял. У Гамсахурдиа времени было немного, у Шеварднадзе его было чересчур. Может быть, поэтому у Саакашвили, ушедшего в срок, исполнение миссии получилось самым оглушительным.
Он пришел править в страну, в которой никто не хотел идти в министры: зарплата в несколько десятков долларов, а воровать уже было нельзя, да и призывал Саакашвили поначалу идеалистов, которых этим было не прельстить.
Саакашвили выглядел человеком не отсюда. Любые постсоветские вожди, какими бы экзотичными ни казались, трудятся в схожих жанрах, потому постсоветские модели отличаются лишь в частностях.
Типичным образцом жанра первичного антисоветского реванша был Гамсахурдиа. Типичным, при всей его политической искушенности, был стиль Шеварднадзе – подобные реставрации прошли практически везде после недолгих успехов демократов и народнофронтовцев.
Но объективный ход постсоветской эволюции совершенно не требует появления человека, который и в самом деле хочет кардинально этот ход поменять – вместе со страной. Для которого власть, при всей звериной любви к ней, не просто способ получения еще большей власти. У которого амбиции шире – остаться в истории.
Человек, выигравший выборы с почти стопроцентным результатом, которого, где бы он ни появился, встречала восторженная толпа, мог, наверное, если не все, то многое, и хотя бы поначалу делать это, не оскорбляя белизны одежд.
Но, похоже, Саакашвили счел выданный ему кредит неслыханного доверия вечным и невозвратным. Может быть, он и вовсе не думал, что это кредит. Может быть, он полагал, что человек, вознамерившийся остаться в истории, может не бояться нескольких абзацев про отдельные недостатки.
Реформы спишут если не все, то очень многое. Особенно, если они получаются, а в Грузии многое получилось. И поскольку Саакашвили был не очень органичным продолжением обычного постсоветского, и уж тем более, грузинского стиля, то и реформы на фоне того, что считалось для Грузии привычным, выглядели ошеломляющими.
И дело даже не в широко разрекламированном исчезновении ГАИ и искоренении взяток при поступлении в вуз. Дело было в той невидимой обывательскому взгляду кропотливой и каждодневной работе, которую проводили в тиши кабинетов и под надежным политическим прикрытием Саакашвили молодые, безвестные и талантливые чиновники-энтузиасты, пришедшие из грузинских НИИ или вернувшиеся из европейского бизнеса.
Но чудо должно быть быстрым. Что-то должно отвлечь от его неизбежных издержек. Где-то, как в восточной Европе и Балтии для этого использовали ресурс антиимперского рывка, где-то, как в Армении при Левоне Тер-Петросяне, реформу пытались проводить под видом военной экономики, которая заставляет терпеть и не такое. Где-то, как в России, так и не придумалось никакого прикрытия, в чем тоже была одна из причин краха гайдаровской реформы.
Саакашвили, кажется, об этом и не думал. Он входил в историю, а история не сохраняет ничего про тяготы, она знает только про победы, про государства, преобразившиеся по мановению руки Строителя. Саакашвили выдергивал страну из патриархальной трясины за волосы, не думая о боли, и, может быть, только так и можно делать реформу… Но если бы вопрос состоял только в том, что хуже – ломать через колено или остановиться на полпути…
Вопрос стоял иначе: насколько списывают реформы склонность к авторитаризму? И сложность с ответом усугублялась в Грузии тем, что Саакашвили и не собирался этот ответ искать.
После 2008 года не получались реформы, коррупция, которую будто бы удалось победить, вновь начала прорастать в дебрях вновь проклюнувшегося чиновного государства. Обычное дело, которое так необычно начиналось.
Даже иные сторонники Саакашвили признают сегодня, на излете его эпохи: может быть, и хорошо, что он проиграл парламентские выборы год назад. Иначе – опять застой.
Может быть, благодаря тому, что он их проиграл, Грузию впервые ждут выборы не только честные, но и с политической точки зрения нормальные. Грузия впервые не выбирает себе новую сказку-мечту, избавителя и героя.
Георгий Маргвелашвили обречен, как утверждают социологи, на победу – только благодаря тому, что его назвал преемником Иванишвили, а это никак не волшебство.
Грузия впервые будет выбирать себе просто президента. И, может быть, он даже не победит в первом же туре с близким к 100-процентному результатом. Бидзина Иванишвили, кстати, уже рекомендовал своему фавориту в этом случае во втором туре не участвовать.
И Грузия улыбнулась. Впервые в истории ее президентских выборов, легко и весело.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
